сем сердцем и которого она станет любить точно так же.
К тому же она никак не могла забыть некоторые сцены, свидетельницей которых сделалась у графини еще тогда, когда работала рассыльной. Она помнила старых – под сорок – манекенщиц, которые приходили и униженно молили хоть о какой-нибудь работе; помнила разговоры о некогда блиставших красавицах, которые теперь стали никому не нужны и спивались в одиночестве. Когда Аркадий Александрович имел неосторожность при ней заметить, что «манекен – это не профессия», Наташа поначалу возмутилась, но потом его слова не раз приходили ей на ум, и она вынуждена была признать, что в какой-то мере он прав. Когда она не демонстрировала наряды, не позировала фотографу и не ехала на курорт с чемоданом платьев, которые требовалось показать на публике, ей нечем было себя занять. В такие моменты она чувствовала пустоту и, пожалуй, тревогу. Она не привыкла читать книги, чтобы отвлечься, а кино, после того как она познакомилась с людьми из этой среды, посещавшими мир моды, утратило для нее значительную часть своей притягательности. Кроме того, Наташа обнаружила, что и по-русски, и по-французски пишет с грамматическими ошибками, и когда ей на это указали, ей стало неприятно. Иногда, когда жизнь сталкивала ее с более-менее образованными людьми, она прислушивалась к их разговорам и с отчаянием понимала, что ей катастрофически не хватает знаний.
В какой-то момент она обнаружила, что прошлое, которое она давно оставила позади и не собиралась ворошить, по-прежнему живет в ней. Порой в разгар особенно мучительной съемки, когда Голенищев был недоволен светом, тенями, реквизитом, костюмом и ею самой, она вдруг вспоминала звезды над Константинополем или оттенок воды за кормой корабля, который увозил Верещагиных из Крыма. Тогда светлые глаза Наташи приобретали странное отрешенное выражение, она как-то по-особенному поджимала губы и вскидывала голову. Голенищев, оборвав фразу на полуслове, смотрел на нее с удивлением.
– Наталья Ивановна! Кажется, я нашел… Стойте вот так и не шевелитесь!
Летом в студии было жарко, зимой, напротив, холодно, и присутствующие на съемке по очереди бегали обогреваться к небольшой печке. Единственным, кто никогда не замечал ни жары, ни холода, оставался фотограф. Он всегда был корректнейшим образом одет, всегда идеально причесан. Наташа, наверное, влюбилась бы в него, если бы не знала, что женщины вне съемочной площадки его не интересуют.
Голенищев сделал два кадра и стал ворчать, что пленка кончилась. Пользуясь образовавшимся перерывом, Наташа отошла к печке, возле которой уже стояла Франсуаза Дюфур, которую все звали Симоной. У нее было узкое лицо с мелкими чертами и большие влажные глаза, такие же темные, как ее волосы. Когда она смеялась своим низким хрипловатым смехом, на нее обычно оборачивались все мужчины, находящиеся поблизости.
– Мсье Ноэль опять недоволен всем на свете? – спросила Симона таким тоном, что нельзя было понять, шутит она или говорит серьезно.
– Нет, просто меняет пленку.
– Вы просто ангел, Натали, – сказала Симона все тем же двусмысленным тоном, который, очевидно, был для нее привычен. – Сниматься в открытом платье – сейчас – я бы не выдержала. И почему ему не нравятся мои сумки?
– Он сказал, их оттенок не подходит к платью.
– О боже, – Симона сделала уморительную гримасу, – какой еще оттенок? Это ведь будет черно-белая фотография. Натали, умоляю, скажите ему, что вам нравится сумка. Любая, неважно какая. Вас он послушает.
– Ах, вот ты где! – прозвучал позади них незнакомый Наташе мужской голос. Симона поспешно обернулась. – Там на входе какой-то бывший солдат, кажется, воображает, что война еще не кончилась. Насилу пропустил нас с Арманом… Прошу прощения, я, кажется, прервал чрезвычайно важный разговор?
Симона засмеялась.
– Мой друг Морис де Фермон, – представила она вновь пришедшего. Из ее тона вмиг куда-то ушла вся двусмысленность, он стал беспечным и даже располагающим к себе. – Это мадемуазель Натали, которую вы, конечно, знаете… А если не знаете, тем хуже для вас. Мсье… э…
– Арман Ланглуа, – поспешно сказал спутник Мориса, во все глаза смотревший на Наташу, стоявшую в великолепном белом платье с открытыми плечами и множеством оборок по подолу. Она выглядела необыкновенно притягательно, и Арман еще подумал, что она похожа на снежную розу.
– Морис о вас рассказывал, – заметила Симона. – Я, правда, не помню, что именно…
Морис расхохотался. Это был крупный, элегантный, добродушный господин, излучавший уверенность в себе. О таких обычно говорят «душа общества», и впрямь, скучать в их компании не приходится. Странно, впрочем, было то, что спутник выглядел полной его противоположностью. Он казался застенчивым, хрупким и юным. Наташа заметила, что он чуть-чуть ниже ее ростом, и тотчас утратила к нему интерес.
– Натали! – к ним подошел встревоженный ассистент. – Мсье Ноэль спрашивает, куда вы пропали…
– Иду, – проворчала Наташа и, зябко поводя плечами, зашагала обратно.
– Какие интересные у тебя подруги! – восхитился Морис, когда она удалилась. Он рассчитывал вызвать у любовницы легкий приступ ревности, который пощекотал бы его самолюбие, но та знала его слишком давно, чтобы купиться на такой дешевый прием.
– Даже не думай, – хихикнула Симона. – Мадемуазель строит из себя недотрогу, а сама только и ждет верного случая.
– А, я же видел ее на рекламе чего-то! – с опозданием сообразил Морис. – Мыло или отбеливатель – какая-то такая ерунда. Она русская? Княгиня, графиня, баронесса? Рассказывай, я жажду подробностей!
– Боже, какой ты отсталый! Княгини уже давно вышли из моды.
– Жаль, – вздохнул Морис, – а я как раз присмотрел парочку для Армана… по сходной цене, – добавил он вполголоса.
Он изображал из себя совершенно бессердечного человека, и Симона, напустив на себя строгий вид, как раз собиралась отчитать его притворно суровым тоном, когда все же догадалась посмотреть на Армана и по его смущенной улыбке поняла, что оборот, который приняла беседа, ему не слишком приятен.
– Зачем ты сюда приехал? – спросила она, круто меняя тему. – Я же сказала тебе, что освобожусь не раньше семи…
– Я рассчитывал застать тебя с любовником, – ответил Морис с серьезным видом. Симона опешила.
– С каким еще любовником?
– Не знаю. С каким-нибудь. Мне и самому было интересно, кто это окажется.
Она увидела смешливые искорки у него в глазах и рассердилась.
– Ты… ты знаешь, кто ты такой?
– Конечно, нет! Жду с нетерпением, когда ты меня просветишь.
– Я тебя обожаю, – совершенно нелогично заявила Симона. – Арман, простите, ради бога. Тут… в общем… сами понимаете, – она развела руками и очаровательно улыбнулась.
Ее позвал ассистент Голенищева, и она убежала.
– А ты положил на нее глаз, – заявил Морис, оборачиваясь к Арману. Молодой человек покраснел. Он решил, что его приятель имеет в виду Симону, и собрался бурно протестовать.
– Я?! Уверяю тебя…
– Ну да, ну да, не отпирайся. Предупреждаю тебя сразу: на многое не рассчитывай, эти манекенщицы – редкие сучки. Сколько их у меня было… – Морис усмехнулся. – Ладно, попробуем прямо сейчас зазвать эту Натали в ресторан. Я с Симоной, тебе нужна компания, и вообще у тебя скоро день рождения.
– Морис, у меня день рожденья в августе.
– В августе, в декабре – какая разница? Ну, хорошо, у моей жены день рождения… Черт! Это не покатит. Тогда так: ужин в ресторане в честь того, что твой папаша купил очередную каучуковую плантацию на краю света. Он же постоянно их покупает? Вообще не слишком занудствуй, но дай понять, что у тебя есть деньги. Если хочешь завоевать женщину, это нелишне.
– Морис, когда ты так говоришь… – начал утомленный Арман.
– То кажусь столпом мудрости. Я знаю, – ответил де Фермон с широкой улыбкой.
– Не всем женщинам нужны деньги.
– Она тебе и двух слов не сказала, а ты уже знаешь, что ей нужно? Я уж молчу о том, что деньги нужны всем. Даже мне.
Арман открыл было рот, но понял, что в словесном поединке над Морисом верх все равно не одержит, и смирился.
– Особенно мне, – увлеченно продолжал Морис развивать тему денег, – потому что, видишь ли, я человек семейный, дети, опять же… Раймонда.
– И Симона, – не удержался Арман.
– И Симона, – не стал отпираться его друг. – И всем нам было бы очень хорошо, но, как тебе известно, мой тесть – нормандец. Я совершенно точно знаю, что он сколотил несколько миллионов, но надеяться на то, что он выделит хоть что-то нам с женой… – он вздохнул и пожал плечами. – Ладно. Так ты едешь в ресторан с нами и мадемуазель Натали?
– Она не согласится, – сказал Арман.
– Еще как согласится, – фыркнул его собеседник. – Не будь я Морис де Фермон, если не уговорю ее!
Глава 15Вечер
– К сожалению, я не могу идти с вами, – сказала Наташа. – Меня ждут дома.
Стоя возле зеркала в гримерной, она поправляла высокий воротник свитера. После съемки Наташа уже успела переодеться в свою обычную одежду и сменить яркий макияж на более естественный.
Раздосадованный Морис пустил в ход все доводы, какие только приходили ему на ум. Он так восхищается ее работой, мадемуазель сделает ему честь своим обществом…
– Не сомневаюсь, – ответила Наташа, не скрывая иронии.
Морис начал терять терпение. Ему очень хотелось выругаться – несмотря на весь свой внешний лоск, он не видел ничего особенного в том, чтобы ругаться в присутствии женщины. Положение спасла Симона, которая почувствовала, что ее любовник терпит фиаско – что означало, что он будет дуться на весь свет, включая ее саму, целый вечер, а то и дольше. Очаровательный в хорошем настроении, в дурном Морис был совершенно невыносим.
– Натали, я поступаю просто ужасно, – сказала Симона серьезно, – но только вы можете нас выручить. Иначе мне придется занимать мсье Ланглуа, а я бы хотела… ну, вы понимаете… уделить больше времени Морису… Мы просто посидим в ресторане, а затем, разумеется, Морис доставит вас домой. И конечно, вас это ни к чему не обязывает, тем более что мсье Ланглуа, как видите, робок, скучноват и… совершенно безобиден.