За спиной Наташи Морис скорчил уморительную гримасу, которую могла видеть только Симона. Он считал, что его подружка перегнула палку, хоть и была близка к истине. Какой женщине интересно сидеть в ресторане с мужиком, безобидным, как устрица?
Тем временем Наташа вспомнила, что дома ее, вероятно, ждет неприятная сцена, которой она предпочла бы избежать. Дело в том, что Николай влюбился и собирался жениться, причем не на русской, а на француженке. В сущности, ничего особенного в данном факте не было, но брат Наташи заодно решил сменить фамилию, укоротив ее до Вер.
Узнав об этом, полковник Верещагин взорвался. Он был готов смириться с тем, что Наташа расхаживает черт знает перед кем в открытых платьях или даже купальниках. Он стерпел, когда большевики лишили его родины и превратили в изгнанника. Но то, что его единственный сын хотел отречься от своей фамилии, офранцузиться и таким образом перечеркнуть все, за что сражался отец, привело Ивана Николаевича в состояние, близкое к бешенству.
Он орал, топал ногами и осыпал сына оскорблениями, самым мягким из которых было «ничтожный слизняк». Рикошетом досталось и Татьяне Александровне, которая вздумала заступиться за Николая.
– Зачем ты вывезла меня из Крыма?! – кричал полковник. – Лучше бы ты бросила меня в госпитале! Я бы загнулся, или меня бы поставили к стенке большевики, но я бы не видел этого позора!
Аркадий Александрович попытался вмешаться, но если есть на свете люди, чье вмешательство в чужие дела только ухудшает обстановку, то брат Татьяны Александровны, несомненно, к ним принадлежал.
Он попытался представить дело так, что Николай, конечно, поторопился, но Иван Николаевич тоже не прав, обвиняя его во всех смертных грехах. В результате и отец, и сын почувствовали себя задетыми и, в свою очередь, решили поставить родича на место.
– Я не нуждаюсь в вашем заступничестве, дядюшка, – сухо сказал Николай. – Я взрослый человек и имею право сам решать, что мне делать.
Полковник же со всей военной прямотой ударил по самому больному месту.
– Скажите-ка, господин резонер, если вы так умны, как получилось, что за последние полгода вы заработали только семьдесят пять франков?
Николай не смог удержаться от улыбки, Татьяна Александровна горячо ринулась на защиту брата, Аркадий Александрович возмутился, воззвал к своим прошлым заслугам и напомнил о том, что, если бы не он, не видать бы им Парижа как своих ушей. В ответ полковник позволил себе несколько ехидных замечаний по поводу способа, которым их доставили во Францию, и заодно прошелся по личности Ольги Георгиевны, с которой только такой, как Аркадий Александрович, мог связаться. Одним словом, все от души наговорили друг другу немыслимых гадостей – и все, после того как прошел первоначальный запал, почувствовали себя донельзя несчастными.
Наташа плохо переносила домашние скандалы. Она терялась, ее бросало в жар, ей хотелось упасть лицом в подушку и плакать навзрыд или же убежать из дома, чтобы ничего не видеть. Она не понимала, к чему эти неприглядные выяснения отношений, к чему это бессмысленное мучительство и поедание друг друга. Все равно Николай поступит так, как сочтет нужным, и отец не сможет на него повлиять. А оскорблять дядю Аркадия было все равно, что оскорблять беззащитного ребенка.
Все осложнялось тем, что полковник, судя по всему, разозлился всерьез и надолго. То он заявлял, что их семье нечего делать на свадьбе какого-то постороннего господина Вера, то крайне оскорбительно высказывался по поводу невесты, которую и видел-то всего пару раз в жизни. Наташа предчувствовала, что вечером, когда она вернется домой, отца опять будет заносить, и потому решила согласиться на предложение Симоны.
Когда она вновь увидела Армана, оказалось, что ростом он как раз с нее, просто раньше она была на каблуках и оттого казалась выше. Это маленькое открытие позабавило Наташу, потому что она не признавала мужчин, на которых приходится смотреть сверху вниз. Вообще, пока они вчетвером ехали во вместительной машине Мориса, она пришла к выводу, что ее новый знакомый ей скорее нравится. Он не досаждал ей глупыми комплиментами, не говорил пошлостей и вообще казался воспитанным, милым и застенчивым. Прежде за ней пытались ухаживать многие мужчины, но все было не то, и в каждом ей чудилось что-то от Луи, который плохо кончил. Арман казался совсем не таким. Он рассказал, что любит читать книги (ей это понравилось), что бросил университет (тут она готова была его пожурить, но вспомнила, что сама когда-то бросила школу, и опомнилась). Он был русоволосый, с мелкими аккуратными чертами лица и серьезными серыми глазами, которые все время смотрели только на нее. Она чувствовала, что нравится ему, и это было приятно.
В ресторане Морис хотел добиться, чтобы им дали столик на самом видном месте, но после короткого обмена репликами с Симоной отказался от этой идеи, и они устроились в углу. Официанты, впрочем, были предупредительны и летали как ветер. То ли благодаря принесенному вину, то ли по какой другой причине разговор утратил всякое направление и стал похож на чан, в который каждый собеседник вываливает что хочет, от сплетен и анекдотов до замечаний невпопад и всяких глупостей. Наташа вскоре поймала себя на том, что хохочет как сумасшедшая и что ей хорошо. Никто из спутников ей не докучал: Симона смотрела только на Мориса, Морис делал вид, что говорит для всех, но на самом деле обращался в основном к ней, Арман вставлял редкие реплики, предоставляя блистать остальным. Немного поговорили о моде, Симона не упустила случая щегольнуть своими знаниями – слова «Ланвен, Пакен, Аликс, Жан Пату, Мадлен Вионне, сестры Калло, Женни, Скьяпарелли, Молине, Лелонг, Магги Руфф»[5] так и сыпались у нее с языка. Ничего в этом не понимающий Арман имел неосторожность спросить у нее, почему она не откроет свое дело.
– Свое дело! – воскликнула Симона, трагически воздевая к потолку изящные руки, унизанные браслетами. – Вы, очевидно, не знаете, как у нас все устроено. Чтобы завести свой дом моды, нужны деньги… Не меньше двух миллионов франков, если у вас серьезные намерения. Кроме того, нужны связи среди производителей тканей, в модных журналах, среди фотографов, журналистов. Нужна, между прочим, и клиентура, то есть связи в свете, и чем выше, тем лучше. А прогореть очень легко – сколько я видела владельцев, которые обанкротились!
– Я предлагал тебе выпускать сумки, – напомнил Морис.
– На сумках далеко не уедешь. – Симона выразительно поморщилась. – Раньше можно было, например, торговать шляпками и потихоньку расширяться. Но сейчас этот номер уже не пройдет.
– Что не помешает нам выпить за процветание всех присутствующих, – заметил находчивый Морис и распорядился принести еще вина.
После обсуждения мод разговор стал как-то спотыкаться, пока кто-то не вспомнил о нашумевшем уголовном процессе, который как раз проходил в эти дни.
– Я думаю, его оправдают, – сказала Симона, имея в виду главного фигуранта, обвиненного в убийстве.
– Ничего подобного, – безапелляционно заявил Морис.
– Почему его должны оправдать? – заинтересовался Арман. – Он же убил жену, и это было умышленное убийство, как пишут в газетах.
– Тех, кто убил на почве страсти, всегда оправдывают, – заметила Симона.
– Да какая там страсть – деньги, конечно, – фыркнул Морис. – А на великую любовь к другой его надоумил сослаться адвокат, которому тоже хочется славы.
– Морис!
– После смерти жены он должен был получить сорок тысяч франков. Какая, к черту, любовь! Разве что любовь к деньгам.
– Морис, ты циник.
– Хуже, дорогая. Я реалист!
– О!
– Как хочешь, но этому олуху должны оттяпать голову уже за один способ, каким он решил избавиться от своей половины. Дюжину раз ткнуть женщину ножом, а потом заявить, что на нее напал неизвестный грабитель… Только очень жадный дурак способен на такое.
– А тебе бы хотелось изящного убийства, как в романе? – спросил Арман.
– При чем тут романы, мы о жизни говорим, – парировал Морис. – Если бы он не был ослом, то нашел бы способ избавиться от нее иначе.
– Это как же? – с любопытством осведомилась Наташа.
– Убить, не замаравшись, – вот в чем фокус, – важно ответил Морис, поднимая указательный палец. – Так, чтобы закон и вообще никто не смог к тебе подкопаться.
– Мы хотим знать подробности, – объявила Симона, смеясь. – Ну же!
– Подробности, подробности… Помнишь Клервиля?
– Того, что сходил с ума по мебели ар-нуво и весь дом ею обставил? Помню.
– В Биаррице он одно время снимал виллу по соседству с нами, – сказал Арман. – Так что с ним такое?
– Не могу отделаться от ощущения, что он убил свою жену, которая была на двадцать лет старше, – заявил Морис, блестя глазами.
– Всего на шестнадцать, – поправила Симона. – Постой, какое еще убийство? Все знают, что она утонула во время купания, когда его даже не было поблизости.
– Да-да. Она еще хвасталась, что не любит ни у кого быть на поводу, мол, она такая независимая. А он запрещал ей быстро водить машину, просил, чтобы она в грозу не выходила на яхте в море. И еще требовал, чтобы она ни в коем случае не купалась там, где ее потом нашли.
Симона задумалась.
– Хочешь сказать, что он сделал это нарочно, зная, что она обязательно поступит наперекор? – спросила она несмело.
– Я совершенно в этом уверен. Она могла разбиться на машине или свалиться с яхты в море, результат был бы тот же: одни свидетели показали бы, что слышали, как он просил ее быть осторожной, а другие – что в момент гибели жены он находился далеко от нее. Какое-то время ей везло, но везение – как деньги: однажды они все равно заканчиваются.
– Странно, – пробормотал Арман, хмуря лоб, – он никогда не производил впечатления человека, способного на… в общем, на то, что ты говоришь. Я не говорю, что Клервиль с женой жили душа в душу, с ее характером это было невозможно. Они, конечно, ссорились… Но это были обыкновенные супружеские ссоры, не более того.