– Неприятности? Проблемы? Ему никогда не хватало денег. Вот об этом он говорил часто. Но, надо отдать ему должное, с юмором. А угрозы – если бы что-то такое было, я бы сразу же вам сказал.
– Его отношения с семьей жены изменились после второго брака графа?
– Кажется, нет. Как граф его раньше, по большому счету, игнорировал, так и продолжил игнорировать.
– А о нынешней графине де Круассе Морис какого был мнения?
– Ну, он знал, что я к ней чувствую, и… Обычно он бывал вполне откровенен, но при мне старался не касаться этого предмета.
– Никогда?
– Он ее не понимал, – с раздражением признался Арман. – Ему казалось, что она из тех, кто любой ценой хочет сделать выгодную партию. А я знаю, что она вышла замуж потому, что была несчастна. Не из-за меня – я бы никогда ее не обидел, – а из-за… из-за члена моей семьи, который ее унизил.
Он ждал, что комиссар захочет знать подробности, но, к его удивлению, Буало заговорил о другом:
– Вы упоминали, что одной из постоянных тем Мориса были деньги. Не говорил он, например, о том, что собирается сделать нечто, что принесет ему большой доход? Нечто не слишком законное?
– Вы о шантаже? – спросил Арман после паузы.
– Например. Он не намекал, что получит в ближайшее время большие деньги, особо не напрягаясь? Было что-нибудь такое?
– Он кого-то шантажировал вместе с Симоной? – спросил Арман, морщась.
Ого. Какое любопытное уточнение.
– Почему вы думаете, что он мог чем-то заниматься вместе с ней?
– Так. Были какие-то странные разговоры, которые прекращались в моем присутствии. Но давно, еще до моего отъезда. Может быть, я не так все истолковал…
– А что именно вы слышали?
– Ну, какие-то фразы типа «может и не сработать», «надо попытаться». И они выглядели в эти мгновения как заговорщики. Или как люди, которые что-то замышляют, не знаю…
– Расскажите о Симоне. Вы хорошо ее знали?
– Не очень. Морис ее не афишировал, но иногда я видел их вместе. Она изображала из себя творческую личность и рассуждала о пошиве сумок так, словно собиралась раскрасить потолок Сикстинской капеллы. Хотя я точно знаю, что свои фасоны она таскала из иностранных журналов. Там добавит кармашек, тут еще что-нибудь переделает. Честно говоря, я очень удивился, когда прочитал в газетах, что она убила Мориса. Она уж скорее убила бы кого-нибудь другого – за него. По крайней мере, такое впечатление она на меня производила.
– Может быть, он собирался ее бросить, а она не выдержала?
– Он уже бросал ее несколько раз. Но всегда возвращался.
Буало задал еще несколько вопросов. Когда Арман в последний раз видел Мориса? Что тот говорил, как именно себя вел? Не было ли в его поведении чего-нибудь странного?
– Нет, комиссар, я сто раз над этим думал. Он был такой же, как всегда.
– Вы ведь просили его передать письмо графине де Круассе, не так ли? – добродушным тоном уточнил комиссар момент, о котором Арман упорно не хотел упоминать.
– Вы уже знаете? Тогда мне нечего больше добавить.
Буало поднялся с мягкого кресла, в котором сидел. По правде говоря, ему все надоело, и к тому же у него затекли ноги.
– Вы не должны сердиться на нас, мсье Ланглуа. Мы ведем следствие, и да – порой нам приходится вторгаться на личную территорию, о чем мы глубоко сожалеем.
– Нет, – неожиданно проговорил Арман, глядя ему в глаза, – вы не сожалеете, комиссар. Но это не имеет значения, потому что такой, как вы есть, вы его схватите. Уверен, он от вас не уйдет.
– Вы имеете в виду убийцу?
– Конечно. Кого же еще?
Комиссара было нелегко удивить и почти невозможно застать врасплох, но сейчас у него возникло ощущение, что он только что услышал самую странную похвалу в своей жизни. Усмехнувшись, он распрощался с хозяином квартиры и шагнул к дверям.
Глава 23Убийца
После разговора с мужем, который посоветовал ей предупредить родителей, чтобы они не откровенничали с газетчиками, Наташа решила позвонить Верещагиным, но неожиданно передумала, села в машину и поехала на Елисейские Поля.
Мрачноватая и грязная авеню Клиши давно осталась в прошлом, как и скромное жилье на Севастопольском бульваре. Ныне родители Наташи имели возможность взирать из окон бельэтажа на одну из красивейших улиц Парижа. Квартира, которую для них устроил граф, оказалась великолепной – что называется, живи да радуйся. Но восторгов хватило лишь на несколько дней, а затем вид из окон примелькался, жужжанье машин внизу стало докучать, а тот факт, что Верещагиным уже не надо было никуда ходить на работу и ни перед кем унижаться, почему-то принес мало облегчения.
Татьяна Александровна завела русскую прислугу, самовар и громадное радио, по которому почему-то чаще всего слушала новости, относящиеся к СССР. Полковник обошелся без радио, но облюбовал для себя самую маленькую и темную комнатку, где повесил иконы и где теперь часто молился. По соседству он устроил кабинет, где читал книги, в основном предпочитая дореволюционные собрания сочинений – солидные издания Маркса и других книгоиздателей, причем с одинаковым вниманием изучал Чехова, Льва Толстого и какого-нибудь Баранцевича[9].
Как водится, чтение не проходило для него бесследно, и своими мыслями по поводу прочитанного он чаще всего делился с Аркадием Александровичем, который так и не привык к свалившемуся на семью богатству и до сих пор передвигался по квартире бочком, словно боясь задеть кого-нибудь.
– Граф Толстой, – пыхтел полковник, – уважаю… военный… Фет – кавалерист… даже удивительно… Только ни черта наши писатели не смыслили в русском народе, вот что я вам скажу. По-моему, только Достоевский как следует его понимал…
Аркадий Александрович бледнел и ежился. Он не любил Достоевского.
– Ах, Иван Николаевич, оставьте! Ну невозможный же писатель… читаешь его, и все кажется, что одни больные кошмары с другими говорят… ни одного здорового лица…
– Да-с, – скалился полковник, – а потом, милостивый государь, вы понимаете, что эти самые кошмары случались и в вашей жизни, и даже не одиножды… И что Федор Михайлович на самом-то деле самую суть ухватил, самую мякотку…
Но тут у входных дверей прогремел звонок, галопом промчалась прислуга (Татьяна Александровна никак не могла выучить горничную ходить плавно и бесшумно), и в гостиную в облаке духов вплыла Наташа. Она поздоровалась с отцом и проигнорировала дядю, которого с некоторых пор не жаловала – еще на Севастопольском бульваре он оставил открытым окно, что стало причиной гибели Мармелада: кот вышел прогуляться по карнизу и сорвался.
Появление разодетой, надушенной, накрашенной дочери произвело на полковника странное впечатление: он чувствовал себя так, словно перед ним стояла не его обожаемая Наташа, которую он помнил с детства, а не слишком приятная и отстраненная чужестранка, которую он едва знал.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – пробормотал Аркадий Александрович.
– Нет, подождите, – заторопилась Наташа. Она подумала, как бы половчее приступить к интересующему ее предмету, и решила начать без всяких околичностей: – Я вот что хотела вам всем сказать… А где мама, кстати?
– Слушает новости. Оттуда, – выразительно добавил полковник, словно речь шла о вестях с того света.
– А, ну тогда я ей потом сама передам. Дело в том, что газетчики уцепились за дело Мориса, и… словом, пишут разное. Ну так вот, Робер думает, что вам лучше с ними не говорить и ничего не обсуждать. Если они захотят что-то у вас спросить, то не нужно им отвечать. И прислуге скажите, чтобы их не пускали, а то нам они жить не дают, звонят по телефону и в дверь.
– Аркадий! – воззвал полковник к Аркадию Александровичу, который как-то занервничал и попытался незаметно улизнуть.
– Что? – затрепетал дядюшка.
– Ну-ка, перескажи Наташе то, что говорил мне вчера, – потребовал полковник. – Что кто-то из твоих старых журнальных знакомых будто бы случайно попался тебе на улице, опять-таки случайно упомянул о Морисе, и ты ему сказал…
– Я ничего не говорил! – ужаснулся Аркадий Александрович.
– Нет, погоди, мне ты рассказал другое: что ты сказал этому репортеру, что меньше надо с бабами путаться.
– У меня случайно вырвалось… – пробормотал Аркадий Александрович, пряча глаза. – И потом, он же приличный человек… Разве он станет публиковать мое частное мнение, да еще выраженное в таком тоне…
– Думаю, станет, да и от себя прибавит сорок телег вранья, – припечатал его полковник.
– Дядя, – вмешалась Наташа, – кроме этого вашего знакомого, вы больше ни с кем не обсуждали убийство Мориса?
Выяснилось, что были еще какие-то приличные люди, совершенно непохожие на репортеров, и Аркадий Александрович просто так… к слову пришлось… но он совершенно не имел в мыслях навредить…
– Я, пожалуй, пойду, передам Тасе, чтобы она ни с кем не откровенничала, – пробормотал он и улизнул из гостиной, чтобы избежать дальнейших расспросов.
Наташа не знала, плакать ей или смеяться. Она прошлась по комнате, выглянула в окно. Полковник следил за ней с непроницаемым лицом.
– Я читал местные газеты, – сказал он наконец, – а то, чего не понял, твоя мать мне перевела. Что за грязь вылезла из вашей семьи?
– Нет никакой грязи, – сердито ответила Наташа. – Произошло большое несчастье, а пресса им пользуется.
– Как это нет? – в свою очередь, рассердился полковник. – Какой-то, прости господи, потаскун, баба, которая сначала с ним жила, а потом его ухлопала… Скажи-ка мне вот что: твой муж в чем-нибудь замешан?
– Робер? Папа, это уже чересчур!
– Наташа, когда происходит такое громкое событие, начинают трясти всех, и неважно, кто в чем замешан. Все вытащат на свет божий и каждое лыко поставят в строку. Могут написать, например, что твой муж занимался финансовыми махинациями. Или вот, Альбера тебе припомнить.
– Какого еще Альбера?
– Ну, Армана твоего.