Горд устало опустился рядом со мной на постель. Откинул голову назад, повел плечами, разминая закаменевшую спину да шею. Локти в колени упер, сцепил руки в замок, подбородок на них пристроил. Сгорбился весь. Могла бы его ношу на себя принять — приняла бы. Мне ли не знать, каково то — младших хоронить? Я потянулась к нему, пальцами волос на коснулась, погладила чуть ощутимо — от макушки, к затылку, от шеи по плечу, сжала его легонько. Уже воздуха в грудь набрала — рассказать ему все. Самую малость не успела — Колдун перехватил меня за руку, потянул на себя, втянул на колени, сгреб в охапку, обнял — и у меня слов не осталось, они, что снежинки от ветреного вздоха, во все стороны из головы порхнули. Руки сами взлетели и опустились на крепкие плечи, я прижалась губами к губам, всем телом к широкой груди. Потянула, поманила за собой, опускаясь на его постель.
Хоть так тебя утешить могу, сердце мое. Не думай ни о чем, иди ко мне. Все наладится, родной. Уж я-то знаю. Горе схлынет, и все образуется.
Бился в стены старого трактира ветер. Бился, выл. Терся боком, как медведь-медведище. Не время сейчас для медвежьей воли. Спать им след в берлогах — крепко, сладко. У медведиц медвежата ныне народились. А ветер воет. Трется о стены трактира, ломится внутрь. Я слушала его, сквозь грохот собственной крови в ушах, и понимала — пора.
Кончилась отсрочка, скоро, скоро зазвенят потусторонним звоном искристые нити проклятия, вопьются, да не в кожу, не в мясо или кости — а глубже. В самую суть.
Не вернусь в снежного волка своей волей — воротят силой. Пора, девка.
Я вздохнула, вбирая в себя напоследок запах лежащего рядом мужчины — запах, густо перемешанный с моим собственным, постаралась наполниться им вся целиково, от макушки до пяток. И, с сожалением выдохнув, отвалилась от горячего бока, вдоль которого вытянулась, прижимаясь всем телом. Села на постели, спиной к Горду Вепрю, обхватила себя руками, потерла плечи.
Надо идти. Хуже нет, чем когда проклятье свое себе насильно возвращает — ровно шелудивую собачонку за повод дергает…
— Пора?
— Пора.
Хорошо, что он все понимает.
Плохо, что я так и не успела ему поведать, какая судьба сыскала его брата. Теперь не скоро в человека обернуться сумею, не скоро речь обрету. Но вот иное сделать — смогу. И, обернувшись к нему, обронила:
— Завтра, на берегу. У старой ветлы. Нужное место не близко, верхами сподручнее будет.
Он кивнул молча, а я засмотрелась — на тяжелые руки, под голову подложенные. На широкую грудь. На лицо — строгое, неласковое, такое родное лицо. Широкие темные брови, ресницы, густые да короткие, нос с горбинкой, впалые щеки, тонкие губы…
Боги с ним, с поводком. Коли и дернет — ничего страшного, переживу, чай, не переломлюсь.
Я, махнув рукой на все на свете, жадно, горячо целовала заветренные мужские губы, чувствуя, как откликаются они ответной лаской, как смыкаются на мне железным капканом крепкие руки. Позабыв обо всем, я целовалась с магом-чужаком, и не желала помнить ни о чем, кроме тяжести его тела, прижавшего меня к доскам постели.
Не ведаю, что почувствовал Вепрь, когда проклятье выдрало из его рук жаркую любушку, а я, очутившись вдруг волком на заветной полянке в потаенной глуши Седого Леса, а не в объятиях сердечного друга, села в снег, да и завыла, жалуясь на жестокую долю подруженьке-луне. В ушах, после принудительного возвращения, звенело.
Старая ветла скрипела на ветру. Жаловалась, верно, на что-то. Я ее жалобы нынче слушать была не расположена — самой бы кому пожалиться, да не выйдет. И некому. Да и не на что мне, коли по-хорошему, жаловаться-то.
Я такая, какая есть, и я собой довольна. А что восхотела невозможного — так кто ж мне виноват?
…а и будь я девкой трактирной, самой что ни на есть разобычной, так то на то бы всё едино и вышло. Уехал бы мой Колдун, выполня задание — а я б осталась, дальше столы натирать да питье подавать.
Кто он, и кто я?
Разные мы, раз-ны-е. Ну а коли так — то не о чем и жаловаться. Я с неодобрением посмотрела на ветлу — ишь, расскрипелась, старая! Прислушалась к близящимся конским шагам, подобралась, подождала, пока люди поближе подъедут, оглядятся, спешатся — да и поднялась на лапы, отряхнулась.
— Ах ты ж… — с руганью отскочил в сторону Аладариэль Сапсан, которому за шиворот с моей шкуры щедро сыпануло ледяной крошкой истолченного наста.
Испуганно взвизгнул его гнедой, да и унялся — хозяин его и то, верно, больше испугался. Да и то сказать — коня-то я намеренно не пугала!
Я удовлетворенно развернулась, и потрусила в сторону Быстринки. То-то же, ушастый! Впредь будешь знать, как наушничать!
Маги, не размениваясь на долгие разговоры, воротились в седла, и припустили коней следом за мной.
Быстринка встретила нас приветливо — белой снежной лентой с черными проплешинами голого льда, вылизанными голодным ветром. Я стекла с высокого берега на прочный, мало не в локоть толщиной, лед, и ходко зарысила по гладкому пути. Коли такой ход держать, то к обеду на месте будем.
По гладкому речному льду бежалось ходко, мне то и дело приходилось умерять прыть, чтобы не оставить охотников совсем уж позади — чай, у них-то кони без устали бежать не способные.
Нужное место я узнала сразу. Умерила бег, дожидаясь приотставшего Колдуна сотоварищи, а потом и вовсе остановилась. Маги спешились, поснимали кладь, и Мальчишка с магичкой, приняв поводья у Вепря и Тихона с эльфом, взялись вываживать коней, давая им остыть после долгой скачки.
Я села на лед. Дивный поодаль рылся в своей суме, перебирал припас, проверяя, все ли цело, Тихон, пристроив свои вещи на снег, рядышком с пожитками товарищей, бродил неподалеку, пристально разглядывая узоры в черном резном льду. Мне не было до них дела. Горд Вепрь перекинул длинный ремень через плечо и подошел ко мне, терпеливо дожидаясь, когда я отомру. Я и отмерла.
Поднялась на лапы, встряхнулась, стряхивая разом с роем снежинок нахлынувшую не ко времени задумчивость.
Может, будь я одна, то и долго бы так просидела, да только была я нынче не одна.
Подошла к берегу. Покрутила головой, оглядываясь, примерясь. И поскребла лапой выкованный морозом щит, брызнув ледяной крошкой. Злорадно отметила, как сморщился от мерзкого звука остроухий, а потом развернулась ко всем магам спиной, да и потрусила с глаз долой.
Пусть себе делают, что хотят, мне до того дела нет!
Я схоронилась под укрытым снегом кустом на берегу, и смотрела, как деловито и привычно работают маги, слаженно и обыденно готовясь к своей волшбе, и вспоминала.
ГЛАВА 15
Он был добрым. Очень добрым. И его доброты достало, чтобы подобрать в зимнем лесу чужую незнакомую девку. Он сам ворожил надо мною, убеждаясь, что я не маг и не тайный ворог, и когда эльфам сопровождения — а было их много, поболее полудесятка — этого показалось недостаточно, сам достал из своих запасов невеликий камешек, велел положить под язык и сызнова повторить все то, о чем он меня вопрошал, и поклясться, что не умышляю худого. Я повторила, и поклялась — и тогда эльфы успокоились, но все равно поглядывали с недоумением, не могли понять, зачем ему надобно было ввязываться. Тратить на меня драгоценный камешек-вещун, чующий ложь, делить на еще один рот припас. А Кунь просто был добрым.
И сейчас, глядя, как его брат, вытянув руки, ворожит там, где Ростислав Кунь встретил свою смерть, я жалела его.
Нет, не его. Их.
Я опустила морду на лапы и замерла, глядя на Колдуна. Он, даже если и ощутил мой взгляд, от дел своих колдовских не оторвался, и я приготовилась ждать. Чего ждать — и сама не ведала. Про то, что я магов обратно поведу, уговора не было. Как и про то, что сторожить их стану. Так что, по-хорошему, могла я развернуться и уйти. Никому я больше ничего не обещала.
Где-то в лесу хрустнула ветка. Я приподняла голову, вслушиваясь, чутко повела ухом. Легкие шаги мягких лап по снегу. Хрустнуло ещё раз, и стихло. Зверь прошел. Волков в округе к зиме, окромя меня, не остается, лиса верно. Я сызнова опустила голову. Маги ничего не заметили.
Так и лежала я, слушая лес, глядя на деловитую, привычную работу Вепря и его людей, покуда они ее не закончили.
А закончив, стали собирать разбросанные по снегу вещи. Слав молча, не дожидаясь ничьих приказов, принялся затирать вычерченные во льду Быстринки знаки — вел по ним рукой, и они исчезали, а из-под ладони расползалась талая вода. Ровно горячим камнем, а не голой рукой вел. Тихон и Далена, встав друг напротив друга, шагов через пять, разом вскинули руки, будто встряхивая невидимый половик, резко опустили и развели их в стороны… Раздался резкий хлопок, из места про меж ними пахнуло ветром, и тут же сызнова стихло. Слав, над головой которого ворожили маги, ничуть не обеспокоился, как выглаживал ладонью лед, так и продолжил. Натопленная им вода уже застывала молодым ледком поверх старого.
— Следы затирают, — сказал мне эльф, подошедший бесшумно со спины.
Я притворилась, что не услышала. И поныне не слышу. И вообще, что его тут нет, да и не было верно, испокон веков.
Эльф хмыкнул и отошел.
Я встала на лапы, и потрусила к Вепрю, сея за собой тонкий хвост из опавших со шкуры снежинок. Может, и зря я не приняла перемирия — но не к той он мир предлагать пришел. Пусть сначала с Яриной Веденеевной замирится — тогда и я морду воротить не стану.
— Этого и следовало ожидать, — негромко говорил Тихон Горду, когда я подошла к ним. — Пять лет без малого прошло, следы стерлись, память вещей коротка. А тут и само место десяток раз измениться успело — сам знаешь… Вода, течение.
— Знаю, — кивнул Вепрь.
Я присела в стороне от них, пытаясь на глаз определить, что ныне чувствует Колдун. А то рожа-то у него каменная, да что на душе — не ясно. И слух мне не помог ничем — Колдун все больше отмалчивался, а когда отвечал, голос ровен был. Крепко себя держит, и не скажешь, что пять лет надежду берег а ныне разом лишился.