— Наша дочь очень сильная, — говорю я.
— Вся в тебя. — Винсент внимательно на меня смотрит. — Спасибо за то, что не стала ничего говорить при ней.
— Не стала говорить — что?
Вместо ответа муж увлекает меня в сторону дальних дверей: наши с Винсентом спальни соединены гостиной. В последнее время в Мортенхэйме мы опять спали вместе, но в Ларне не взяли с собой няню, поэтому я делила комнату с Хлоей. Мы оставляем двери чуточку приоткрытыми, чтобы видеть спящую дочь, и муж набрасывает полог безмолвия.
— Что ты хочешь от меня уйти, — говорит он.
Винсент
Луиза молчит, а я не знаю, как продолжать разговор. В кои-то веки — не знаю. Просто не представляю, как заговорить о том, о чем должен. Когда я пришел в себя — там, в коридоре, после бесконечных снов, в которых Луизы больше рядом со мной не было, первым делом бросился к ней. Мне казалось, что я умру, если она меня оттолкнет, но она не оттолкнула. Я держал ее на руках, и она смотрела мне в глаза. А после, когда на лестнице раздались крики и голоса, зовущие нас, приняла мою руку, чтобы подняться.
Все произошло настолько быстро, что мы почти не успели опомниться — и хорошо. Потому что когда мы окончательно пришли в себя, к нам уже подбежали Жером и Дарен, который сообщил, что с Хлоей все в порядке. Правда, уложить ее мы не могли долго, она отказывалась оставаться даже с братом на время, пока мы спустимся со всеми в столовую. Только когда Луиза сказала, что «маме с папой очень нужно поговорить», согласилась.
Она вообще прирожденный дипломат, моя Луиза.
— Хлоя боялась, что мы расстанемся, — произношу я и сразу же добавляю: — И Дарен тоже.
Я все-таки говорю, но совсем не то, что хотел сказать на самом деле.
— Мы… перекинулись с ним парой слов. Перед тем как он ушел к себе.
Луиза пожимает плечами.
— Нет ничего удивительного в том, что у наших детей одинаковые страхи.
— Есть что-то удивительное в том, что с нами всегда происходит то, чего мы больше всего боимся.
— Не всегда. Мы в любой момент можем это остановить и все прекратить. Пока мы управляем своими страхами, они не имеют возможности управлять нами.
— Иногда мне кажется, — с усмешкой говорю я, — что в парламенте стоит сидеть тебе, а не мне.
— Иногда тебе не кажется, — насмешливо отвечает Луиза. — Винсент, ты так и будешь ходить вокруг да около, или все-таки скажешь, что собирался?
Что я не готов ее отпустить? И никогда не буду готов?
Как мне об этом сказать? Особенно после всего, что случилось. Но с чего-то начинать надо.
— Луиза, — произношу я, все-таки шагая к жене, — я так боялся тебя потерять, что окончательно обезумел. Когда-то мне казалось, что этот страх — страх, что ты снова уйдешь, что снова захочешь окунуться в ту жизнь, которой жила до меня, остался в прошлом. Увы, он оказался гораздо сильнее, и стал еще сильнее после нашей ссоры. Когда ты начала от меня отдаляться, я понял, что ты близка к этому, как никогда. Что ты остаешься рядом только из-за наших детей…
— Что?!
— Разве это не так? В последнее время…
— Знаешь, Винсент, — сказала она, складывая руки на груди. — В последнее время у тебя, похоже, отшибло мозги. Тебе в голову не приходило, что до тебя у меня жизни не было? Что вся моя жизнь, все эти годы без тебя, в Лигенбурге, вся эта блистательная жизнь на сцене были всего лишь… подменой? Что я не могла тебя забыть? Что я ни на минуту тебя не забываю, даже когда ты уезжаешь в свой парламент? Я все время думаю о тебе. Только о тебе и о том, что я для тебя — слишком свободная. Слишком непохожая на твою мать и сестер, на женщин, к которым ты привык. Да, именно так и я думаю, что тебе нужна была женщина, которая просто будет рядом и будет думать так же, как думаешь ты. И это полная чушь!
Последнее она чуть ли не выкрикивает мне в лицо.
— Так же, как полная чушь то, что ты мне только что сказал! Остаться с тобой из-за детей!
Она распаляется настолько, что на светлой коже проступают красные пятна, а я перехватываю ее за талию и притягиваю ее к себе.
— Луиза…
— Пусти!
— Нет. Не пущу, — говорю я. — Ни сегодня, ни когда-либо еще я больше никуда тебя не пущу. И не отпущу. Прости меня.
Слова вырываются так легко, как никогда раньше. Раньше мне всегда сложно было просить прощения, и еще сложнее признавать, что я могу ошибаться. Хотя бы насчет Эльгера. Да, он причинил моей сестре немало зла, но он же ее и спас. Спас от своего отца-чудовища, вернул им с Анри долг жизни. И после… в том числе и сегодня, он сказал правильно: это и его семья тоже. Отныне мы все семья.
— Прости меня, — повторяю я. — За мою упертость и черствость. За невнимательность. За то, что временами не могу совладать со своим темпераментом. И уж тем более не могу совладать с твоим.
У Луизы расширяются глаза.
— Мне всегда не хватает твоих насмешек. Не хватает наших пикировок. Не хватает тебя. Почти год, когда мы были в ссоре, когда я думал, что снова тебя потерял, я не мог найти в себе сил, чтобы решиться на этот разговор. На такой разговор, который должен был состояться уже давно. То, что ты говорила — это не чушь. Это твой страх. И мой самый сильный страх — потерять тебя. Моя Луиза…
Кажется, я за всю жизнь столько не говорил о своих чувствах, поэтому сейчас не знаю, что еще добавить. Просто не представляю. Наверное, тут и нечего добавлять, поэтому я сейчас просто смотрю в глаза жены, которые неожиданно начинают блестеть.
— Винсент Биго, ты… ты просто…
Она ударяет меня кулаком в грудь.
— Я даже не знаю, как тебя назвать, чтобы не испортить репутацию герцогини!
Вместо ответа я притягиваю ее к себе.
— Я люблю тебя, — говорю я. — Всегда любил и всегда буду любить. Но чтобы не испортить репутацию герцога, вынужден настаивать на том, чтобы ты называла меня по имени.
Не дожидаясь ответа, притягиваю ее к себе и целую. Так, как не целовал уже очень давно, и, пожалуй, оно того стоило. Меня всегда сводила с ума ее близость, а сейчас сводит вдвойне — я словно заново узнаю свою жену, раскрываю все грани ее чувственности. А чувственности в ней столько, что охватившее меня пламя такое же, как бесконечно слепящее пламя ее волос.
Запускаю в них пальцы и слышу в ответ тихий, грудной стон, и мой самоконтроль окончательно летит ко всем демонам.
— Винсент… — еле слышно шепчет Луиза. — Там Хлоя…
— А здесь полог безмолвия, — говорю я и тихонько толкаю дверь, отрезая гостиную от спальни дочери.
И снова впиваюсь яростным поцелуем в чувственный рот жены, чтобы без остатка раствориться в охватившем нас чувстве. Чувстве, которое сильнее любого страха. И которое срывается с губ Луизы гортанным:
— Люблю…
Глава 15
Тереза
Я осторожно переворачиваюсь на бок: тихо, чтобы не разбудить Анри. Мне кажется, что все мои попытки заснуть изначально были обречены на провал. Особенно после беседы с Софи — все это время моя девочка переживала, что она для нас обуза. Старый детский страх, который остался у нее еще с тех пор, когда я только-только узнала о своей беременности. Нет, разумеется, Софи любила нас и знала, что мы ее любим, но этот страх жил в ней, затаился до поры до времени, чтобы в самый ответственный момент нанести удар.
Я удерживаю вздох и снова тихо поворачиваюсь на спину. Судя по синим предрассветным сумеркам, скоро взойдет солнце.
Да, не такой я представляла эту ночь и наше новое зимнее утро.
А какими я их представляла?
— Не спится? — Анри проводит пальцами по моему плечу.
Так неожиданно, что я вздрагиваю.
— Как давно ты не спишь? — поворачиваюсь к мужу.
— Я вообще не спал.
Он смотрит мне в глаза, в темноте его радужка всегда кажется чуть светящейся. Самую малость, но из-за этого создается такое чувство, что сейчас сквозь его ладони хлынет золотая мгла. Антимагия.
— Как думаешь, Ирэю отправил Аргайн?
Он усмехается.
— Тереза, ты в курсе, что читать мои мысли нехорошо?
— Если бы я могла читать твои мысли, — говорю я, — моего страха не случилось бы.
— Того, в котором ты считаешь, что нашей семьи больше нет?
— Примерно, — соглашаюсь.
— Ты правда думаешь, что я стал как Фрай?
Кажется, он спрашивает серьезно. Его ладонь лежит на моей талии: ладонь самого близкого, моего мужчины, с которым я давно уже считаю себя единым целым.
— Нет, — отвечаю я. — Нет, Анри. Разумеется, я так не думаю. Я наговорила тебе множество глупостей, и я не представляю, что с этим делать.
— А с этим надо что-то делать?
— Насколько же сильны наши страхи, если они способны привести к такому?
Анри вздыхает, а потом притягивает меня к себе.
— Кристоф и Кристиан больше всего боялись поссориться, представляешь? Разругаться между собой — так, чтобы больше никогда не разговаривать.
— Они тебе все-таки рассказали? — У меня расширяются глаза.
Со мной близнецы отказались говорить наотрез.
— Обижаешь, — усмехается Анри. — Начальник разведки я, или где?
Я несильно бью его по плечу.
— А если серьезно?
— А если серьезно, мне пришлось потрудиться. Ты же знаешь, этим двоим всегда хватает друг друга. Все свои страхи и сомнения они проговаривают между собой. Правда, как оказалось, не все.
Я тянусь к его лицу, касаюсь кончиками пальцев виска.
— Да, если проговорить любой свой страх, он теряет часть силы.
— Особенно если рассказать о нем тому, кого любишь. — Анри внимательно смотрит на меня. — Я с ума схожу, когда думаю, что моя работа может ударить по тебе, как уже было когда-то.
Он тоже касается моего лица, и я перехватываю его ладонь.
— За все это время, — говорю я, — ты ни разу не дал мне повода усомниться в себе. Ни разу не подвергал опасности ни меня, ни детей. Так откуда такие мысли, Анри?
— А откуда у тебя мысли, что наша семья вот-вот рухнет? — Он мягко сжимает мою руку. — Мне кажется, я подвергаю вас угрозе уже одним фактом существования Комитета.