В преподавательской стояла необычная тишина – даже за последними столами никто не шушукался. Все слушали с повышенным вниманием, невольно заражаясь Даниным вдохновением, в ореоле которого она была как никогда светла и прекрасна.
А Дана, ощущая ускоренный пульс сердца, приближалась к главному:
– Школа искусств – особое учреждение, не мне вам напоминать об этом. Вспомните себя детьми! С каким душевным трепетом мы бежали в студии, кружки, художественные и музыкальные школы! Еше бы! Нас ждал праздник! Мы летали, слегка одуревшие от свободы, ведь в обычной школе такой демократии не было…
Окинув взглядом притихшую аудиторию, Дана продолжала:
– Я не призываю к анархии и отказу от воспитательных мер, но присмотритесь, дорогие учителя, как мы порой обижаем детей, как грубо вмешиваемся в их внутренний мир, который изначально настроен на радостную волну! Взять недавний пример. Коля Чебыкин забыл сменную обувь. Можно было просто вымыть кроссовки в корыте, что стоит возле крыльца, и дело с концом. Но как поступила Анна Борисовна? Отправила мальчика домой.
– Я всего лишь выполняла предписание! – крикнула с места разгневанная преподаватель живописи.
– Не сомневаюсь, – подтвердила Дана. – Но ведь здесь не бюрократы работают. Я вспоминаю свою учительницу по математике, Зою Григорьевну. Она как-то разговаривала с молоденькой выпускницей института, и та спросила – как учить детей? Как родных, – просто ответила Зоя Григорьевна. Анна Борисовна, неужели вы сказали бы своей дочери: «Распустила космы! Убери сейчас же, или я состригу их!»? А вот Але Пасенко вы именно так и сказали, да еще громко, при всех. А там был мальчик, которому Аля небезразлична…
– Ну, это уже переходит всякие границы! – вскочила с места разъяренная Шполтакова. – Как родных, видите ли! Да вы сначала заведите их, родных-то! Вас послушать, так я цербер какой-то! До вашего прихода ко мне еще ни разу не было претензий! Мои ученики поступают в высшие учебные заведения, я имею знак отличника образования, в конце концов! К чему вы тут призываете? Устроить шоу «Давай поженимся»? Видишь ли, кто-то к кому-то небезразличен! Смех да и только! У меня задача научить основам живописи! Приучить к элементарному порядку и уважению к правилам. Не вы их придумывали, не вам и отменять!
– Анна Борисовна! – встала со своего места Ираида Ивановна. – Пожалуйста, успокойтесь! Давайте подойдем разумно. Я согласна с Даной Михайловной – порой нас заносит, мы грубим ученикам, а это недопустимо. Но и вы, Дана Михайловна, не забывайте, что школа, пусть даже связанная с искусством, остается школой. И детей надо воспитывать.
– Но не такими же методами! – запальчиво воскликнула Мария Александровна. – Я тоже не раз обращала внимание, как Анна Борисовна хамит ученикам.
– Го-ос-споди, – простонала Шполтакова, закатив глаза и презрительно кривя рот, – мне еще от желторотых цыплят не хватало критики. Дорогуша, яйцо курицу не учит! Поработай с мое, посмотрим, как ты будешь сдерживать свои нервы.
– Вам тут не прицефабрика! Оставьте куриную философию себе! – выкрикнула Илза Генриховна. – Да, мы молодые, но это не значит, что у нас отсутствуют мозги и душа. Наоборот, у молодого преподавателя еще не успело зачерстветь внутри. Мы лучше видим, тоньше чувствуем!
– Батюшки, тонкая душа! Ползать по полу и играть в бирюльки – ваш передовой метод. Посмотрим, как вы в сорок лет будете ползать. Ха-ха-ха!
– В сорок лет Илза Генриховна придумает что-то новое. Креатива ей не занимать, – подала голос Римма Федоровна, преподаватель прикладного искусства. – Во всяком случае, в ее классе нет скуки и испуганных детских лиц, как у некоторых.
– Что за намеки? – набросилась Шполтакова теперь уже на Римму Федоровну. – Сидите уж со своими вязаными чулками и не выступайте! Эка невидаль – коврики да расписные плошки! Веселье дальше некуда!
– Анна Борисовна, – с тихой ненавистью начала Дана, – я ставлю вопрос о вашей профессиональной непригодности. И пойду с ним в городское управление образованием.
В наступившей тишине носились и сталкивались флюиды страха, бессильной злобы, справедливого негодования.
– Смотрите, не обломайте зубы! – бросила Шполтакова и, виляя мощными бедрами, пошла на выход.
– Дана! Это Брусника. Не разбудил? Доброе утро!
– Здрасте, Леня, – сонно проговорила Дана. – Я уже боюсь ваших звонков.
– Напрасно! Я с хорошей вестью. Как поживаете?
– Вашими молитвами. Хотя вы не знаете ни одной.
– А вот и ошибаетесь. Одну выучил и начинаю утро с нее.
– Это и есть хорошая новость?
– Нет, у меня другая. Покруче. Вы спасли своего мужа, Дана.
– К-как? О чем вы, не понимаю…
– Именно спасли! Это не фигура речи. Вы подарили здание галереи государству, в лице департамента культуры. Так?
– Да. Ну и что?
– А то, что оно было предметом шантажа Олега Петровича! Теперь он свободен и может отфутболить вымогателей. А они, ни много ни мало, требовали огромный участок земли под элитный коттеджный поселок. Причем в красивейшем месте.
– Откуда вы узнали?
– Работаем, однако! Не без нашей помощи арестован один из главарей этой шайки. Теперь, я думаю, им не до шантажа. Свои шкуры надо спасать.
– Постойте! Я плохо соображаю по утрам. А почему шантажировали именно галереей? Разве она куплена незаконно?
– Это он сам объяснит. Не по телефону.
– Боюсь, что мне не до его объяснений. Пусть обрадует Рынкину.
– Но…
– Леонид, вы все рассказали? Тогда распрощаемся. Мне надо готовиться к рабочему дню.
– Дана, а где вы сейчас работаете? Я не представляю вас вне искусства. Ведь галерея – ваше детище. Как у вас хватило души расстаться с ней?
– Оставьте ваш сентиментальный сироп! Он не к лицу сыщику. Подумаешь, детище! У меня, если хотите знать, новый проект. В субботу презентация.
– Да? Может, пригласите по старой памяти?
– Пожалуйста! В субботу, в семнадцать ноль-ноль.
– А где?
– В краеведческом музее.
– Музее? Что-то не припомню адрес. На какой улице?
– Господи, какая дура!
Дана так заразительно хохотала, что Брусника не выдержал, тоже рассмеялся.
– Леня, вы думаете, где я?
– Не понимаю.
– Я в Задорине! Ну ладно, хватит болтать. Я опаздываю. Спасибо за звонок. Всего хорошего!
Умываясь, подкрашивая ресницы, завтракая, Дана ловила себя на том, что порхает по комнате. Такой легкости и душевного подъема она не испытывала давно. Неужели причина – новость от Брусники?
Ну да! Зачем лгать самой себе? Она рада за Олега. Какая тяжесть свалилась с его плеч! И пусть эту радость ей не с кем делить, не важно! Главное, что ему ничего не грозит. Пускай живет спокойно, даже вместе с Рынкиной. Лишь бы…
К горлу подкатил комок, и на глазах навернулись слезы. Что она делает? Вся косметика Мартину под хвост. Снова краситься? На это совсем нет времени.
Надо прекратить эти сопли. На Бруснику наехала, а сама?
Выйдя из гостиницы на морозный воздух, Дана почувствовала, что освободилась от гнетущих, расслабляющих уколов ревности.
Хватит оглядываться на чужую жизнь, приказала она себе. Иначе своя мимо пройдет.
Сегодня день открытых дверей в школе искусств. Ее инициативу поддержал педсовет и поручил возглавить подготовку. Начало мероприятия в четыре часа, а дел еще – невпроворот.
В первую очередь нужно забежать в музыкальную школу и еще раз детально обговорить обе презентации: сегодняшнюю и субботнюю. За вторую она переживала больше. Туда явится весь истеблишмент города, и ударить в грязь лицом коллектив музея не имеет права.
Потом репетиция с ведущей выставки – Алей Пасенко. Эту добрую девочку Дана выделила давно. За ее покладистый нрав, нежный голос, умение видеть красоту. Они вместе придумали сценарий выставки, подобрали простые, доступные слова, при этом не снижая пиетета к творениям искусства. И даже Алин наряд заранее обсудили. Решено, что она наденет однотонный жилетный костюм с кружевной блузкой, а в косу вплетет мамины жемчужные бусы – строго и одновременно торжественно.
Илза и Мария взяли на себя подготовку чаепития. В Мариином классе сдвинули столы, накрыли их скатертями, украсили вазами с осенними листьями и поздними хризантемами. Оставалось разложить по тарелкам булочки и пирожные, которые принесут с собой участники выставки. Сама Илза испекла два пирога – с вареньем и грибами. И теперь была во взвинченном состоянии – нижняя корочка сладкого пирога немного подгорела. Дане пришлось лично осмотреть Илзино кулинарное изделие и вынести вердикт – четыре с плюсом. Корочка не подгорелая, а слегка поджаристая, добавила Дана, чтобы успокоить расстроенную подругу.
В четыре часа здание школы наполнилось звуками скрипки и фортепьяно. Ученики музыкальной школы, сменяя по очереди друг друга, исполняли Шуберта, Рахманинова, Листа…
Родители, бабушки и дедушки, волнуясь не меньше своих детей и внуков, прогуливались по коридорам, разглядывая ученические работы, развешенные по стенам, и вполголоса делились впечатлениями.
Но главное было впереди. В актовый зал, где должна состояться выставка лучших работ, никого не пускали. На стенах висели рисунки и живописные полотна, на стендах разложены изделия прикладного искусства. Глаза разбегались от ярких красок и разнообразия жанров.
Дана прошлась по залу, окинула придирчивым оком стенды и уже приготовилась открыть двери для гостей, как увидела за шторой плачущую Алю. Сердце оборвалось и как будто даже перестало биться.
– Алечка, что с тобой?! Ты боишься?
Взяв девочку за руку, она усадила ее на стул, сама села напротив.
– Ну, что ты молчишь? Скажи мне, может, я сумею помочь!
– Я… Мне… – и вновь слезы градом, еще сильнее прежнего.
– Хорошая моя, солнышко! – гладила по голове плачущего ребенка Дана. – Не плачь. А то и я тоже расплачусь. Вот будет сцена – гости входят в зал, а посередине две белуги – ревут в четыре ручья!
Девочка взглянула на Дану и улыбнулась сквозь слезы.