– Не могу…
– Можешь. – Я сунул ей оружие.
Револьвер ей не шел. Я уже давно заметил, что револьвер девчонкам не идет. Пистолеты, пулеметы, мечи – да, а вот револьвер – оружие мужчины.
– Стреляй.
Она помотала головой и вернула Дырокол.
– Как знаешь, – пожал я плечами, пряча оружие в кобуру. – Мое дело подарить, твое дело разрыдаться. Теперь сама думай, что с ним будет. Это теперь твой горын.
– Мой?
– Твой. Твои проблемы.
Я обошел ящик – не хотел, чтобы он был у меня за спиной, – и погрузился в шиповник. Лара осталась на поляне. Пусть разбирается. Теперь не моя уже забота, и вообще, есть охота. Надеюсь, добрый Кипчак состряпал что-нибудь. Кашу. Или какое жаркое из лягушек. Поесть бы сейчас чего-нибудь горяченького, чая или бульона какого…
Я пробирался вокруг поляны, жалея, что у меня нет мачете – шиповник нагло цеплялся за комбинезон, пыльца с цветков лезла в глаза и в нос. Был уверен, что сейчас она меня окликнет. Девчонки такие предсказуемые. Предсказуемее их только горыны.
– Эй! – позвала она. – Эй ты, Ахиллес!
Все-таки спросит про то, что случилось с Перцем. Не утерпела.
– Ну, чего?
– Я хотела… хотела кое-что узнать…
Лара чуть помолчала, а потом все-таки спросила.
Про него. Кажется, про то, жив ли он, не убил ли я его. Не очень хорошо расслышал. Потому что я понял, что изменилось. Посмотрел на руку и понял. Рука больше не болела. Совсем.
Я подцепил бинт, принялся разматывать. Бинт присох и не сходил, я вцепился в него зубами, растянул – бинт не рвался. Выхватил нож и стал срезать его, слой за слоем.
Лара глядела на меня с испугом.
Я срезал последний слой, уронил нож.
Краснота сошла, ладонь приобрела нормальный цвет и размер.
И еще. От указательного пальца в сторону запястья шла глубокая, чуть красноватая бороздка.
Я смотрел на нее и не знал, что делать, что думать, что вообще. Больше всего хотелось смеяться. Да, смеяться.
Потому что по моей ладони… Это была не просто бороздка. Это была линия жизни.
Длинная, глубокая и двойная.