сех дам — одна из них, убегая, даже обронила только что полученную бандероль, — месье Руж вскочил на конторку, за которой заполняют телеграммы, сбросил на пол все чернильницы и, размахивая над головой снятой курткой, успел исполнить два куплета «Песни о Березине». На словах «Mutig, mutig, liebe Brüder» в дверях появилась вызванная работниками почты мадам Руж, при виде которой месье Руж моментально утихомирился, дал запеленать себя в одеяло и отбыл с супругой домой!
— Какой скандал! — кисло морщится мадмуазель Дюбуа и, поглаживая пелерину из искусственной норки, собирается уходить, однако месье Бриш останавливает ее:
— Но это еще не всё! Оказалось, что когда месье Руж выходил из дому, на нем и вовсе были только одни носки! А куртку дорожного рабочего он украл уже по дороге на почту!
— Мужчины! Они делают жизнь женщины невыносимой! — с этими словами мадмуазель Дюбуа направляется к выходу.
— Хорошего дня, мадам! — сладким голосом ей вдогонку кричит месье Бриш.
— Мадмуазель!!! — взвизгивает мадмуазель Дюбуа, но дверь закрывается, прощально звякает колокольчик, и последнее слово остается, как обычно, за месье Бришем.
Глава 4. … дней до Рождества
На самом деле месье Руж — вовсе не буйно помешанный, как может показаться после истории с исполнением народных песен в обнаженном виде на конторке почтового отделения. В обычном своем состоянии тихий и неприметный, этот пятидесятивосьмилетний мужчина вот уже на протяжении многих лет является жертвой меланхолии, а также изобретательских амбиций своей жены, мадам Руж, в девичестве Гренель.
Отчего месье Руж впал в меланхолию, никому доподлинно не известно, однако злые языки связывают появление этого недуга с женитьбой месье Ружа. Добрые языки обращают внимание на то, что и раньше месье Руж не отличался живостью нрава, а к тому моменту, как на его пути повстречалась мадмуазель Гренель, сорокасемилетний консультант из магазина велосипедов уже стоял на пороге царства меланхолии. Но злые языки в этом месте добавляют, что, возможно, месье Руж потоптался бы на пороге этого царства, да и пошел себе прочь, если бы новоиспеченная мадам Руж не подтолкнула его в спину. Как бы то ни было, но факты таковы, что месье Руж страдает меланхолией, а мадам Руж задалась целью избавить супруга от этого недуга, чего бы ей это ни стоило.
Дело в том, что мадам Руж работает в аптеке по соседству с отелем «Снежный ком» и помешана на химии. В детстве она мечтала изобрести состав, позволяющий медикаментозно лечить лопоухость, получить за это открытие Нобелевскую премию и на премиальный миллион открыть самую большую аптеку в мире. Частично мечты мадам Руж осуществились: аптека, в которой она работает, самая большая; пусть не в мире, но в Шампери — точно. Что же касается научных открытий, то проблема лопоухости перестала волновать мадмуазель Гренель сразу же после того, как она сделалась мадам Руж. Уже через неделю после венчания она перенаправила свои научные поиски в новое русло.
С тех пор каждый вечер, после десяти, когда сыновья Жиль (восьми лет) и Андре (девяти с половиной лет) уже спят, а месье Руж, устроившись в кресле перед телевизором, меланхолично разглядывает гирлянды работы мадам Симоно, подаренные шурином Гийомом, мадам Руж прокрадывается в аптеку, которая помещается в первом этаже их дома, и там опытным путем пытается создать совершенное средство от меланхолии, не вызывающее побочных эффектов. Опытные образцы мадам Руж испытывает на своем супруге, тайно подмешивая состав в пищу. Но меланхолия месье Ружа оказалась достойным противником, и пока ничего, кроме побочных эффектов, мадам Руж получить не удалось, однако она не собирается сдаваться. Что же касается месье Ружа, то время от времени он, находясь под воздействием эликсиров своей неугомонной супруги, нарушает спокойствие в тихом альпийском городке Шампери. Однако жители городка относятся к выходкам месье Ружа снисходительно — из человеколюбия и истинно швейцарской терпимости к чужим странностям.
Глава 5. … дней до Рождества
— Нет, нет, она никогда не полюбит такого, как я! — горько вздыхает месье Каротт, адресуясь к собственному отражению в зеркале.
Месье Каротт работает шеф-поваром в отеле «Снежный ком». Жизнь тридцативосьмилетнего красавца-здоровяка, словно сошедшего со старинной вышивки «Швейцарская ферма», могла бы быть совершенно безоблачной — ведь никто не умеет готовить сырное фондю так, как он! Могла бы — если бы не мадмуазель Левуазье.
Мадмуазель Левуазье, серьезная девушка двадцати четырех лет, работает напарницей мадмуазель Дюбуа. Когда случается смена мадмуазель Левуазье, месье Каротт находит тысячу предлогов для того, чтобы покинуть недра кухни и высунуться в холл отеля, где за стойкой администратора стоит Она. В такие дни служащие и постояльцы отеля могут стать очевидцами следующего диалога:
— Мадмуазель Левуазье! — робким шепотом зовет месье Каротт, выглядывая в полуоткрытую дверь из кухни в холл.
— Слушаю вас, месье Каротт, — со сдержанным достоинством поправляя очки на носу, молвит мадмуазель Левуазье.
— Простите великодушно, что отвлекаю вас от работы, но не будете ли вы так любезны подсказать, не привезли ли еще тот бекон, что я заказывал утром? — округляя глаза как бы от беспокойства за сгинувший в пути бекон, спрашивает месье Каротт.
— Месье Каротт, — уже не так сдержанно поправляя очки, говорит мадмуазель Левуазье, — вы изволили спрашивать об этом ровно три минуты назад, а перед этим — еще четыре раза! Уверяю вас, что как только доставят ваш бекон, вы первым узнаете об этом!
— О, простите… я не хотел… просто знаете, этот бекон… мне нужно… — дверь в кухню захлопывается и, кажется, краснеет от стыда. Месье Каротт в очередной раз обзывает себя крокодилом, деревенщиной, тухлым окороком и картофельным очистком, после чего идет вымещать гнев на своих помощниках Жане и Робере, которые делают вид, что дико боятся грозного шефа, но за глаза зовут его «Черпаком».
Что же касается мадмуазель Левуазье, то она мечтает выйти замуж за биржевого маклера или банкира. Будущий муж видится ей, прежде всего, конечно, богатым, но также важно, чтобы он был умен, красив, обладал тонким вкусом и изысканными манерами, владел шале в Альпах, умел кататься на лыжах, санках и коньках, варил лучший в мире горячий шоколад и любил кошек. Этими мечтами мадмуазель Левуазье однажды хмурым ноябрьским вечером поделилась с напарницей, мадмуазель Дюбуа, а последняя, в свою очередь, не преминула довести их до сведения месье Каротта, когда тот, спутав дни, выскочил из кухни и, увидев у стойки вместо объекта своих мечтаний мадмуазель Дюбуа, не смог скрыть разочарования и испуга.
— Что, месье Каротт, не рады мне? — свирепо гаркнула мадмуазель Дюбуа, сверля глазами пятящегося шеф-повара.
— Я просто… я думал… а разве сегодня не среда? — беспомощно мямлил в ответ месье Каротт.
— Сегодня вторник, именно поэтому вы имеете неудовольствие видеть здесь меня, а не вашу любезную мадмуазель Левуазье! Которая никогда — слышите! — никогда не полюбит такого, как вы, потому что… — и далее мадмуазель Дюбуа подробно пересказала мечты своей напарницы, прибавив для красочности кое-что от себя.
Месье Каротт принял услышанное к сведению, и вот теперь каждую среду, придя на работу, мадмуазель Левуазье обнаруживает на стойке администратора страстное письмо от некоего Франсуа Клемансо, респектабельного банковского клерка из Женевы, который влюбился в мадмуазель с первого взгляда и мечтает пригласить ее в свое шале в Альпах, где они могли бы вдоволь кататься на лыжах и санках (а также — при желании — и на коньках) и наслаждаться лучшим в мире горячим шоколадом у камина в обществе двух прелестных сиамских кошек Люси и Дафны. Девушка тщетно пытается распознать своего поклонника среди постояльцев отеля, и только ей одной неведомо, кто автор этих любовных посланий. Все же остальные, конечно, давно обо всём догадались, но молчат — из человеколюбия и истинно швейцарской терпимости к чужим странностям.
Глава 6. … дней до Рождества
— Доброе утро, мадмуазель Дюбуа! — хором выпаливают сестры Амалия и Мари Лебрен, горничные отеля «Снежный ком». Все знают, что Амалия и Мари — старейшие работницы отеля, однако насколько старейшие — точно никто сказать не берется. Такая неосведомленность в коллективе, где все знают всё обо всех — сама по себе подозрительна. Поэтому все считают сестер Лебрен ведьмами, побаиваются и стараются лишний раз не задевать. Все — кроме мадмуазель Дюбуа, которая бесстрашна, как полковая лошадь, и презирает всякие глупые суеверия.
— Доброе, — скорбно поджав губы, молвит в ответ мадмуазель Дюбуа.
— О-о-о, что-то случилось, мадмуазель Дюбуа? — скроив притворно-сочувственные мины, интересуются сестры Лебрен. — Неужели международный суд по правам человека снова отклонил ваш иск о мужском шовинизме, процветающем в Шампери и окрестностях?
Мадмуазель Дюбуа гневно взмахивает книгой регистрации постояльцев, делает глубокий вдох и уже открывает рот, чтобы дать достойный отпор наглым горничным, которых давно уже пора поставить на место, невзирая на их преклонный возраст, как в этот момент из своего кабинета в холл выплывает месье Фернан.
— Вы делаете дыхательную гимнастику, мадмуазель Дюбуа? — спрашивает управляющий. — Что ж, дело неплохое, но всё же я бы предпочел, чтобы вы занимались этим не в рабочее время. Постояльцы, знаете ли, могут неверно всё понять — решат, например, что у вас инфлюэнца, и съедут прочь, от инфекции подальше…
— Месье Фернан! — срываясь на фальцет, вскрикивает мадмуазель Дюбуа и покрывается пятнами цвета молодого божоле. — Я… вы… я давно хотела поставить вам на вид, то есть — пардон, месье! — хотела просить вас, чтобы вы поставили, наконец, на вид этим двум наглым старухам…
— Наглым старухам? — месье Фернан удивленно озирается в поиске «наглых старух» и задерживается взглядом на сестрах Лебрен. Амалия и Мари, в свою очередь, просветленно глядят на управляющего, словно самые прилежные прихожанки — на пастора во время воскресной службы. Заподозрить такие чистые души в наглости может только законченный циник. Чтобы усилить впечатление, Амалия Лебрен приседает в книксене и говорит: