— Я их научил, — гордо мне сэр поэт сказал. — Культура каждой твари нужна!
Послушала я стихи, послушала. Подняла хмельную голову к башне — а там темно, окна не горят! Это значит, пока я тут мокну, квакаю, от культуры страдаю, Мерлин спокойно спать пошел?
И совесть его не мучает? Ну, погоди! Раз она не мучает, я помучаю!
И, улучив паузу в стихах, квакнула громко, чуть запинаясь — раньше-то я вина никогда не пила, а ягоды как вино подействовали:
— Сэр Гавейн, может, вы отдохнете? А то нам столько культуры не вынести за раз. А мы с друзьями нашими, — и я обвела лапкой тысячи зеленых поклонников поэта, — песни попоем. Я, — добавила льстиво для лягух, — когда сюда шла, слышала, так красиво вы пели, душевно, а громко-то как! А еще громче сможете? И дольше? На всю ночь, например?
— Ну, можно, — неуверенно сказал сэр Гавейн. Но лягушки уже заволновались, заквакали.
— Да, мы можем!
— Ква-красиво поем!
— Громкоква!
— Давай песню, за-пе-квай!
И раздалось над рвом оглушительное верещание тысяч лягух. Гляжу, и сэр Гавейн голову задрал, заорал, да и я руладу многоголосую подхватила. Когда еще с жабами попою?
Засуетились за стеной, забегали по стене, факелами освещая. Камни в нас начали швырять, духи с завыванием сверху носиться, ругаться кто-то стал из воронов.
— Не сдавайтесь, братья и сестры мои! — патетически проквакал поэт. — Не запугать нас им! Все на тот берег!
Забулькало во рву, вскипела вода от тысяч пупырчатых, выбрались мы на другой берег и громче прежнего песню завели — так громко, что аж трава по холмам полегла. Я то пою, то хохочу — со стены на нас ругаются, духи воют, а нам хоть бы хны! Вот тебе, Мерлин, попробуй-то под хор наш перепончатый заснуть!
Вдруг светло стало на стене. Появился на ней колдун, себе дорогу посохом освещая. Волосы рыжие распущены, лохматый, сонный, в одних подштанниках полотняных. Я аж залюбовалась, но петь не забыла.
— Марья! — крикнул со стены со смехом. — Выходи, поговорим! А ну всем молчать! — и посохом полыхнул.
Лягушки попритихли, духи на место вернулись, замолчав.
— Не буду я с тобой говорить, — в ответ я проквакала гордо. — Ты все угрозами, а со мной лаской нужно. Иди спи в постель теплую, сухую, после ужина сытного… а мы тут еще попоем!
Лягухи захохотали, ногами задрыгали.
— Обиделась, что ли? — Мерлин с усмешкой говорит. — Это хорошо, что обиделась. Ничего бы с тобой не случилось. Я тебя завтра, обиженную, расколдовать хотел и домой отправить, но могу и сейчас изо рва достать, если пообещаешь больше не возвращаться.
— А зачем меня изо рва доставать? — я ему отвечаю. — У меня тут друзья новые, культурные, хоть и не рыжие, а зеленые. Сэр Гавейн опять-таки, не в пример тебе, обходительный, стихи читает красивые, прекрасной дамой называет… мух жирных обещал ловить.
— Сэр Гавейн, значит, — сощурился рыжий. — За него замуж пойдешь?
— Э-э-э, — тревожно простонал сэр Гавейн.
— Пойду-то я за тебя, — рассудительно ответила я колдуну. — Куда ты от меня денешься? Но прежде душу вымотаю и извиняться заставлю. И ревновать, конечно же!
— Какая женщина! — воодушевился поэт. — Я, конечно, не предлагал, но если для дела нужно и от брака с злодеем этим вас спасти, я с радостью!
— Сейчас еще на год срок продлю, — сверкнул в его сторону глазами Мерлин, и тот в ужасе лапками рот зажал и за кочку спрятался. А колдун уже на меня смотрит, и то хмурится, то улыбается.
— Иди сюда, зеленая, — говорит мне с угрозой. — Пока ты еще что-нибудь не натворила.
— Чтобы ты меня выгнал снова? — спрашиваю, лапки на груди переплетя. — Или в червяка какого-нибудь превратил? Тогда мне и лягушкою неплохо!
Он волосы свои рыжие устало потер.
— Да что же ты хочешь от меня? — спрашивает.
— Женись на мне, — квакаю ему. — Получишь древо эльфийское, зелье сваришь — и уеду я к батюшке, не буду тебе мешать!
— Да как ты не понимаешь, — говорит, — что обманом его не получить. Если схитрим, просто не дастся мне ветка. Нужно будет мне тебе настоящим мужем стать, долг супружеский исполнить.
— Так ты долга супружеского боишься? — догадалась я сочувственно, а сама при мысли, что постель с ним брачную делить придется, чуть от смущения под воду не нырнула. — Ну, потерпишь, зубы стиснешь и исполнишь, не переломишься, свет мой ясный. Все могут, и ты сможешь. На крайний случай зелье себе какое сваришь. Супружескодолговое. Если без него не осилишь.
Лягушки опять хохочут, слышу, и на стене вороны от смеха хекают, призраки мерцают, ровно луна за облаками.
— Ох, Марья, Марья, — покачал Мерлин головой с усмешкой. — Не дразни. А то покажу, что я осилить могу и как.
Я уже и сама язык прикусила, а то от взгляда его на моей лягушачьей коже в десять раз больше пупырышек стало. Точнее, прикусила бы, если б было чем.
Колдун смотрел-смотрел на меня, морщился-морщился… а я молчу и глаз не отвожу. А чего морщиться, сам в лягушку обратил. Мог бы на красу мою любоваться сейчас!
— Ладно, — сказал Мерлин со вздохом, — больше я песен таких не выдержу. Пойдешь пока ко мне поварихой, Эльде помогать будешь. Только не лезь туда, куда не просят, Марья! И не трогай ничего без спроса, Бога ради! А я съезжу к твоему дому, на отца твоего посмотреть и каплю крови его взять. Попробую сварить другое зелье на основе крови его, чтобы расколдовать.
— А если не выйдет? — спрашиваю настороженно. — Батюшке-то жить осталось без малого шесть седьмиц!
— А не выйдет за пять недель новое зелье сделать, то на шестой женюсь, — пообещал он кисло. — Станешь мне женой, отнесу тебя к королю. Отдаст Артур мне ветку, я в зелье старое, уже сваренное, лист добавлю, оно созреет мгновенно, и с ним тебя домой и отпущу.
— Так почему сейчас-то это не сделать? — возмутилась я квакающе. — Отчего противишься ты так? Чем я тебе нехороша? Разве я плохой женой буду? Да я тише травы могу сидеть в замке твоем, если уж тебе тишина так нужна. Только деток мне сделай, отвлечешься от учености твоей раз пять… или десять на долг супружеский, а там уж воспитаю как-нибудь без отца… одна-одинешенька…
И так мне жалко наших будущих детей стало, что голос сорвался и срочно порыдать захотелось. Но я сдержалась.
А Мерлин меня так посмотрел тяжело и говорит:
— Всем ты хороша, Марья, но я ведь тоже человек, и хочу, чтобы жена моя за меня по любви шла, а не по долгу или ради батюшки.
Тут и нечего мне сказать в ответ оказалось. И стыдно мне стало — жуть. О себе-то и батюшке пекусь, сама хочу мужа, чтобы мы с ним как Алена с Кащеем друг друга любили, а о Мерлине не подумала, и чего он хочет, не соизволила узнать.
Протянул рыжий мне руку, я ров переплыла, прыгнула ввысь — и силой волшебной меня подхватило, на ладонь к нему перенесло.
— Нашлась же на мою голову, — проворчал он, к груди меня прижимая. И прочь со стены пошел.
— Прощайте, прекрасная дама! — донеслось изо рва печальное.
— Постой! — я из руки колдуна громко квакаю. — Сэра Гавейна-то расколдуй! Хватит ему там бедовать, нелегкая среди лягух жизнь совсем.
Мерлин хмыкнул, рукой назад махнул и дальше пошел. А за стеной плеск раздался и крик:
— Спасибо, прекрасная леди! Век доброты вашей не забуду!
Я попыталась на плечо Мерлину прыгнуть: любопытно же посмотреть, каков сэр Гавейн в человеческом облике. А колдун меня рукой еще сильнее к груди прижал и буркнул:
— Куда? Не на что там смотреть! Спокойно сиди. — И к воронам своим обратился, которые на стене все это время стояли и наши препирательства слушали. — Штаны ему принесите. Накормите и дайте переночевать. А утром чтобы духу его тут не было!
Принес Мерлин меня в свою башню — платье мое там на столе аккуратно сложено, амулет и лента рядом. На стол ссадил, слово волшебное прошептал — и отвернулся почти сразу, когда я человеком стала. Но взглядом таким окинуть успел, что я согрелась мгновенно.
Я со стола спрыгнула быстрее, чем когда лягушкой была! Поспешно платье натянула, лентой волосы перевязала. Руку понюхала свою — будто тиной от нее пахнет. А Мерлин стоит спиной и молчит.
— Ну что? — говорю бодро. — Точно сейчас прямо жениться на мне не хочешь? Я тебя, наверное, даже смогу полюбить, хоть и не сахарный характер у тебя, колдун. И уезжать тогда мне не придется. Вон моя Алена Кащея полюбила, а чем ты хуже?
Мерлин вздохнул тяжело и ко мне повернулся.
— Марья, — сказал он тихо, но так, что морозом по спине посыпало. — Иди к Эльде. А то не выдержу и точно в дерево превращу. Чтобы глупости болтать не могла.
И я не пошла — побежала, спиной взгляд его чувствуя. Вот каким убедительным может быть!
Так как людей в замке мало было, а слугам волшебным постели без надобности, поселила меня Эльда отдельно, в комнатке рядом с кухней — большой, с кроватью почти царской, с лоханью тут же для мытья такой огромной, что туда и конь колдуна мог бы легко поместиться.
— Это, — объяснила мне брауни, — для гостей, на пирах упившихся. Чтобы на верхние этажи не тащить, прямо рядом с пиршественным залом их размещали. Иногда вповалку, семь рыцарей на одной кровати. А поутру в воду студеную в лохани окунутся и хоть вместо мычания речи вести смогут. Только давно тут пиров не было, — загрустила она. — Последний раз король Яр-Тур со двором приезжал семь лет назад. Но королю тут скучно, охотиться нельзя, сиди себе рыбу лови и цветочки нюхай. Да до этого еще хозяин с Кащеем из юниверситетуса прилетал, вот тогда отец хозяина пир устроил в честь друзей!
— А где же сейчас отец Мерлина и матушка? — спросила я тихонько.
Брауни рукой горестно махнула.
— Погибли они, когда дед со злодейкой Морриган боролся, короля Яр-Тура защищая. Король тогда совсем безусым был, в замке нашем сил набирался и бою обучался. Тут-то они с хозяином младшим и побратались. И короля сберег Мерлин-старший, и внука, а сына с невесткой, видишь, нет. Ну, твои это теперь покои, Марья. Платья свежего тебе хозяин велел из сундуков матушки его набрать, принесу сейчас.