Но не все получилось так, гладко как планировалось. Уцелевшие при артподготовке дзоты, тщательно замаскированные в нескольких местах, открыли фланкирующий огонь по нашей атакующей пехоте, прижимая ее к заснеженной земле, а откуда-то из глубины вражеских позиций по атакующим цепям ударили вражеские минометы и артиллерия, почти не задетые огневым валом артподготовки. Ну нет у нас еще такого количества артиллерийских орудий, чтобы они одним махом сметали вражескую оборону, втаптывая ее в землю так, чтобы ни одна тварь потом не смогла бы огрызнуться. Во время переподготовки командного состава, когда наша бригада только формировалась, майор-инструктор из экспедиционных сил назвал мне норматив насыщенности артиллерией при прорыве долговременной обороны – двести орудий и минометов калибром выше ста двадцати миллиметров на один километр полосы прорыва. По мнению только что беседовавшего со мной товарища Жукова, при такой насыщенности боевых порядков артиллерией докладывать следует уже не о противнике, а о темпах продвижения вперед, и запрашивать у командования следующие задачи. У нас с артиллерией пока не так густо, всего шестьдесят орудий на километр фронта, из-за чего остались некоторые недоделки, которые пехоте придется исправлять вручную. Тем временем залегшие кое-где цепи, пусть и медленнее, но продолжали продвигаться вперед короткими перебежками, после каждого такого броска оставляя на снегу неподвижные тела убитых и раненых бойцов.
Впрочем, немецкое счастье длилось недолго – ровно столько времени, сколько потребовалось операторам станций артиллерийской разведки для того, чтобы засечь позиции вражеских минометных и артиллерийских батарей и передать эти данные тяжелым гаубичным артполкам. А контрбатарейная борьба с корректировкой по радару – это вам не артподготовка по площадям; тут можно такую плотность огня организовать, что воронка буквально будет на воронке. Г-а-а-а! – почти одновременно рявкнули гаубичные полки на том берегу Днепра; и жить с этого мгновения вражеским артиллеристам и минометчикам оставалось ровно столько, сколько мчат по траектории тяжелые фугасные снаряды.
А на простреливаемой с обеих сторон нейтральной полосе кое-где несколько раз прямой наводкой по амбразурам дотов ударили зенитные самоходы, звонко прорезаясь через глухой фон гаубичной канонады… Влепить снарядом от зенитки прямо в амбразуру дзота – это задача, нелегкая даже для опытного наводчика; но близкие разрывы нервировали немецких пулеметчиков и сбивали им прицел, тем более что уцелевших дотов было не много. Большая часть огневых точек была подавлена еще во время артподготовки, и сейчас дзоты, словившие прямые попадания гаубичных снарядов, зияли развороченными бревенчатыми перекрытиями. У некоторых уцелевших дотов вследствие близких разрывов амбразуры оказались завалены комьями мерзлой земли, и сейчас, должно быть, их расчеты, отодвинув пулеметы в стороны, лихорадочно пытались расчистить сектора огня. Вон один такой герой даже вылез с лопатой на бруствер, но тут же пал под дружным огнем из стрелковой цепи.
Впрочем, окончательно вопрос дзотов, упорно прижимавших к земле нашу пехоту, решили не зенитные самоходы, добившиеся только одного-двух попаданий, а сверхтяжелые самоходные минометы из будущего, которые, перебирая гусеницами, выехали к нашему переднему краю. Одна-две мины пристрелочные, а третья «рыбка» весом в сто тридцать килограмм влетает прямо в маковку дзота – и тот от внутреннего взрыва раскрывается розочкой, выворачивая наружу все свои потроха. Увидев, что путь свободен, наша пехота поднимается и одним рывком врывается в разбитую первую траншею немцев, в рукопашной схватке добивая и зачищая все, что было еще живо к тому моменту. А на нейтралке появляются новые действующие лица – санитары, собирающие раненых для эвакуации в тыл, а также машины разграждения танкового саперного батальона на базе танков КВ, толкающие перед собой тяжелые колейные тралы.
Это пехота в такой мороз может бегать по минным полям почти без опаски, потому что взрыватели установленных еще осенью противопехотных мин сначала утонули в жидкой грязи во время распутицы, а потом мороз схватил их будто бетоном. А вот противотанковая мина под гусеницей Т-55 или тридцатьчетверки может и сработать. Там такой вес, что продавит любую ледяную корку. И ведь точно – где-то с середины нейтральной полосы то под одним, то под другим тралом начались подрывы. В основном это хлопали потревоженные тяжелыми тралами противопехотные мины, но несколько взрывов были достаточно сильными, чтобы понять, что, наехав на эту мину, любой танк остался бы без гусеницы, а автомобиль без колеса. Вслед за разградителями, медленно ползущими к уже молчащей линии вражеских траншей, в колонну выстроились зенитные самоходы, потому что пехоте, застрявшей там, впереди, на втором рубеже вражеской обороны, требуется их помощь. Там, примерно в районе деревне Кабановка, ожесточенно строчат немецкие пулеметы и слышны хлопки ручных гранат.
Ну что же, значит, пора слезать с этой вышки – ведь как только пехота возьмет третью линию траншей и зачистит эту Кабановку (в которой, наверное, расположено что-то вроде штаба немецкого пехотного полка), настанет наша очередь идти в прорыв.
15 ноября 1941 года, 9:15. Гомельская область, Рогачевский район, деревня Красная слобода, штаб 155-й резервной дивизии
Командир дивизии генерал-майор Отто Чернинг
Утро этого дня началось с того, что на деревню, где располагался штаб нашей дивизии, обрушились тяжелые артиллерийские снаряды чуть ли не линкорного калибра. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто злобный великан с ожесточенным азартом топтал все, что попадется ему под ноги – утлые бревенчатые домики местных жителей, штабные машины, бронетранспортеры роты охраны, радийные машины батальона связи… Я даже не понял, как у меня получилось уцелеть. Наверное, только потому, что первый такой чудовищный снаряд упал на другом конце деревни, через дорогу, а у моего денщика Курта хватило решимости и здорового нахальства вытащить меня из постели, схватить в охапку мой китель, шинель и фуражку и выскочить вместе со мной из дома. Благо спал я наполовину одетый (иначе тут нельзя) и вдобавок успел натянуть сапоги, иначе бы вообще смерть. Второй взрыв прозвучал уже значительно ближе, примерно там, где находился наш штаб, размещенный в местном деревенском клубе.
«Бежать, бежать, бежать отсюда – куда глаза глядят», – подумал я, и мы с Куртом побежали в предутреннем полумраке туда, где за окраину деревни уходила узкая извилистая дорога, по которой наши солдаты привозили в деревню из леса дрова. Почему дрова привозили наши солдаты? Местных-то тут в деревне нет. Еще осенью, когда мы размещали штаб своей дивизии в этом месте, мы их всех выгнали прочь. Так мне посоветовали знающие люди еще тогда, когда на срочно отправляли в Россию, затыкать дыру в фронте. Мол, не стоит держать у себя под боком потенциальных шпионов и сочувствующих лесным бандитам, которых слишком много развелось в этой Вайсрутении. Пусть эти грязные недочеловеки идут куда хотят и скажут спасибо за то, что мы их просто не расстреляли. Эссесманы, например, так бы и сделали, но мы, солдаты доблестного вермахта, все же настоящие воины, а не палачи.
Я перебирал ногами по узкой извилистой дороге, больше похожей на хорошо утоптанную тропу, натягивал на ходу китель и молился только о том, чтобы выжить, выжить, выжить. И тут какая-то могучая сила немилосердно толкнула меня в спину, и я упал, больно ударившись лицом о плотно утоптанный снег. Когда я поднялся, то верного Курта со мной уже не было. То есть его тело лежало тут же, подмяв под себя мою шинель и фуражку, да только затылок Курта превратился в одну большую кровавую рану – а это значит, что сейчас он уже не со мной, а беседует со Святым Петром, пытаясь договориться о самом лучшем месте для своего генерала. Пусть договаривает подольше, я туда не тороплюсь…
Оторвав взгляд от своего мертвого денщика, я увидел, что третий чудовищный снаряд упал поблизости от того дома, в котором я квартировал, и что если бы не расторопность Курта, сейчас бы я был уже мертв. Мысленно поблагодарив своего денщика за оказанную услугу, я застегнул до конца китель, нахлобучил на голову генеральскую фуражку с наушниками, и после этого выдернул из-под тела Курта свою теплую генеральскую шинель с красной подкладкой. Проделав все это, я с максимально возможной скоростью продолжил удаляться прочь от того опасного места, в которое превратилось место дислокации штаба нашей дивизии. Кстати, большевики выпустили по нам чуть больше трех десятков этих чудовищных снарядов, превративших эту деревню в груду бесполезного изломанного хлама, почти непригодного к какому-нибудь разумному применению. Кстати, больше никто на мою сторону не вышел – быть может, просто не захотел спастись; и я, отбежав еще метров на пятьсот до самой засеки, где наши солдаты пилили дрова, остановился и в гордом одиночестве смотрел, как гибнет штаб вверенной мне дивизии.
А ведь как все прекрасно начиналось… После того как наша дивизия поучаствовала в установлении истинно арийского порядка на территории бывшей Чехословакии, осенью сорокового года нас снова вернули в благословенный Штутгарт – готовить пополнения для доблестного вермахта. Золотое было время. Правда, как только началась кампания в России, мы сразу почувствовали, какой отменный аппетит у восточного фронта. В течение всего двух месяцев войны у нас было изъято и направлено на Восток в качестве маршевых пополнений пять учебных батальонов из пяти. Впрочем, тогда мы еще были уверены, что все эти страдания германских солдат продлятся совсем недолго и что в конце лета или, в крайнем случае, осенью мы непременно победим большевиков, после чего все наши парни, кому повезло уцелеть, вернутся к себе на родину веселые, загорелые и полные впечатлений. Но дела с каждым днем шли все хуже и хуже, большевики ни за что не хотели сдавать, а поток похоронных извещений набирал и набирал свою силу, а до победы, кажется, было даже дальше, чем в первый день войны.