Уже направляясь к машине, Рычагов увидел в бесформенной толпе, в которую превратились смешавшиеся в кучу подследственные, не только своих «подельников» по делу «авиаторов» – Локтионова, Штерна, Смушкевича, Проскурова, Арженухина, Володина, Сакриера, но и свою жену Марию Нестеренко – и сердце его трепыхнулось, пронзенное острой жалостью. Мария была арестована двумя днями позже него «за недонесение», и жизнь в камере центральной тюрьмы на Лубянке уже успела наложить на нее свой отпечаток. Спина ее ссутулилась, а лицо стало бледным и застывшим, каким-то каменным, и только глаза горели на нем лихорадочным блеском и все время двигались, словно кого-то выискивая. Конечно же, она высматривала его – ведь до сей поры свидеться им не удавалось. При этом она чуть шевелила губами и даже не пыталась заправить обратно выпавшую на лоб из-под платка прядь непослушных волос, намного отросших. Маша – жесткая, волевая и уверенная в себе! Сейчас, в этом бесформенном одеянии, в сером платке, потерянная и отрешенная, она была мало похожа на себя прежнюю. И тем сильнее разгоралось в сердце Рычагова желание защитить ее, согреть, спасти, сделать прежней отважной летчицей, способной дерзко бросить вызов пространству и времени…
Конечно же, Рычагов приостановился, нарушая строй и хотел было уже крикнуть: «Маша!» Но тут она и сама его заметила. И тотчас лицо ее изменилось – словно невидимый художник легкими мазками принялся расцвечивать его. Оно потеплело, ожило – и вот уже невольная улыбка проступила на нем; вся она подалась навстречу мужу, неслышно, словно боясь поверить, шепча его имя…
Особого времени на размышления у Рычагова не было. Он смог только протолкаться поближе к жене, и уже при самой посадке ему наконец удалось взять ее за руку, почувствовав в пожатии ладони всю гамму чувств, обуревавших ее. Это была и безмерная радость, что они встретились, и удивление превратностям судьбы, проявления которых они могли только что наблюдать, и безмерная любовь, и благодарность, и робкая надежда… Они избегали смотреть друг другу в глаза, и только руки их вели безмолвный разговор. И головокружительное ощущение этого мимолетного короткого счастья заставляло этих двоих острее ощутить всю ценность жизни, преданности и любви. Кто знает, что будет с ними потом? Пока же эти двое наслаждались коротким мгновением, подаренным им судьбой, и избегали загадывать что-либо на будущее.
Благодаря тому, что они так и не размыкали рук, им как бы ненароком удалось примоститься рядышком на одном сидении. Однако, как вскоре оказалось, все это были напрасные хитрости. Конвоиры, усевшиеся у выхода, не собирались ни в чем препятствовать своим подопечным до тех пор, пока те не пытаются встать с мест, что-нибудь выкрикивать, и вообще всячески «нарушать порядки». Наконец все расселись, дверь закрылась, отрезав находящихся внутри людей от солнечного света; с тихим урчанием завелся мощный двигатель – и автобус, сопровождаемый бронетранспортерами, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал разгоняться по пустынной дороге. Только сейчас, сидя в относительном комфорте рядом с теплой, прижимающейся к нему Машей, Рычагов, вспомнив предшествующие моменты, вдруг осознал, что «ландскнехты» поместили Влодзимирского не в автобус с его бывшими подследственными, а бесцеремонно затолкали в один из своих броневиков…
Несмотря на довольно большую скорость, которую развивал автобус, ехать пришлось достаточно долго, никак не меньше шести часов. Все это время супруги обменялись лишь несколькими фразами:
«Ну как ты?»
«Я хорошо, а ты?»
«И я в порядке…»
«Что же теперь?»
«Не знаю, но мне кажется, что все будет хорошо…»
Они не говорили о своих чувствах. Они не жаловались друг другу на свои лишения. Если судьбы будет милостива, то они еще наговорятся всласть… А пока забитый до отказа автобус не располагал к нежным излияниям.
Когда же они наконец прибыли на место, Рычагову пришлось еще раз впадать в состояние, близкое к шоковому, потому что приехали они на аэродром. Однако на привычные Рычагову аэродромы это место походило мало. Еще издали, во время приближения, аэродром дал знать о своем существовании странным высоким свистящим гулом и сокрушающим грохотом стартующих на форсаже машин, нехарактерным для аэродромов поршневой авиации. Впрочем, автобус с подследственными остановился в стороне от летного поля, по большей части заполненного остроносыми летательными аппаратами – из-за высокого забора виднелись только многочисленные кили хвостового оперения с большими красными звездами… Но все же самой выдающейся частью пейзажа являлась огромная угольно-черная громада портала с многочисленными каналами – местным она уже изрядно примелькалась, но для Рычагова и его товарищей эта штука выглядела до предела странно, так что они, не в силах удержать любопытство, несмотря на принизывающий холодный осенний ветер, то и дело вытягивали шеи, пытаясь разглядеть получше господствующее над местностью странное образование.
Знакомство с аэродромом было шапочным. Сразу после выгрузки из автобуса подследственным объявили о том, что их дела переданы в ведение совместной следственной группы, причем слова «Российская Федерация», «ФСБ» и «Экспедиционные силы» звучали для них малопонятной абракадаброй. После этого объявления они были разбиты на группы «по принадлежности»: авиаторы отдельно, работники ГАУ отдельно, гражданские отдельно; рассажены в микроавтобусы без окон и отправлены через портал в двадцать первый век. Если в 1941 году объект Красновичи представлял собой полноценную авиабазу, то в двадцать первом веке на этом месте находилась только транзитная ВПП обеспеченная аппаратурой взлета и посадки, а также подъездные пути для переправки грузов на ту сторону.
Рычагова не разлучили с супругой, вопреки его ожиданиям. До того, что они все время находятся рядом друг с другом, казалось, вообще никому нет дела. И эти двое даже боялись поверить такому счастью. Они по-прежнему перекидывались лишь короткими фразами, опасаясь слишком эмоциональными разговорами спугнуть свою удачу или привлечь ненужное внимание…
Езда сквозь темно-серый мрак «портала» внушала непривычному уму подсознательный мистический ужас, с которым, впрочем, успешно боролось сознание, говорившее о том, что в этом мрачном облаке нет ничего опасного, ведь его активно используют для перемещения. И потому очень скоро древний первобытный страх неизвестного сменялся на некое трепетное благоговение и любопытство. Маше, правда, не так быстро удалось преодолеть страх перед «дырой» – во время преодоления портала она сильнее прижималась к мужу, и он чувствовал, как она дрожит, и поглаживал ее по плечу, пытаясь успокоить, хотя, конечно, ему и самому было все еще немного не по себе.
Когда наконец машины выехали «на ту сторону», супруги обнаружили удивительный факт – из конца октября, пронизанного ледяным дыханием приближающейся зимы они попали в лето – как им сказали, в конец июня 2018 года. По сравнению с тяжелым гулом живущего своей жизнью военного аэродрома тут было тихо, на разные голоса перекликались птицы и жужжали насекомые. Маша ошарашено вертела головой и тихо ахала, пораженная столь разительной переменой при переходе из одного мира в другой. Она даже наклонилась и сорвала несколько мелких цветочков и принялась задумчиво нюхать их – словно желая убедиться, что они настоящие и пахнут так, как и должны. Сам же Рычагов выразил свои чувства только удивленным хмыканьем – он старался не поддаваться эмоциям, мысленно готовя себя к потрясения совсем иного рода.
Гражданских (в том числе и Влодзимирского) увезли куда-то дальше, а остальных подследственных, охрану и следственную группу поместили в нескольких сборных домиках, окруженных таким же сборным забором, опутанным поверху колючей проволокой. Располагалось это место на том месте, где до появления портала находился поселок Кучма. По сравнению с Лубянской тюрьмой это был настоящий курорт, даже если не брать во внимание, что тут стоял конец июня. Главный признак «курорта» заключался в том, что следователи, которые по очереди работали с Рычаговым и его товарищами, не стремились «урыть» своих подследственных, заставляя их признать какие-нибудь бредовые обвинения. Нет; они работали на установление истины, и ради этой истины Рычагову пришлось пройти и многочасовой допрос на полиграфе, и несколько допросов с применением сыворотки правды, которая лишала человека воли и заставляла говорить только святую истину. Малоприятное, надо сказать, зрелище – человек, лишенный воли; его допрос проходит по особым формализованным правилам, не позволяющим следователю оказывать давление на подследственного. Впрочем, для Рычагова эти мучения окончились где-то за неделю, и по окончании этих испытаний он узнал, что дело его прекращено, и что за все свои прегрешения оптом он отделался строгим выговором по партийной линии и разжалованием на адекватный для себя уровень. Звание – капитан, потолок должности – комэск. Освободили и его жену, причем без малейших взысканий. Она-то в этом деле точно была ни при чем. У Рычагова от радости срывалось дыхание, когда он мчался навстречу ожидавшей его Марии. Вот теперь-то они наговорятся, и разделят радость, и обсудят происходящее, и даже позволят себе составить кое-какие планы на будущее… Наконец-то рухнула та тяжкая пелена неопределенности, которая мешала всему этому. Теперь впереди – только яркий свет, а все темное, липкое, страшное и несправедливое осталось далеко за спиной…
Павла Рычагова и Марию Нестеренко поселили в таком же маленьком сборном домике, только за пределами забора, вручив пачку местных рублей. При этом их попросили дальше гарнизонного магазина не ходить, после чего оставили в покое на три дня. Эти оба, хоть и удивлялись, но не догадывались, что на самом деле это была своего рода «проверка на вшивость» – в одежду Павла и Марии были вшиты датчики перемещения. Просто так, на всякий случай. А вдруг… Но никакого «вдруг» не случилось. Единственное место за пределами базы, где они побывали (и то в сопровождении), был расположенный неподалеку памятник бойцам 4-й роты 182-го мотострелкового полка, в этом мире первыми вставших на пути немецко-фашистских захватчиков из 3-й танковой дивизии. Трехметровая стела из полированной нержавейки, красная звезда, надпись: «Они сражались за Родину», краткий текст – и все. Постояли, сняв пилотки, помолчали, вслушиваясь в тишину, после чего вернулись обратно в свой домик – маяться от безделья и гадать, что же с ними будет дальше. Впрочем, после всего произошедшего им обоим пришлось несколько переоценить жизненные ценности. Это они в шутку так выражались – «маяться от безделья», на самом же деле почти все свободное время они с воодушевлением обсуждали те удивительные изгибы судьбы, которые привели их к той точке, на которой они сейчас находились, полные надежд и решимости защищать вою страну.