Даже среди своих подруг Старшая Сестра не пыталась завладеть общим вниманием. Она тихо сидела, в то время как другие девочки вышивали и рассказывали смешные истории. Когда их болтовня и хихиканье становились слишком громкими, моя мать строго одергивала их. И в моей голове возникла мысль: Мама никогда так не поступала, когда к моей бабушке приходили ее названые сестры. После того, как бабушкины дети выросли, ее пригласили присоединиться к группе из пяти названых сестер в Пувэе. Только две из них, да еще моя бабушка, все — вдовы, были живы, и они встречались по крайней мере раз в неделю. Они смеялись над непристойными шутками, которых мы, девочки, не понимали. Мама слишком боялась своей свекрови, чтобы осмелиться попросить их замолчать. А может быть, она бывала слишком занята.
У Мамы закончилась пряжа и она поднялась на ноги, чтобы взять еще. Мгновение она стояла неподвижно, задумчиво глядя в пространство. Я испытывала непреодолимое желание броситься в ее объятия и закричать: «Увидь меня! Увидь меня! Увидь меня!» Но я не сделала этого. Мамины ноги в детстве были плохо перебинтованы ее матерью. Вместо «золотых лилий» у Мамы были безобразные обрубки. Вместо того чтобы покачиваться при ходьбе, она опиралась на палку. Если она отставляла палку, ей приходилось размахивать руками, чтобы обрести равновесие. Мама была слишком неустойчива, чтобы кто-то обнимал и целовал ее.
«Разве Прекрасной Луне и Лилии не пора выйти на улицу?» — спросила Тетя, вторгаясь в видения моей матери. — Они могут помочь Старшему Брату».
«Ему не нужна их помощь».
«Я знаю, — сказала Тетя, — но сегодня такой погожий день…»
«Нет, — строго сказала Мама. — Мне не нравится, что девочки слоняются по деревне, когда им следует обучаться домоводству».
Но в этом вопросе Тетя была упряма. Ей хотелось, чтобы мы изучили наши улицы, увидели, что находится за пределами деревни. Она знала, что очень скоро единственным доступным нашему взору горизонтом будет вид из зарешеченного окна женской комнаты.
«У них всего несколько месяцев», — произнесла Тетя. Она не сказала о том, что вскоре наши ступни будут перебинтованы, кости сломаны, а кожа будет гнить. — «Пусть они побегают, пока могут».
Моя мать была истощена. У нее было пятеро детей, трое из них — от пяти лет и младше. На ней лежала ответственность за все наше хозяйство уборка, стирка, починка одежды, готовка и все остальные домашние дела. Ее положение в семье было выше, чем у Тети, но она была не в состоянии каждый день воевать за то, что считала правильным поведением.
«Хорошо, — вздохнула Мама, уступая. — Пусть идут».
Я схватила Прекрасную Луну за руку, и мы запрыгали. Тетя быстро проводила нас к двери, пока моя мать не передумала, в то время как Старшая Сестра и ее названые сестры с тоской смотрели нам вслед. Моя двоюродная сестричка и я сбежали по лестнице и выскочили на улицу. Вторая половина дня, ближе к вечеру, была моим любимым временем, когда воздух становился теплым и благоухающим и начинали стрекотать цикады. Мы быстро бежали по улице, пока не увидели моего брата, который направлял к реке семейство буйволов. Он сидел на широкой спине буйвола, подогнув под себя одну ногу, а другой погонял животное, колотя его побоку. Прекрасная Луна и я пошли вслед за ними по лабиринту узких улочек, беспорядочная путаница которых защищала нас отдухов, привидений, равно как и от разбойников. Мы не встретили никого из взрослых — мужчины работали в поле, а женщины сидели в своих верхних комнатах с зарешеченными окнами, — но улицы были заполнены детьми и деревенскими животными: цыплятами, утками, жирными свиньями и поросятами, которые визжали у нас под ногами.
Мы вышли за пределы деревни и побрели по узкой тропе, вымощенной мелкими камешками. Она была достаточно широка для прохода людей и паланкинов, но слишком узка для проезда повозок, запряженных пони или быками.
Мы спустились по тропе к реке Сяо и остановились у подвесного моста, переброшенного через реку. За мостом начинался мир обширных возделанных полей. Небо, раскинувшееся над нами, было таким же синим, как перья зимородка. Далеко-далеко мы видели другие деревни — места, куда я никогда и не надеялась попасть. Потом мы снова вскарабкались на берег, где в камышах свистел ветер. Я села на камень, сняла туфельки, потом пошла по мелководью. Семьдесят пять лет минуло с тех пор, а я все еще помню ощущение мягкой грязи между пальцами ног, чувствую, как вода набегает на мои ступни, как она холодит мою кожу. Мы с Прекрасной Луной были так свободны, как никогда больше. Но я отчетливо помню еще кое-что о том дне. Утром, когда я проснулась, я увидела свою семью по-новому, и это наполнило меня странными ощущениями — меланхолией, печалью, ревностью и чувством, что жизнь вокруг меня несправедлива. И я дала воде смыть с меня все это.
Вечером после обеда мы сидели во дворе, наслаждали, прохладным вечерним воздухом и наблюдая за тем, как Папа и Дядя курят свои длинные трубки. Все устали. Мама и последний раз кормила малыша, пытаясь убаюкать его. Она выглядела измученной домашними заботами, которые для нее на сегодня еще не закончились. Я обняла ее рукой за плечи, чтобы утешить.
«Слишком жарко», — сказала она и мягко отодвинула меня.
Должно быть, Папа увидел мое разочарование и усадил меня к себе на колени. В тихом сумраке я была его сокровищем. В ту минуту я была словно жемчужина в его руке.
Бинтование ног
Подготовка к бинтованию моих ног заняла куда больше времени, чем кто-либо мог предположить. В городах девочкам благородного происхождения бинтовали ноги в возрасте трех лет. В некоторых дальних провинциях девочкам бинтовали ноги только на время, лишь для того, чтобы они выглядели привлекательно для своих будущих мужей. Этим девочкам могло быть около тринадцати лет. Их кости не ломались, бинты были всегда ослаблены, а после свадьбы их ноги разбинтовывали, чтобы они могли работать в поле рядом со своими мужьями. Самым бедным девочкам ноги не бинтовали вовсе. Их либо продавали в услужение, либо они становились «младшими невестками» — большеногими девочками из несчастных семей, которых отдавали на воспитание в другие семьи, пока они не становились достаточно взрослыми, чтобы вынашивать детей. Но в нашем, самом обычном, уезде девочкам в семьях, подобных моей, ноги начинали бинтовать в шесть лет.
Уже в то время, когда я бегала с моим братом, моя мать начала подготавливать длинные ленты из синей материи, которым предстояло стать моими бинтами. Своими собственными руками она сделала мою первую пару туфель, но с еще большим старанием она сшила миниатюрные туфельки и положила их на алтарь Гуаньинь — богини, которая видит все женские слезы. Эти вышитые туфельки, длиной всего три с половиной сантиметра, из куска красного шелка, который она сберегла из своего приданого, были первым намеком на то, что моя мать все же думает обо мне.
Когда мне и Прекрасной Луне исполнилось шесть лет, Мама и Тетя послали за прорицателем, чтобы он вычислил благоприятный день для начала бинтования. Говорили, что поздняя осень — лучшее время для этого, но лишь потому, что наступала зима, а холодная погода способствует онемению ног. Была ли я взволнованна? Нет. Я была напугана. Я была слишком мала, чтобы помнить первые дни бинтования ног Старшей Сестры, но кто же в нашей деревне не слышал криков девочки из семьи У, жившей в конце улицы?
Моя мать встретила прорицателя Ху внизу, налила ему чаю и предложила арбузные семечки. Ее любезность предполагала хорошее гадание. Он начал с меня. Рассмотрев дату моего рождения, взвесил все возможности. Затем сказал: «Мне нужно увидеть ребенка своими глазами». Это было необычно, и когда моя мать вела меня, ее лицо выглядело обеспокоенным. Она подвела меня к прорицателю и поставила перед ним. Ее пальцы вцепились в мои плечи, удерживая меня на месте и в то же время пугая, пока прорицатель вел свой осмотр.
«Глаза — да. Уши — да. Этот рот. — Он взглянул на мою мать. — Это необыкновенный ребенок».
Мать втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы. Это было наихудшее из замечаний, которое мог сделать прорицатель.
«Требуется еще консультация, — сказал прорицатель. — Я предлагаю посоветоваться со свахой. Вы согласны?»
Кто-нибудь мог заподозрить, что прорицатель пытается выжать побольше денег для себя и находится в союзе с местной свахой, но Мама не колебалась ни минуты. Страх моей матери был настолько велик — или ее уверенность была настолько глубока, — что она даже не попросила у моего отца разрешения потратить деньги.
«Пожалуйста, возвращайтесь поскорее, — сказала она. — Мы будем ждать вас».
Прорицатель удалился, оставив всех нас в смятении. В тот вечер моя мать говорила очень мало. На самом деле она даже не взглянула на меня. Тетя не отпускала своих шуточек. Моя бабушка рано ушла спать, но я слышала, как она молится. Папа и Дядя отправились на долгую прогулку. Даже мои братья, почувствовав тяжелую атмосферу в доме, притихли.
На следующее утро женщины встали рано. На этот раз они испекли сладкие пирожки, заварили хризантемовый чай и достали из буфета особые тарелки. Мой отец не пошел в поле, чтобы встретить посетителей. Такое необычное поведение указывало на серьезность ситуации. Затем, что было еще серьезней, появился прорицатель, но не с мадам Гао, а с мадам Ван, свахой из Тункоу, самой лучшей деревни в уезде.
Нужно сказать, что даже местная сваха еще не посещала наш дом. Ее визита ожидали через год-другой, для посредничества при устройстве брака Старшего Брата или Старшей Сестры. Поэтому, когда паланкин мадам Ван остановился перед нашим домом, среди членов нашей семьи не было ликования. Посмотрев вниз из окна женской комнаты, я увидела наших соседей, которые пришли поглазеть на событие. Мой отец сделал коутоу — встал на колени и коснулся лбом земли, — и его лоб касался грязной земли снова и снова. Мне было его жалко. Папа был боязливым. Это естественно для тех, кто родился в год кролика. Он отвечал за всех в нашем доме, но в таком деле у него не было опыта. Дядя стоял, переминаясь с ноги на ногу, а Тетя — обычно такая веселая и приветливая — неподвижно застыла рядом с ним. Глядя сверху на выражения лиц всех тех, кто стоял внизу, я сделала очевидный вывод: происходило что-то ужасное и неправильное.