Он наблюдал за ее лицом, уже давно зная об ее умеренном приятном возбуждении.
— Я заставляю машину подчиняться мне, — объяснила она однажды, — … как женщину, да? Я выступаю в роли мужчины, не так ли? Здесь я главная — вот почему мне это нравится. Ты понимаешь?
Место детских пикников Арабеллы оказалось настолько же отдаленным, насколько и прелестным, эта уединенность придавала ему очарование «секретности» в стиле Шангри-ла.
Свернув с главной дороги, они двигались по проселочной, пока она не оборвалась у непроницаемой стены деревьев. Там они выбрались из машины и пошли в лес по мягкой, устланной сосновыми иголками тропинке, над которой смыкались кроны очень высоких деревьев, образуя купол, сквозь который не проникало солнце; и этот проход был подобен туннелю, ведущему в никуда. Но пройдя по нему, они оказались в месте, словно сошедшем со страниц иллюстрированной книги, — на заросшем травой берегу искрящегося горного озера, окруженного соснами и вздымающимися со всех сторон серебристо-голубыми Альпами.
— Вот это место, — сказала Арабелла, перемещаясь в тень вечнозеленого великана.
Борис осмотрел всю сцену, затем одобрительно кивнул.
— Неплохое место.
Пока она вынимала и раскладывала на траве принесенную с собой еду, он открыл вино.
— Нальем по стаканчику, — сказала Арабелла, — а потом положим бутылку охлаждаться в озере, да?
— Хорошая идея.
— Как Джейк и Билл, да? — сказала Арабелла, — весьма романтично.
— Джейк и Билл?
— Да, у Хэмингуэя — comment s'appele? Le Jour Se Leve?[15]
— О, да, — вспоминая, сказал Борис, — когда они отправились рыбачить… Затем он рассмеялся. — Почему ты говоришь «романтично» — ты думаешь, они были голубыми?
— О, нет, нет, нет, я имею в виду романтично — в классическом смысле! Голубыми!
Она пожала плечами, разворачивая «Камамбер».
— Я не знаю, предполагалось ли, что они голубые?.. но он не мог этим заниматься, не так ли? Джейк? У него не было этой штуковины — ведь вся история про это?
— М-м, — Борис глубокомысленно посмотрел на цыплячью ногу в своей руке, затем начал есть.
— Несомненно, — сказала Арабелла, нахмурив брови и старательно намазывая паштет на небольшой ломоть хлеба, — они могли бы это сделать — Билл мог бы заниматься любовью с Джейком, а Джейк мог бы целовать Билла… как ты говоришь, «сосать его»? Да?
Борис улыбнулся.
— Да.
— Или «отсосать ему»? Как ты говоришь? Как правильнее?
— И так, и так.
Она удовлетворительно кивнула, как на занятиях по лингвистике, серьезный актер всегда находится в поисках «верного слова», медленно прожевала, затем отпила глоток вина.
— Послушай, — сказал Борис, — с кем, на всем белом свете, ты бы предпочла заниматься любовью?
Она подняла на него взгляд, на секунду прекратила жевать, потом ответила без колебания:
— С Анжелой Стерлинг.
— Извини, она уже приглашена. Кто еще, кроме нее, после нее?
— «Приглашена»? Что это значит, «уже приглашена»? И о чем ты вообще говоришь?
— Ну, ты знаешь, эта часть в фильме, твоя часть — я говорил тебе, что это будет эпизод с лесбиянками.
— Да?
— Ну, я подумал, что, возможно, будет неплохо пригласить играть вместе с тобой того, кого ты всегда… имела на примете, так сказать… с кем ты всегда хотела это сделать, ну, знаешь, заниматься любовью.
Арабелла восхитилась.
— Какая изумительная идея!
— В таком случае ты бы смогла вложить в эту сцену больше чувств, верно?
— Совершенно точно!
— О'кей, кто… помимо Анжелы Стерлинг?
Арабелла вытерла руки и приступила к явно приятной задаче обдумывания кандидатуры.
— Ну, хорошо, дай мне подумать… — И всего через три секунды. — О, как насчет… принцессы Анны?
— Кого?
— Принцесса Анна… английская!
— Ты имеешь в виду принцессу Маргарет?
— Нет, нет, принцесса Анна! Младшая! — Она отвернулась с раздраженным видом.
— Подожди минутку, — сказал Борис, вставая, — дай мне принести еще вина. — Он вернулся с бутылкой. — А теперь поговорим о двух вещах, которые мне следует прояснить: одна — это должна быть актриса; и, вторая, ей должно быть, по крайней мере, восемнадцать.
— Ей уже восемнадцать, — сказала Арабелла с глубокой обидой в голосе.
— Да, но все дело в том, что она не актриса.
— Даже к лучшему — я научу ее … всему.
Борис вздохнул.
— Она никогда этого не сделает. Это чудесная мысль, но она этого не сделает никогда.
— Откажется сниматься в фильме Бориса Адриана? Это было бы сумасшествием!
— Единственные, кто будут участвовать в этом фильме, — объяснил Борис, — это люди, нуждающиеся в деньгах, и актеры… актеры, подобные тебе… артисты, желающие в нем сниматься — по тем или иным причинам. Она же не подходит ни под одну статью.
Арабелла пожала плечами с мрачным видом.
— И потом существует королева, — добавил решающий аргумент Борис, — подумай, как она будет себя чувствовать.
— О, да, — это произвело на Арабеллу впечатление, — королева. Это правда, она может расстроиться.
— Это разобьет ей сердце, — пробормотал Борис, улыбаясь своим мыслям. — Нет, ты просто должна подумать о ком-нибудь еще.
— Компромисс…
— Боюсь, что да.
— Хорошо, я подумаю.
Они продолжали есть, теперь в молчании — Борис, преследуемый фантазией о лесбиянке и принцессе, в то время как Арабелла изучала свой собственный мир темных причудливых образов в поисках подходящего партнера.
Оба некоторое время молчали, пока Арабелла, покончив с сыром, не откинулась спиной на траву и не вздохнула.
— Ты знаешь, — сказала она спустя минуту, — именно здесь, на этом месте, я впервые занималась любовью.
— Ты имеешь в виду с девушкой?
— Конечно, с девушкой. Кого, ты думал, я имела в виду — осла?
Борис лег на спину рядом с ней, закинув одну руку за голову, а другой придерживая стакан вина на своей груди.
— Кто это был — та кузина, которую ты навешала каждое лето?
— Да… Дениз, — она произнесла это имя, как будто пробуя его на вкус.
— М-м, прямо здесь, а?
Он выждал некоторое время, глядя в небо.
— Что же случилось? — наконец спросил он.
— Что случилось? — повторила она, качая головой, словно сомневаясь в реальности прошлого или как будто затрудняясь перевести его на язык воспоминаний, а возможно, в тот самый момент она фактически заново переживала все это. Арабелла вздохнула.
— Мне было пятнадцать, — сказала она, — Дениз на год моложе. Она была моей кузиной, и мы, сколько я себя помню, проводили вместе каждое лето. Я не могу рассказать, не могу выразить, насколько мы были близки. Она была очаровательной девушкой — необыкновенная, изящная, чистая… дитя природы. Или будто из балета. И такая… исключительно красивая. Я восхищалась ею, потому что она была полностью лишена… эгоизма, абсолютно не знакома с материальным миром. Я же, наоборот, как мои друзья в Париже, — честолюбивая, всегда стремящаяся быть впереди других, помешанная на идее совершенства и успеха. Но я была ее идолом — я уже работала в театре и училась… для нее была воплощением всего тайного и волнующего в Париже. — Она на минутку умолкла, нежно улыбаясь. — Ты ведь знаешь, юные девушки — начиная примерно с двенадцати лет — все время смотрят на свою грудь: не подросла ли она еще немного. И если у них есть близкая подруга, примерно того же возраста, они показывают их друг другу и сравнивают. Ну, именно так было и у нас с Дениз, за исключением того, что я была почти на год старше, и моя грудь росла быстрее. Кроме того я по природе была более… развитой в этом отношении. В любом случае к четырнадцати годам мои груди были чудесными, — она непроизвольно провела рукой над одной из них и посмотрела вниз, — очень чудесными, на самом деле, в то время как у Дениз они лишь начинали наливаться. Потом я приехала в следующем году — теперь ей было четырнадцать — и ее груди полностью изменились, они стали изумительными. Первым делом она показала их мне, даже несмотря на некоторую свою робость, потому что они были совершенством — точно таким же, каким были мои год назад. Вот так. В тот день мы приехали сюда на ланч, точно такой же, как этот, а потом пошли купаться, как мы всегда это делали, сняв всю одежду. И именно тогда это случилось, когда мы вышли из воды и опять стали разглядывать ее груди — и на этот раз мы были зачарованы тем, как торчали соски из-за холодной воды. Мы обе дотрагивались до них и до моих, весело смеясь. И я сказала, что хотела бы посмотреть, что почувствую, если их поцелую, пока они такие напряженные и торчащие. Дениз засмеялась и сказала, что она этого тоже хотела бы. И мы это сделали, и у меня возникло чудесное ощущение — я имею в виду, что ее сосок у меня во рту приносил чудесное ощущение… такой тяжелый и холодный от воды, но такой теплый и живой внутри и такой чувствительный — я могла чувствовать, как он становится тяжелее и больше, пока я его целую. Я думаю, что так это и началось — отклик, ощущение ее отклика. И затем я почувствовала жгучее желание поцеловать ее рот. По правде говоря, мы и раньше это делали, но это не было серьезно — с языком и так далее — это была своего рода лишь подготовка, чтобы понять, как это будет с мальчиками. Но теперь все было по-другому — теперь я хотела очень глубокого поцелуя и я хотела ощутить, как эти тяжелые соски прижимаются к моим грудям. Поэтому я начала целовать ее, пока мы все так же стояли вот здесь… на этом месте, и ласкать ее бока, бедра, ноги… и наконец, ее местечко. Потом я сказала ей, что не знаю почему, но мне хотелось бы поцеловать там. И она сказала, хорошо, я опустилась на колени и начала целовать его, ее клитор — а потом мы легли здесь и целовали друг друга. — Она потянулась и сжала руку Бориса. — Это было так чудесно… так волшебно. Мы были в исступлении. О, мы обе и раньше играли со своим телом, и, возможно, у нас бывало что-то вроде оргазма, маленького, но это было невероятно — то, как она стонала и извивалась, а затем всхлипывала, когда кончила. Это дало мне такое чувство власти, сознание того, что я могу так ее волновать. Нам казалось, что в мире существуем только мы, я целую ее, заставляю кончать опять, опять и опять…