Мужская гордость требовала бороться до последнего. Собственно, так бы Рома и поступил, если бы его решение рикошетом не отскочило по Вадику. Лебедев не станет разбираться, кто именно разместил снимок. Даже если по правилам девяностых депутаты больше не играют, просто так «Кукушкиному гнезду» подобный фокус с рук не сойдет. Благо у слуг народа из городской думы полно легитимных рычагов. Натравить налоговую? Засыпать проверками? Докопаться до арендодателя? Лебедев по щелчку пальцев мог лишить Рому и Вадика бизнеса, и это еще меньшее из зол. Потому что помимо ООО парням было что терять. От дорогого оборудования до здоровья и, в конце концов, жизни. Кто станет поднимать шумиху, если одного никому не известного человечка собьет случайная машина без номеров и скроется с места происшествия? Не то чтобы Кулешов грудью рвался на амбразуру и мечтал по-рыцарски погибнуть ради девушки, пусть и такой нежной, красивой, удивительной, как Юна. Но подставлять Вадика? Нет, это чистой воды эгоизм.
В идеале Роме следовало сию же секунду посоветоваться с партнером, но он медлил, не решаясь открыть ящик с котом Шредингера. Австрийский физик считал: кот, заключенный в коробку с ядом, одновременно не живой, но и не мертвый. И убьет его тот, кто поднимет крышку и выяснит правду. Выходит, если Рома позвонит Вадику и услышит, что фотографию надо немедленно снимать с конкурса, то тем самым лишит Юну шансов. А пока то, что не запрещено, – разрешено.
И для начала Рома решил убедиться, нужна ли эта борьба самой Юне. У женщин семь пятниц на неделе, разве нет? Вдруг уже передумала снова, вдруг расхотела участвовать? Или не хочет рисковать свадьбой с этим хорьком, или отношениями с отцом? Вот дети алкашей обычно самостоятельнее некуда. Потому что ну нету у горе-папаши инструментов для давления. От таких бегут, и чем быстрее, чем дальше, тем лучше. А вот если отец – добытчик, если заработал на жилье и сытое безбедное существование для чада, то кнут сам собой вкладывается в заботливую родительскую длань. Поползновение в сторону? Размах, удар «больше не получишь ни копейки и ночевать можешь на вокзале» – и вот уже нет в мире чада послушнее. И неважно, шестнадцать лет дитю, двадцать или сорок с хвостиком. И Рома боялся, что Юна не настолько безрассудна и свободолюбива, чтобы отказаться от всех плюшек отца-депутата.
В растерянной задумчивости Рома взялся за телефон и открыл мессенджер. В столь позднее время не рассчитывал увидеть Юну в Сети, однако повезло: напротив ее имени ободряюще горела зеленая точка. «Не спишь?» – написал Кулешов, так и не решившись сразу сообщить о проблеме. Вместо ответа Юна перезвонила.
– Ром, слава богу! – выдохнула она в трубку с таким облегчением, словно очень давно мечтала услышать его голос. Ощущение было странным, но приятным, и Рома даже на мгновение забыл, по какому поводу собирался поговорить с Юной. – Слушай, я должна тебя предупредить…
Глупая улыбка мгновенно сползла с Роминого лица: неприглядная реальность хлестнула по щекам.
– Насчет конкурса, – перебил он обреченно.
– Ага, тут такое дело… – она запнулась.
– Твой отец знает, – снова закончил за нее Рома.
– Откуда ты?
– Игорь.
Оба замолчали, и тишина на линии затянулась так надолго, что если бы их в это время прослушивал добросовестный сотрудник службы безопасности, то он бы занервничал и проверил, работает ли техника.
– Слушай… – вдруг произнесли Рома и Юна одновременно, а потом он, спохватившись, добавил: – Говори сначала ты.
– Слушай, – повторила она. – Я знаю, что папа может быть довольно… Бескомпромиссным. Может, даже начнет угрожать тебе. И я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности.
По идее Юна сама предлагала ему отступить. Снимала всякую ответственность. Одно движение мышкой – и проблема исчезла бы, как по волшебству. Ни обид, ни дилемм. Тишь да гладь. Но отчего-то Роме именно сейчас захотелось сделать наоборот. Доказать и Юне, и себе, что он не трус, не слабак. И вообще, не запугать его всякими там депутатами. И дума-то ведь городская, даже не государственная! Делов-то! Ну, выселят студию. Что, помещений в Москве мало? Или проверка: чего ее бояться? Вроде миллионов Кулешов от родной казны не утаивал.
– Юн, речь не обо мне, – Рома крепче сжал смартфон. – Ты только скажи: тебе самой нужен этот конкурс или нет?
– Нужен, – без промедления отозвалась она. – И я отцу ответила, что не снимусь ни за какие коврижки. Ну, в смысле с конкурса, а не на камеру… Короче, ты понял.
– Понял, – кивнул Рома, хоть Юна и не могла этого увидеть. – Но?..
– В смысле?
– Ты так начала, как будто дальше будет большое «но».
– Ах, да… В общем, я только потом, когда ушла из дома, вспомнила, что он и до тебя может докопаться. Ты там обозначен как фотограф. И ты подавал… Короче, я не хочу, чтобы мои ссоры с папой как-то тебя коснулись.
– Погоди-погоди, – Рома напрягся. – Что значит «ушла из дома»?
– То и значит… Забей. Это сейчас неважно. Просто если тебе так будет проще…
– Не будет, – уверенно ответил Рома. – Если этот конкурс тебе нужен, значит, ты будешь в нем участвовать. И точка. Только вот что…
– Да?
– Разрешение. Ты можешь написать мне разрешение на использование твоих фотографий? Задним числом, в идеале.
– Конечно, без проблем. Постой, это Игорь, да? Он тебе судом угрожал?
– Не бери в голову, – Рома постарался звучать как можно беззаботнее. – Разрешение только подпиши и все.
– Не вопрос вообще.
– Ты в порядке там? – Он понимал, что она не станет с ним откровенничать. Кто он ей? Даже не друг. И все-таки переживал и чувствовал на себе вину, ведь это именно из-за их с Вадиком затеи с конкурсом у Юны теперь проблемы и с женихом, и с родителями. Ушла из дома? Господи, неужели до такого дошло? Неужели вообще можно выгнать человека из-за одного снимка?
– Ага, – полувопросительно протянула она и вздохнула. – Ром, знаешь, спасибо тебе за все.
– Ерунда! Тебе спасибо! Мне нравилось с тобой работать. Жаль, конечно, что со свадьбой так вышло…
– То есть?! – удивилась Юна.
– Ну, Игорь сказал, что мои услуги на свадьбе не нужны, так что…
– Он так сказал?! Серьезно?
– Ну да… – настал черед Ромы удивляться. Если Игорь не предупредил невесту о таком решении, выходит, Кулешов поступил как ябеда… А как бы ему ни претила мысль о том, что Юна свяжет себя на всю жизнь с этим гнусным типом, выступать в роли яблока раздора Рома не хотел.
– Ясно. Извини, мне надо кое-что сделать, – и Юна отключилась.
Рома не сразу отложил телефон, а потом еще долго сидел, пялясь на потемневший монитор компьютера. Пора было вкалывать, чтобы наверстать потерянное время, но в голове царила странная пустота. Вакуум. И руки будто кто-то крепко держал, не позволяя коснуться клавиатуры. Потребовалось нешуточное усилие воли, чтобы, наконец, справиться с оцепенением и заставить себя вернуться к ретуши, но Вселенная будто задалась целью порушить Роме все планы. Потому что едва он, взъерошив волосы и почесав бороду, вывел, наконец, компьютер из сна, телефон зазвонил снова. И вновь на дисплее замигало короткое слово «Юна».
– А ты сейчас где? – робко спросила она, когда Рома сдвинул зеленый кружок вверх.
– В студии.
– Ясно. Уже уходишь, да?
– Вообще-то собирался всю ночь работать. А что?
– С Вадиком, да? – продолжала темнить Юна.
– Нет, один, – терпеливо пояснил Рома. – Что ты хотела?
Несколько секунд она тихо сопела в микрофон, потом все же решилась:
– Слушай, а я очень помешаю, если сейчас приеду?
– Нет, – сглотнув, соврал Кулешов. – Совершенно не помешаешь.
– Тогда жди, – донесся до него Юнин голос, и телефон захныкал короткими гудками.
Глава 16
Юна Лебедева
3 ч.
Друзья, у меня к вам два вопроса.
1. Ни у кого нет вакансии для будущего политолога? Могу писать статьи, пресс-релизы. Или, например, пригожусь в качестве спичрайтера. В офисе тоже буду полезной: с компом на «ты», печатаю быстро.
2. Если кто-то снимает квартиру, с удовольствием займу свободную комнату и разделю аренду. В быту неприхотлива, как фикус, зато всегда выслушаю и составлю приятную компанию.
Прошу репоста! Все предложения – в личку.
Юна знала, конечно, что ее отец не умеет проигрывать и никогда не сдается, но все же не ожидала от него такой жесткости. Сам факт, что родная дочь посмела выступить против его воли, которая всегда приравнивалась к истине в последней инстанции, довел Льва Львовича до бешенства столь разрушительного, что измерить оное можно было только по шкале Рихтера. И если бы сейсмологи в тот момент присутствовали в комнате Юны, то, несомненно, приписали бы крикам депутата максимальную магнитуду и включили семейный скандал Лебедевых в число мощнейших мировых землетрясений.
Когда падшая дочь принялась собирать вещи, Лев Львович, изрыгая проклятия и языки пламени, сказал, что каждая тряпочка в этом доме, от майки до трусов, была куплена на заработанные политическим потом деньги, а посему не покинет родных закромов.
Юну лишили всего: денег, одежды, банковских карт и даже ключей от машины. Однако, чем громче разорялся отец, тем отчетливее понимала Юна, что назад пути нет. Именно теперь она поняла, сколько времени потеряла, исполняя роль образцово-показательной дочурки. И все ради чего? Чтобы стать одной из подчиненных отца? Раньше Юне казалось, что он любит ее. По-своему, конечно, но все же любит. А сейчас усомнилась даже в этом. Одно слово поперек – и вот ее уже вышвыривают без выходного пособия, как проворовавшуюся прислугу.
Розовые очки треснули, осыпались грудой маленьких колючих осколков, и свет неприглядной правды больно резанул по глазам. Все эти годы Юна была никем. В собственном доме, в родной семье – нулем без палочки. Пустым местом без права голоса. Она осознавала, что без денег придется туго, но расплачиваться собственным достоинством за еду, одежду и коммуналку больше не могла физически. Ее страшило не столько то, что она уходит в никуда, сколько простая горькая истина: она не нужна родителям. Разумеется, ее слова «я ухожу» не были пустой угрозой или попыткой припугнуть папу, чтобы выторговать разрешение на конкурс. И все же где-то в глубине души Юна надеялась, что отец одумается. И уж если не попросит прощения, то хоть захочет остановить ее. Или мама вмешается и встанет на сторону единственного ребенка.