К КОНЦУ 1974 ГОДА Тим проделал огромную работу над сюжетом мюзикла о Перонах. Он страшно гордился своим открытием, что Че Гевара был аргентинцем и современником Эвы. Оказывается, во времена Перона Гевара хотел запатентовать инсектицид, который изобрел, но его заявку отклонили. Было ли это происшествие поворотным моементом в его судьбе? Повиляло ли оно на то, что из положительного капиталиста среднего класса он превратился в яростного революционера? Тиму эта идея казалась интригующей и провокативной. К тому же, вводя в сюжет Че, Тим обретал персонажа, который мог выходить за пределы действия и выступать в качестве рассказчика.
История Эвиты предельно проста. Эва Дуарте была незаконнорожденным ребенком, жившим с семьей в аргентинских пампасах. Она проложила свой путь в Буэнос-Айрес лестью и проституцеий. Там она стала местной звездой театра. В результате нескольких успешных поворотов судьбы она стала любовницей жаждущего власти полковника Хуана Перона. Вскоре она стала его гламурной женой, сыгравшей ключевую роль в достижении его политических амбиций. Она неустанно призывала дескамисадос, бедняков, поддерживать Перона, используя самые шаблонные приемы из возможных. Вместе Пероны безжалосто уничтожали любое препятствие на пути к должности президента. «Эвита», как ее стали называть, пробрела статус святой среди своих любимых дескамисадос, в то время как аргентинская элита считала ее обычной шлюхой. Едва ей исполнилось тридцать, врачи обнаружили у нее последнюю стадию рака. Эва умерла в тридцать три года, по иронии судьбы, в том же возрасте, что и Иисус Христос.
Уже во время первых обсуждений я обнаружил серьезную проблему. В этой истории не было никого, кому можно было бы сопереживать, едва ли это хорошая предпосылка для успешного мюзикла. Но я понимал, почему Тим так увлечен идеей. И мне нравилось, как он хотел начать шоу. Показ настоящего фильма об Эве в кинотеатре Буэнос-Айреса прерывается сообщением, что она мертва. Затем переход к ее пышным похоронам, где Че появляется из скорбящей толпы как голос разума. И, бинго, тут мы начинаем!
Конечно, смерть Эвы в таком молодом возрасте придавала истории трагический окрас. Но, поскольку она поддерживала такие ужасные ценности, я не понимал, как заставить зрителей сопереживать ей. Да и нужно ли было это делать? Чем больше я думал об этом, тем более убеждадся, что мне нужен способ оставить зрителей эмоционально отчужденными от Эвы, но в то же время, они должны были понимать, почему ее так любили.
Казалось, мне потребовались годы, чтобы найти решение, но я живо помню, когда и где оно пришло мне на ум. Это случилось в субботу днем в Бристоле во время особенно провального эпизода истории с «Дживсом». Я напевал: «Как решить проблему вроде «Эвиты»?». И вдруг я вспомнил, как в 1969 году видел одно из последних выступлений Джуди Гарленд в Лондоне. «Не выступлений», если быть более точным. Джуди опаздала на час, и толпа, уже напившаяся дешевым шампанским, была, мягко говоря, взволнована и возмущена. В конце концов она появилась, попыталась спеть «The Trolley Song», но исполнение было настолько невнятным и бессвязным, что зрители стали кидать на сцену монеты и гудеть.
То, что случилось дальше, было незабываемо. Она подала знак звукорежиссеру и начала петь «Over the Rainbow». По мере того как она продиралась сквозь свою знаковую песню, свист и улюлюканье становились все громче и громче. «Over the Rainbow», ее гимн, песня, которая принадлежала ей и только ей, добивала ее, как стервятник на поле боя. Это было похоже на то, как маленький воробей из последних сил бьется, сдавливаемый желеным кулаком. Сцена была душераздирающей. Я надеялся, что больше никогда не увижу подобное зрелище, но, увы, то же самое случилось сорок лет спустя на концерте такой же печальной и незаменимой Эми Уайнхаус. Если бы я придумал гимн для Эвы и сделал его таким же, какой «Over the Rainbow» стала для Джуди, я смог бы раскрыть ее историю в музыкальном плане. В тот же день я написал медленное танго для «Don’t Cry for Me Argentina».
Но сама композиция не была решением проблемы. Нужен был драматическией контекст. Тим предложил сцену, в которой Хуан Перон, уже будучи президентом Аргентины, обращается к народу с балкона Касы Росада, розового дома президента в Буэнос-Айресе, а Эва стоит рядом с ним уже в качестве первой леди. Что, если переделать сцену так, чтобы она не была рядом с ним с самого начала? Перон произносит торжественную речь, но толпа требует Эвиту и скандирует ее имя. И она, как настоящая звезда, выходит на балкон, чтобы обратиться к людям. Эта речь должна была стать ее гимном, ее циничным любовным посланием народу. В конце шоу этот гимн становится ее последним обращением к аргентинцам. Он должен был вернуться, чтобы уничтожить ее, как «Over the Rainbow» уничтожила Джуди. Я чувствовал, что сцена с балконом настолько сильная, что на ней должен закончиться первый акт, но задумка не удалась.
ВСЕ ЭТИ ИДЕИ БЫЛИ ХОРОШИ, но что Тиму было делать с ними? Я чувствовал себя как будто на прослушивании, когда впервые играл ему композицию в нашем шикарном номере в L’Hôtel du Palais. Из окна я видел безжалостный Атлантический океан, трепавший слегка печальный серый променад. Этот пейзаж чем-то напоминал мою карьеру. Но Тиму понравился гимн. Я снова почувствовал себя уверенно, и все вернулось на круги своя. На набережной мы нашли симпатичное кафе с пинболом, где часто зависали. Там подавали простую французскую еду, которую сейчас вы уже нигде не найдете. За одним из обедов в кафе стояло неловкое молчание. Все, казалось, наблюдали за мной, пока я просматривал меню дня. В нем появилось новое блюдо: «cuisses des fourmis». Завсегдатаи знали, что, чем более необычным кажется блюдо, тем больше вероятность, что я его закажу. И, конечно же, я не смог обойти вниманием «cuisses des fourmis». Все задержали дыхание, а затем воздух разразился смехом, даже аплодисментами. «Cuisses des fourmis» оказалось «муравьиными бедрышками».
Мы хорошо поработали над мюзиклом и были в прекрасном настроении, когда забирали жен из аэропорта. Несмотря на то что Сара выглядела не очень хорошо, радость от встречи затмила все переживания. Сара и Джейн не могли с большим пониманием отнестись к нашей работе, так что мы четверо прекрасно провели время не только в профессиональном, но и в личном плане. Мы все замечали, как часто Сара испытывает жажду, но к тому времени я уже к этому привык.
Сейчас я понимаю, что то был наилучший период в наших с Тимом отношениях. Молодые, счастливо женатые, воодушевленные новым проектом и обладающие всем, чтобы воплотить его в жизнь. Сара и Джейн без умолку болтали о детях. Дочка Тима родилась в феврале. Конечно же, ее назвали Эвой.
«Как же отец ошибался насчет нас с Тимом, да? – спросил я у Сары однажды ночью, когда мы хихикали в кровати над бутылкой шампанского. – И почему бы нам тоже не завести ребенка?
Сара погасила свет.
Вернувшись в Лондон, я встретился с главой телекомпании Granada Джонни Хампом, чтобы обсудить мультик «Паровозик Томас». Я познакомился с Джонни, когда его канал решил сделать телевизионную версию «Иосифа» с Гари Бондом, расхаживающим в разноцветном плаще. Джонни считал, что у музыкального анимационного сериала про паровозик есть потенциал, поэтому я сразу же поручил Дэвиду Ланду заняться очисткой прав. Сочинение музыки для простого и душевного «Томаса» было бы противоядием от тяжелой «Эвиты», как теперь называлась история Эвы Перон. Я вернулся домой и обнаружил Сару в очень странном состоянии.
Казалось, она была совершенно обессилена. Любое движение давалось ей с огромным усилием. Вокруг нее валялась куча пустых пакетов из-под сока. Я сразу же отвез ее к семейному врачу в Лондон. Он вновь высказал мнение, что она подвержена сильному стрессу, и прописал валиум.
Я винил себя в ее плохом самочувствии. Мы жили в огромном доме с разрастающимся садом, с уборкой и прочим нам помогала только приходящая время от времени пожилая супружеская пара. Что же я сделал с сияющей восемнадцатилетней девушкой, на которой женился? И даже последний каталог из музея Виктории и Альберта с выставкой «Уничтожение Загородного Дома» не служил мне утешением.
На следующий день Саре стало еще хуже, жажда была невыносимой. Я позвонил ее врачу и настоял, чтобы он осмотрел ее еще раз. Стресс не мог быть единственной причиной такого состояния. И снова я повез ее в Лондон. И снова нам сказали, что причиной ее недомогания является стресс. Врач считал, что Саре нужно отвлечься от забот по дому, а я должен перестать беспокоить ее своей работой.
Я решил последовать его совету и предложил поужинать в пабе недалеко от дома. Но Сара села за кухонный стол, обхватила голову руками и начала горько рыдать. На следующее утро я проснулся от того, что она задыхалась и стонала между тяжелыми вздохами. У нее была истерика. Я крикнул нашим испуганным домработникам, чтобы они позвонили врачу в Ньюбери, пока сам нес Сару к машине и устраивал ее на заднем сидении. Обойдя очередь пациентов, которые, казалось, забыли о своих недомоганиях, увидев местную знаменитость, я занес ее в смотровую. Терапевт вызвал скорую, беспрестанно спрашивая меня о наркотиках. Снова и снова я отвечал ему, что ни, я ни Сара никогда не принимали наркотики. Вино – да, я даже целыми литрами, но наркотики были не нашей темой. Скорая повезла нас в больницу в Рединге. Казалось, мы ехали туда вечность. Я сидел сзади и сжимал сарину руку. Она быстро угасала. Когда мы выехали на шоссе и врубились сирены, один из врачей взял меня за руку:
«Это твоя сестра?» – спросил он.
«Нет, моя жена», – пробормотал я.
Он отвернулся, и я услышал, как он сказал: «Извини, сынок».
МЫ, НАВЕРНОЕ, целых полчаса ехали до больницы. Там нас уже ждала каталка, чтобы отвезти Сару в реанимацию. Все вокруг твердили о наркотиках, а я продолжал повторять, что никто из нас никогда даже не притрагивался к ним. Сару увезли, я помню, как женский голос крикнул: «У меня есть идея!» Внезапно я оказался один в совершенно пу