Но ничто из этого не могло сравниться с визитом Барбары Стрейзанд. Великая Стрейзанд дала понять, что может записать «Memory», но до этого она хотела посмотреть шоу, и ее посещение должно было быть совершенно инкогнито. Довольно сложно тайно провести кого-то в зал, который находится в движении, особенно, когда вокруг бегают актеры-коты со светящимися глазами. И то, что вашу тайную гостью знает весь мир, а ее наряд даже Сара Бернар сочла бы перебором, не облегчило задачу.
Нику Аллоту каким-то чудом удалось посадить ее в первый ряд рядом с Сарой прямо перед выходом Таггера, я же тем временем накрывал в гримерке стол для антракта. В конце первого акта я открыл бутылку шампанского, которая выстрелила и обдала содержимым мои волосы, рубашку и канапе, которые я купил в кулинарии «Хэрродс». Ближайшая ванная была в милях от театра. Как раз в тот момент, как я вытирал свои красные липкие руки об ковер Ник распахнул дверь перед самой известной в мире суперзвездой. Делать было нечего, так что я объяснил, что произошло.
«Не хотите немного… эээ… шампанского?» – осмелился я, нервно оглядывая содержимое опустевшей на половину бутылки.
«Молока», – ответила она.
Ее слова стерли ухмылку с лица Ника. Давайте посмотрим правде в глаза: как можно найти стакан молока в обыкновенном театральном баре?
Ник пробормотал: «Одну минуту, мисс Стрейзанд» и оставил меня рассказывать небылицы о том, как мы с Тимом смотрели премьеру «Смешной девчонки», и, как я надеюсь, что ей понравится «Memory» во втором акте.
За секунду до начала второго акта Ник вернулся, гордо неся в руках стакан молока. В то же мгновение дива заявила, что у нее началась клаустрофобия, и ей нужно срочно уйти.
И вновь Ник пришел на помощь. Она отослала своего водителя, так что он поспешно нашел таксиста в пабе поблизости. Я думал, это конец истории о Барбаре Стрейзанд и «Memory», впрочем, я попытался выкрутиться и послал ей письмо с извинениями, что в тот вечер в зале были другие зрители. Позже я спросил у Ника, где, черт подери, он откопал молоко. Он сказал, что девочки де Уинтера помогли ему открыть пару десятков капсул с порционным молоком и вылить их в стакан. Ник стал правой рукой Кэмерона не просто так.
Пласидо Доминго был нашим постоянным гостем. Мы несколько раз встречались в Лондоне и Нью-Йорке, что в итоге привело нас к сотрудничеству над «Реквиемом» три года спустя. Другим приятным зрителем был обладатель «Оскара» Милош Форман, чешский режиссер, снявший «Пролетая над гнездом кукушки». Он работал над фильмом по пьесе «Амадей» Питера Шеффера, и я был рад, что нам удалось его обсудить. Идея показалась мне очень интересной. В «Амадее» речь идет, конечно же, о Моцарте. Какую музыку Милош мог бы хотеть от меня? «Memory» была написана в подражание Пуччини. Неужели он положил глаз на хит в стиле Моцарта?
Собираясь на встречу, я был озадачен. Мы немного поболтали о том, о сем, я сказал, что мы с Халом Принсом видели его фильм «Волосы», и нам обоим очень понравилось. Он ответил, что, похоже, мы единственные, кто оценил его картину. Затем он ошарашил меня своим заявлением. Он хотел, чтобы я сыграл у него Моцарта.
Эндрю Амадей Уэббер? Креветка явно попала не в то горло. Я откашлялся и с дрожью в голосе сказал, что из меня никудышный актер.
«Да что вы, – ответил он, – я слышал, что у вас ужасный характер. И только что вы гениально откашлялись. И вы – импульсивный перфекционист, который может быть крайне неприятным. Я хочу, чтобы вы сыграли самого себя!»
Я пробормотал что-то о том, что я очень занят иностранными постановками «Кошек» и возможным фильмом «Расскажи мне в воскресенье», который, в свою очередь, предложил снять Милошу. Но он настаивал, что я не только получу огромный гонорар за роль, но и стану суперзвездой мирового масштаба. Я покинул ресторан, содрогаясь от одной мысли о том, чтобы стать кашляющей мировой суперзвездой и быть осмеянным и униженным Кэмероном и толпой других доброжелателей.
Я надеялся, что Милош забудет о своей безумной идее. Но он не забыл.
В ТО ЖЕ ВРЕМЯ идея экранизации «Эвиты» постепенно воспалялась. Роберт Стигвуд хотел, чтобы режиссером стал Кен Рассел, который шокировал и восхищал своими фильмами о таких композиторах как Дилиус и Чайковский. Он также снял для Роберта «The Who’s Tommy». Я поладил с ним – мы оба любили прерафаэлитов и давно забытого композитора Кетелби, так что сотрудничество с ним казалось многообещающим. Также я верил, что мой энтузиазм относительно экранизации «Эвиты» поможет восстановить отношения с Тимом. «Кошки», конечно, шли с большим успехом, но не казались мне венцом карьеры. И я все еще цеплялся за надежду, что Тим останется моим самым главным.
Однако «Кошки» захватили мою жизнь. К концу мая почти все владельцы крупных американских театров хотели приютить наше шоу. Дэвид Меррик предлагал «переместиться на Сорок вторую улицу», а влиятельнейшие владельцы бродвейских театров, Шуберты и Недерладнеры, использовали всевозможные уловки, чтобы заманить нас на одну из своих сцен. Так что мы с Кэмероном решили устроить кастинг. Но до этого я решил сделать кое-что в духе Стигвуда. Руководствуясь принципом «когда ты имеешь что-то, выстави это напоказ», я нагло разместил рекламу «Кошек» в New York Times.
Океанский лайнер казался более стильным транспортом для триумфального прибытия в Америку, чем «Конкорд». Так что мы сняли два люкса на лайнере «Куин Элизабет II», который отходил в середине июня. Мы с Сарой решили взять с собой четырехлетнюю Имоген и малыша Ника, так что оплатили еще одну каюту для детей и няни. Меня мучает чувство, что слово «стильный» не подходит для флагманского корабля «Кунард Лайн», на котором мы отправились из Саутгемптона в Шербур во Франции, где перед пересечением Атлантики на борт зашли последние пассажиры.
Обеды в элитном «Куинс Гриле» были, прямо скажем, не блестящими. Меню умещалось на одной странице. Сама еда напоминала кухню британского прибрежного отеля 1960-х годов. Мы успокаивали друг друга, что это всего лишь пробная версия еды по сниженной цене, и после Шербура «Куинс Гриль» приобретет гламур и роскошь «Великого Гэтсби» на гастролях.
Как же мы ошибались! Вечернее меню было напечатано на таких же непримечательных листочках, а еда была такой же поганой. Кэмерон как настоящий гурман самоотверженно предложил свою кандидатуру на роль повара, но был отвергнут здоровым шотландским шефом, размахивающим разделочным ножом. К счастью, мы могли в неограниченных количествах заказывать то, что нам понравилось. Так что большую часть пути трое из нас протянули на икре. Кроме того, наша няня сбежала с помощником капитана, и старшему стюарду пришлось вытаскивать девушку из глубин кают экипажа. Театральные развлечения оказались не лучше. За них отвечала организация, оригинально названная «Theatre at Sea», которая совершила невозможное: показала комедию Нила Саймона «Plaza Suite», не вызвав ни одного смешка у зрителей. Даже статуя Свободы была окутана туманом. Едва мы сошли с флагмана «Кунард Лайн», я потащил Кэмерона в «Ле Ве д’Ор», чтобы наконец нормально пообедать. Мы ощущали примерно то же самое, как, когда после нескольких недель, проведенных в больнице, кажется, что уже забыл вкус настоящей еды.
НАШ КАСТИНГ нью-йоркских театральных светил был по меньшей мере занимательным. Наша первая встреча с легендарным театральным владельцем Джимми Недерландером служит тому примером. Обязательным к просмотру шоу тогда было отважное моновыступление Лины Хорн «The Lady and Her Music». Его премьера состоялась в недавно купленном Джимми театре на совершенно не модной тогда Сорок первой улице. Мы с Кэмероном попросили его дать нам пару билетов. Он подозвал помощника: «Мальчикам нужны билеты на Лину Хорн. Это наш театр?». У меня навсегда останутся теплые чувства к Джимми. Да и как они могу не остаться после его слов: «Не существует предельного числа билетов на шоу, которое никто не хочет смотреть, которые вы не можете продать»[80]?
В отличие от семейного бизнеса Недерландеров, театры Shubert Organization принадлежат благотворительному фонду. Тогда должности исполнительных директоров занимали Берни Джекобс и Джеральд Шонфельд. Оба были настоящими знатоками театра, но, боже мой, они управляли своей благотворительностью на коммерческой основе. Они пригласили нас на обед в ресторан «Сардис». Как только мы расселись, знаменитый агент Мэнни Азенберг указал на корзинку с хлебом и произнес: «Обратите внимание на эту черную булочку, она была белой, пока Берни не посмотрел на нее».
Мы с Кэмероном послушно посещали один театр за другим. Температура на улице превышала 30 градусов, и мы уже очень хотели домой. Тем не менее, мы получили прекрасную возможность осмотреть все бродвейские музыкальные театры. Поскольку мы знали, что Тревор отвергнет большинство, если не все, мы расширили поиск и осмотрели еще несколько спящих красавиц. Мы бродили по пустынному театру Нового Амстердама, который тогда еще не принадлежал Диснею, как вдруг обнаружили, что на нас проецируется порнофильм. Несколько человек были вынуждены с отвращением вынуть руки из штанов. Позже мы едва уклонились от падающих обломков крыши Оперного дома Хаммерстайна на Тридцать четвертой улице. Многострадальная Опера использовалась в качестве магазина грузовиков.
После третьего по счету теплового удара мы оказались в кафе на Пятьдесят первой улице рядом с театром «Уинтер Гарден». Мы оба устали, хотели домой и потеряли всякое желание жить нью-йоркской жизнью дольше, чем нужно. Я никогда не видел Кэмерона таким разбитым. Он сказал, что хочет заниматься постановкой исключительно в Британии. Именно тогда в кафе я рассказал ему, что Роберт спродюсировал тринадцать постановок «Эвиты» по всему миру всего через три года после лондонской премьеры и плюс к тому запустил тур по США. Даже в то время Роберт хотел, чтобы я появился на премьере в Вашингтоне, которая была запланирована на конец года. И если Кэмерон хочет обрести международное признание, ему нужно взять пример с Роберта прямо сейчас. Мне не нужно было повторять дважды. Никто не мог воспринять мантру Роберта буквальнее, чем Кэмерон Макинтош.