чно делать. Я долго пыталась убедить зеркало в том, что взять меня на работу – это самое мудрое решение, которое только может прийти в голову руководителям этой фешенебельной ветлечебницы. Но из зеркала на меня смотрела насмерть перепуганная безработная тетка, которую не то что к собакам, даже к крысам подпускать было небезопасно.
Я гримасничала, выбирая подходящее выражение лица, но в моем арсенале выражение уверенности в себе отсутствовало начисто.
Сделав небольшой перерыв и пробежавшись с Чарли по двору, я снова стала разыскивать в своей мимике что-нибудь подходящее. На третьем часу кропотливых поисков мне удалось выудить одну более-менее подходящую мину: это было ассорти из крайнего замешательства и полусна, которое вполне могло сойти если не за уверенность, то по крайней мере за равнодушие флегматика. Большего я из себя выдавить не смогла, поэтому стала заучивать именно это выражение.
Мне непременно нужно было туда устроиться. О том, что я буду делать, если меня туда не возьмут, я старалась не думать. Но вот мой желудок, о существовании которого я иногда начисто забывала, именно теперь вдруг стал очень требовательным. Я прекратила занятия, сознавшись себе, что очень хочу есть. И еще я поняла, что мой организм принял сигнал опасности от мозга, сообщившего ему, что мы все остались без гроша, и решительно был настроен насытиться как минимум на неделю вперед.
Пришлось шлепать в магазин. Глаза шарили по полкам со снедью как-то особенно алчно. Руки, отсчитывающие монеты, слегка дрожали. Я набрала пакетиков с лапшой быстрого приготовления, тушенки, картошки и, зажмурившись, пошла к выходу. А желудок, когда я проходила мимо кондитерского отдела, завывал так, словно пытался обрести суверенитет и право голоса. Но тщательно оберегаемые мною остатки здравого смысла не позволили ему этого.
На улице стояла осень. А точнее – бабье лето. Листья начинали желтеть, краснеть, летать по воздуху в сильный ветер, шуршать под ногами. Скоро это все кончится, агония природы продолжается совсем недолго. Каждую осень я говорю себе: «Нет, нет, подождите, я еще не насмотрелась, так красиво, пусть побудет еще немножечко». Но осенью насытиться невозможно, она как взмах крыла волшебной жар-птицы: была – и нет. Вот зима – это совсем другое дело. Она стоит и стоит, и никуда не торопится. Долгие полгода надоедает. А вот когда…
За моей спиной кто-то споткнулся, и я машинально обернулась. Мамочка, да это ведь тот самый тип, тот псих, который ходит теперь за мной повсюду. Я напряженно вслушалась в его шаги и поняла, что этот звук с металлическим лязганьем преследует меня от самого магазина. Что же ему надо? Одно дело – рассуждать, сидя на диване за тремя замками, и совсем другое – вот так, на улице, когда кто-то чуть ли не дышит тебе в затылок.
Я ускорила шаг, он тоже пошел быстрее. Подходя к дому, я уже почти бежала, а он двигался вслед за мной перебежками, не отставая. Взлетев вверх по лестнице на третий этаж, я запуталась в ключах и с замиранием сердца вслушивалась в звуки шагов. В тот момент, когда в пролете внизу показалась голова мужчины, я вломилась в квартиру и, захлопнув дверь, прижалась к ней спиной. Минуты две стояла полная тишина. Я вздохнула, но тут в подъезде раздался громкий и зловещий, как мне показалось, смех моего преследователя. Смех заметался эхом в тесных лестничных пролетах и замер где-то под крышей. Я села на пол и заплакала.
Чарли некоторое время озабоченно наблюдал за мной, а потом подошел и, наклонившись, стал облизывать мое лицо. Рядом с черным великаном мне стало немножко легче. Мало мне, черт возьми, неприятностей на мою голову, а тут еще какой-то псих привязался. В такие минуты тяжело быть одинокой женщиной. Потому что больше всего на свете хочется, чтобы тебе кто-нибудь помог. Ну хоть кто-нибудь. Тяжело сражаться со всем светом, когда он категорически против тебя.
Все, решила я, хватит. Завтра же позвоню Климу. Извинюсь за то, что надолго пропала, и скажу, что согласна мыть все его комнаты и скучая сидеть в ресторанах до скончания века. Что поделать! Некоторые люди рождаются не для того, чтобы быть счастливыми, а для того, наверно, чтобы другие могли осознать, насколько счастливы, потому что не влачат такого же серого и унылого существования. Похоже, я действительно родилась для того, чтобы оттенять чей-то ум, чью-то красоту, чей-то характер.
Ну и пусть. Я попыталась жить самостоятельно, но у меня ничего не вышло. Через несколько дней вернется Инна Владимировна, и мне негде будет даже голову приклонить. Хватит этой чудовищной самостоятельности. Завтра утром отнесу резюме, а потом вернусь и тут же позвоню Климу.
Вечер я провела в репетициях, а прогулку с Чарли решила отменить. У меня не хватало мужества снова выйти во двор, потому что я до смерти боялась снова встретить человека, лязгающего металлическими шагами. К тому же пес уже, кажется, отошел ко сну, и я решила последовать его примеру.
8
Утром я проснулась с чувством глубочайшего возмущения. Что за ерунда! Денег нет, работы нет, дома – и того нет, а я вот уже третью ночь вижу сны, полагающиеся, пожалуй, самому счастливому человеку. Но возмущение мое было притворным, потому что во мне еще жил, еще переливался этот счастливый сон – беспредметный, лишенный отчетливых образов и действия, но словно окативший меня ушатом счастья с головы до ног.
Ладно, может быть, сегодня мне повезет. По крайней мере – с работой. Я накормила пса, но как только подошла с ним к двери, почувствовала, что открывать ее мне совсем не хочется.
А тем более не хочется выходить из квартиры. Но черный великан был решительно настроен на прогулку и даже пролаял негромко глухим басом несколько фраз, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений в его намерениях.
Мы вышли. Чарли величественно вышагивал по дорожке, а я кралась за ним, готовясь в любой момент рвануть обратно в подъезд. Но ничего подозрительного на улице не было, и я пришла к выводу, что мой преследователь любит поспать. Это хорошо. Нужно быстро собираться и ехать, пока он не проснулся и не вспомнил о своей навязчивой идее ходить за мной следом.
Я вернулась домой, собралась, прихватила листочек, где подробно расписала все, что я умею, и встала перед входной дверью. Я бы прочитала молитву, но, к сожалению, ни одной не знала. Поэтому просто по-человечески попросила Господа Бога сжалиться надо мной и, если уж я не заслужила большего, сделать по крайней мере так, чтобы на лестнице никого сейчас не оказалось.
Открыв дверь, я выглянула на лестничную клетку. Потом осторожно вышла, посмотрела в пролет, ведущий наверх, потом – вниз. Целиком превратившись в слух, я тихо, как мышка, стала спускаться по ступенькам. Когда я дошла до второго этажа, дверь внизу хлопнула и послышались шаги. Кто-то неуверенно поднимался наверх. Не рискуя выглянуть и посмотреть, кто это, я попятилась назад. Так я снова оказалась на своем третьем этаже, а человек с неуверенной походкой замер на втором. Снаружи теперь стояла полная тишина, а внутри сердце ухало как филин и поминутно падало куда-то, словно попадало в многочисленные воздушные ямы. Я достала ключи, но поняла, что открыть беззвучно дверь не сумею, а открыть, звеня ключами, – просто не успею, все-таки три замка – это вам не шутка.
Вдруг человек внизу облегченно вздохнул, пошуршал чем-то и стал издавать странные звуки, после которых радостно крякал каждый раз. Чем это он там занимается? Мое воображение отказывалось обрисовать его занятие согласно раздающимся причмокиваниям, поэтому я осмелилась одним глазом выглянуть в пролет.
На ступеньках второго этажа сидела пожилая женщина в зеленых сапогах и в бесформенном плаще, походившем на плащ-палатку. На голове ее красовалась красная шляпка с ленточками. Сбоку лежал мятый носовой платок и кусок докторской колбасы, а в руках она держала бутылку водки, почти пустую, и с наслаждением прикладывала ее ко рту, вытряхивала остатки и грустно причмокивала, качая головой.
Тогда я наконец выдохнула и шаткой походкой стала снова спускаться по лестнице. Когда я поравнялась со старухой, так напугавшей меня, она, привыкшая, наверно, к конспирации, уже степенно шла наверх и, поравнявшись со мной, окинула меня взглядом английской королевы.
– Дама, не подскажете ли вы мне время? – спросила она кокетливо.
– Часов нет, – радостно объявила я, подивившись, куда же она так быстро спрятала бутылку и кусок розовой колбасы.
Я вышла из подъезда с улыбкой и столкнулась нос к носу с Инной Владимировной.
– Вы? – удивилась я.
– Сима, операцию отменили, – сказала она мне, сияя от счастья, – диагноз не подтвердился! Представляешь? Бывают же чудеса на свете! Мама через месяц сама ко мне прилетит. Как там мой зверек?
– Чудесно, – сказала было я, но, заметив недоумение в глазах Инны Владимировны, добавила: – Только скучает без вас.
– Маленький мой! Пойду обрадую его.
Я достала портмоне и передала ей ключи.
– Спасибо тебе, Симочка, большое. Ты меня очень выручила. Кстати, как твои гости? Довольны?
– Еще как, – ответила я, и мы распрощались.
Ну вот, последний оплот моей самостоятельности рухнул. Теперь мне негде преклонить голову, и сразу же после визита в ветеринарную клинику я должна буду звонить Климу. Делать больше нечего. Запас моей свободы исчерпан до дна. А жаль. Я начала привыкать к этой новой жизни. Пусть она была полна страхов и крупных неприятностей, но я как-то с ними справлялась, я что-то предпринимала.
Так, задумавшись, я дошла до автобуса, влезла в него последней, и мой полиэтиленовый пакет был прихлопнут дверцами. Кстати, я совсем забыла о своем преследователе. А вдруг он тоже сел в этот автобус, посматривает на меня теперь из угла и потирает руки? Ну и пускай, решила я обреченно. На Невском среди людей я буду в безопасности, а потом сразу же позвоню Климу.
Выйдя из метро на канале Грибоедова, я долго искала место своей возможной работы. В конце концов в каком-то замшелом проходном дворе, куда не проникали и отблески роскоши Невского, – им мешали проржавевшие мусорные баки с непереносимым запахом, – я нашла малюсенькую вывеску: «Мы обслужим ваших питомцев» и, перешагнув через дохлую крысу, валяющуюся чуть ли не возле самого крыльца, позвонила в дверь.