В этой же все было иначе. Сотни толстых, оплывших свечей на всех поверхностях, тяжелая люстра на потолке, вместо плафонов на которой были надеты на шпили черепа разных животных: от крупных лошадиных до маленьких кошачьих. Фрески на стенах пугали смелых милиционеров не хуже люстры: лица людей на них казались гротескными, будто высеченными из камня плохим мастером.
– Вы видели картину «Руки противятся ему» Билла Стоунхема? – внезапно спросил Тимофей Аркадьевич, прервав рассказ.
Алиса отрицательно мотнула головой. Она, хотя и любила рисовать, в художественных галереях не бывала, картины не разглядывала. Зато Софи картину знала, поскольку сказала:
– Конечно.
Ну да, образованная, утонченная Софи не могла не быть знакома с предметами искусства.
– Вот те фрески на эту картину походили, – признался Тимофей Аркадьевич, и Алиса поклялась бы, что он поежился, вспоминая. – Если издалека смотреть, не понимаешь, что не так. Просто иррациональное чувство ужаса испытываешь. А если подойти ближе да присмотреться, то видишь, что не лица это вовсе, а будто восковые маски. Без глаз, без четких линий.
Алиса понимала, о чем говорит бывший милиционер. Пусть она не была знакома с картиной Стоунхема, но она видела фрески на стенах церкви. Видела эти жуткие маски, эти звериные оскалы. Видела – и едва ли когда-нибудь сможет забыть. Должно быть, пока там действовала секта во главе с настоящим колдуном, здание было наполнено тьмой, и его чудовищный облик видели даже посторонние. После того как колдун исчез из тех мест, церковь снова стала походить на обычное заброшенное строение. И лишь иногда еще являет людям свой демонический облик.
Но самое страшное ждало милиционеров в глубине церкви, на алтаре. На возвышении полулежал большой, грубо сколоченный перевернутый крест, а к нему была привязана девушка. Длинный конец креста с ногами девушки был чуть приподнят таким образом, что голова несчастной запрокинулась, волосы свисали до самого пола. Девушка была полностью обнажена и совершенно точно мертва. Невидящие глаза ее будто следили за каждым, кто подходил к алтарю, из ран на груди, к ногам посетителей, стекали реки крови. Возле девушки лежали четыре мертвых молодых человека.
Кого-то из милиционеров затошнило, они едва успевали выбежать из церкви. Тимофей же Аркадьевич, по его собственным словам, будто оцепенел. Стоял и смотрел на девушку, не в силах ни отвернуться, ни просто отвести взгляд. Позже, когда самые стойкие профессионалы смогли осмотреть место жертвоприношения, нашли за крестом еще и большой таз, наполненный кровью. Как потом рассказывали сектанты, в этот таз сливали кровь не только жертв, но и всех прихожан. Каждое утро начиналось с того, что они резали себе ладони над тазом, наполняя тот свежей кровью.
– Для чего? – почти шепотом спросила Софи, и Алиса заметила, что в глазах ее плещется настоящий ужас. Каким бы профессионалом она ни была, как долго бы ни работала на Леона, чего бы ни повидала, а еще оставались вещи, способные напугать и Софи.
– В конце каждой молитвы этот Никифор окроплял всех кровью, – ответил Тимофей Аркадьевич. – А еще они в этом тазу крестили детей. Окунали в кровь, как священники – в воду.
Алиса шумно выдохнула, представляя эту картину.
– И что было дальше с сектантами? – спросила Софи.
– Почти все в итоге сошли с ума, – признался Тимофей Аркадьевич. – Когда их увезли оттуда, поместили в СИЗО, вывели из-под влияния главаря, они будто начали приходить в себя, осознавать, как жили, что творили. Редкая психика справится с таким.
Алиса вспомнила Павла, который ничего не помнил из ритуала, не осознавал, что убил Мирославу и еще одного парня. Наверное, так его психика пыталась справиться с произошедшим. И если он однажды все вспомнит, тоже может свихнуться.
– Некоторые, самые устойчивые, конечно, сели, – продолжал Тимофей Аркадьевич. – Что с ними стало дальше, я не знаю. Даже моих связей не хватило, чтобы узнать. В Советском Союзе такие тайны хранились строго.
– А Никифор? – спросила Алиса. – Его ведь не посадили, да?
Она сама не знала, откуда в ней такая уверенность. Просто казалось, что, если бы его тогда остановили, того, что происходит сейчас, не было бы.
– Не посадили, – после некоторого молчания признался Тимофей Аркадьевич. – Ему удалось сбежать с одним из младенцев.
– Но как? – ахнула Софи. – Ведь столько полиции было, как я понимаю!
– У семи нянек дитя без глазу, – развел руками Тимофей Аркадьевич. – В какой-то момент вокруг той церкви действительно стало слишком много народу. Дело-то громкое вышло. По факту так никто и не разобрался, как именно сбежал главарь, как ему удалось похитить младенца. Всех детей в больницу отвезли же. Много шапок после его побега полетело, и среди милицейских чинов, и среди врачей. Если вспомнить, что рассказывал о нем Вовка, думаю, Никифор то ли гипнозом владел, то ли другим каким-то способом умел морок напускать, так и сбежал.
– И никаких следов не нашли? – уточнила Софи.
– Страна большая была, – вздохнул Тимофей Аркадьевич. – Камер видеонаблюдения, как сейчас, не было вокруг, карточками никто не платил, мобильных телефонов не имел. Затеряться на просторах нашей Родины было проще простого. Мужчина с ребенком, конечно, должен был вызвать вопросы, но если приехал в какую-то глухую деревню, сочинил легенду, что жена умерла, он один с сыном, то могло и пронести. Сидел тихо, работал честно, вот и все.
– Думаете, такой человек мог просидеть остаток жизни тихо? – усомнилась Софи.
– Кто ж его знает, – вздохнул Тимофей Аркадьевич. – Я вскоре из милиции ушел, если он и всплыл потом, то я мог уже и не узнать.
– А Вовка ваш?
– Вовка еще лет десять в милиции проработал, до хорошей должности дослужился, но затем погиб. Поехал с семьей в Анапу и утонул в море. Вроде как спасал кого-то, а сам не выплыл. Но знаете… – Тимофей Аркадьевич вдруг осекся, будто раздумывал, говорить или нет.
– Что? – поторопила его Алиса.
– Я же был в составе группы, которая искала Никифора после его побега. И в какой-то момент нащупал ниточки. Мне передали сведения о том, как, похоже, зарегистрировал Никифор младенца, какое имя ему дал и какое место жительства указал. Это было буквально накануне моего ранения. Я следователю доложить не успел. Затем меня ранили, я почти месяц в реанимации пролежал, думали уже, не выживу. Когда в себя пришел, из милиции уволили. Я не сразу вспомнил о той информации. Когда вспомнил, следователю позвонил. Оказалось, дело у него забрали. Новый следователь меня и слушать не захотел. Сказал, что не моего ума это дело теперь. Сведения секретные, доступа у меня больше нет. Ну я, знаете, и обиделся. Нет у меня доступа, так и я вам информацию не дам. Не красит меня такое поведение, знаю, но… – Тимофей Аркадьевич развел руками. Мол, что уж теперь.
– И у вас где-то есть те записи? – осторожно уточнила Софи. Конечно, пятьдесят восемь лет прошло…
Бывший милиционер кивнул.
– Я старые вещи долго хранил в квартире. Затем, когда в этот дом переезжали, жена моя сразу заявила, что никакого старья тут не будет. Ну я особо памятные вещи, в том числе и коробки с бумагами, на чердак закинул. Не то чтобы знал, что пригодится, просто привычка такая, старая советская: на всякий случай. А вот, глядите-ка, пригодилось. Пойдемте.
Тимофей Аркадьевич вышел в прихожую, нажал на какую-то кнопку, и с тихим скрипом в потолке открылся люк, а из него выехала лестница. Мужчина начал сам подниматься по ней, но, видимо, не рассчитал силы. Уже на середине вдруг покачнулся, отпустил тонкие перила и начал заваливаться назад. Алиса и Софи были слишком далеко и не успевали подхватить его. Тимофей Аркадьевич непременно упал бы на пол и наверняка получил какие-то повреждения, если бы вдруг что-то не произошло. Время словно превратилось в вязкую жидкость. Алиса почувствовала, как ей на голову надели звуконепроницаемый шлем, увидела, как движения бывшего милиционера замедлились. Руки его словно в замедленной съемке неспешно поднимались вверх, лицо искажала гримаса страха. И Алиса вдруг поняла, что время для нее идет нормально, сердце бьется даже быстрее обычного. В три прыжка она преодолела расстояние до лестницы и успела дать мужчине опору, не позволила упасть на пол. В ту же секунду, когда ноги Тимофея Аркадьевича коснулись пола, невидимый шлем с головы Алисы исчез, вернулись звуки, время снова пошло с обычной скоростью.
– Ох! – выдохнул Тимофей Аркадьевич. – Спасибо! Мог бы хребет себе переломать, счастье, что вы оказались рядом.
Алиса кивнула, все еще не понимая, что произошло, а затем встретилась взглядом с Софи. И, судя по выражению лица той, для нее время шло, как для Алисы, она тоже видела, что случилось.
– Кому-то из вас придется залезть на чердак, поискать, – сказал тем временем Тимофей Аркадьевич.
Залезать пришлось, конечно, Алисе. Но она не была против. Хотелось хоть на несколько минут остаться наедине с собой, избежать возможных вопросов, потому что она сама не понимала, как успела помочь мужчине.
Чердак в этом доме оказался огромным, и, только забравшись на него, Алиса поняла, что есть в этом доме и стариковские вещи, и сентиментальные черно-белые фотографии. Просто их положили в самый дальний угол памяти, спрятали под ворохом современной жизни. Не выбросили, сохранили, но не сделали из них культ.
Нужная коробка нашлась, конечно же, в самом дальнем углу, погребенная под большим, свернутым в трубочку ковром. Вытащив нужную папку, Алиса не удержалась, открыла сама. Как и говорил Тимофей Аркадьевич, маленький желтый листик лежал меж старых, пахнущих пылью бумаг. На нем было указано лишь название деревни где-то в Крыму, имя и фамилия: Иван Смирнов.
Глава 7
От Тимофея Аркадьевича они вышли, когда на землю уже спустилась ночь. Небо затянули снеговые тучи, похолодало, начал падать снег, грозящий вот-вот перейти в метель. А если учесть, что поднялся ветер, то все могло закончиться настоящим бураном.