ет правильно. Точнее, она крайне редко сомневалась в своих решениях, обычно вообще над ними не задумывалась, но сейчас это решение касалось ее персоны, делало лучше для нее, а не для кого-то, и Алиса чувствовала, что предает все то, во что верила раньше. Предает, но делает лучше для себя.
«Нельзя предать того, кто бросил тебя первым, Алиса», – сказал ей Леон, и Алиса два дня думала над его словами, постепенно убеждаясь в его правоте.
Мать была, конечно, дома. Судя по тишине, Диана спала. Любка, наверное, еще не вернулась из школы.
– Алиса! – обрадовалась мать. – Слава Богу, с тобой все хорошо! По телевизору такие ужасы показывали, и тебя тоже. Я тебе два дня звоню, но телефон недоступен.
Алиса удивленно взглянула на мать. Она не ослышалась: та о ней беспокоилась? Впервые в жизни та о ней беспокоилась? И надо же – теперь Алисе было плевать. Еще две недели назад она была бы счастлива, но теперь чувствовала: ей все равно.
– Все в порядке, – заверила Алиса, раздеваясь. – Я пришла поговорить.
– Конечно, проходи в кухню, я чаю согрею.
Алиса повесила куртку на вешалку, прошла в тесную кухню. Много лет назад на этой кухне она пила молоко с печеньем, а потом, по привычке, называла ее своей. Но сейчас Алиса вдруг ясно поняла: эта кухня никогда не была ее.
Мать поставила на стол две чашки, тарелку с печеньем, села напротив.
– О чем ты хотела поговорить?
– Я Костю нашла.
Мать побледнела так резко и сильно, что Алиса испугалась, как бы она не упала в обморок.
– Что? – побелевшими губами прошептала она. – Где? Как? Он жив?
– Уже нет. Все эти годы он жил на юге, но недавно попал под машину, так что теперь совершенно точно мертв.
Мать несколько минут смотрела в стену, но Алиса видела, что видит она не узоры на обоях. Будто оглядывается назад, на свою жизнь, на замужество, на человека, который предал ее. В глубине души в ней всегда теплилась надежда, что муж не сбегал от нее. Что с ним на самом деле что-то случилось, что, если бы он был жив, он не бросил бы ее с девочками. И вот теперь она точно знает, что он был обыкновенным слабаком и предателем.
– Я сказала тебе, чтобы ты больше не надеялась, если вдруг что, – сказала Алиса. – Но на самом деле пришла не за этим.
– Что? – Мать перевела на нее непонимающий взгляд.
Алиса вытащила из кармана конверт с деньгами. Очень пухлый конверт с деньгами. Здесь были все те деньги, что Леон перевел на ее счет, когда думал, что она больше не вернется. Алиса хотела просто отдать их матери, но сейчас поняла, что без откровенного разговора не уйдет. Ей нужен, жизненно нужен этот разговор, чтобы раз и навсегда расставить все точки, чтобы никогда больше не возвращаться мыслями на эту кухню, не думать ночами, не совершила ли она ошибку.
– Почему ты никогда не любила меня?
Мать нахмурилась еще сильнее. По ее взгляду Алиса видела, что она уже не думает о муже, она здесь, на этой кухне. Размышляет, что сказать дочери.
– Пожалуйста, ответь мне честно, – попросила Алиса. – Я просто хочу знать.
Мать вздохнула.
– Я не хотела тебя, – очень тихо призналась она. – Мы с твоим отцом учились в одном классе, я даже не уверена, что это была такая уж сильная любовь. Нам было по шестнадцать, что мы могли знать о любви? Он был из очень приличной семьи, хорош собой, спортсмен, отличник. За ним все девчонки бегали. Мои родители не были так богаты, но я считалась первой красавицей в классе, училась хорошо. Мы просто встречались. Это были девяностые, мы, конечно, знали о контрацепции, но… надеялись, что пронесет. Как и тысячи других подростков. Однако именно нас не пронесло.
– Почему ты не сделала аборт?
– Я боялась сказать матери. Мои родители были очень строгими, Алиса, очень строгими. Я была уверена, что они убьют меня. Я сказала твоему отцу, мы пошли к его родителям. Скандал, конечно, был знатным. Они дали денег на аборт, а затем уехали. Просто за неделю собрали все вещи, забрали его из школы и уехали. Я даже не знаю куда. Они не хотели портить ему жизнь. Я с этими деньгами сунулась было в клинику, но несовершеннолетнюю без опекунов не хотели принимать. А искать какие-то левые клиники, которые не посмотрели бы на мой возраст, я побоялась. Когда все-таки пришла к матери с признанием, аборт делать было уже поздно.
Мать закрыла глаза, вспоминая.
– Ты не знаешь, что такое жить со строгими родителями, Алиса, – произнесла она. – Они мне спуску не давали, контролировали каждый шаг.
– Ты права, – кивнула Алиса. – Я вообще не знаю, что такое жить с родителями.
Мать будто не услышала ее.
– Они терпели меня до родов. Оскорбляли каждый день, называли шлюхой, которая только и умеет в свои шестнадцать, что раздвигать ноги. По-моему, отец даже пытался найти одноклассника, но наши связи были не чета их. Когда я родила тебя, родители не приехали забирать меня из роддома. Я вообще не понимала, что происходит. Мне просто сунули тебя и отпустили. Я шла домой пешком с тобой на руках. Шла и понимала, что моя жизнь закончена. Мои одноклассники готовились к выпускным экзаменам, к поступлению, а меня впереди ждали лишь пеленки и постоянные унижения. Наверное, если бы на улице было чуть меньше людей, я оставила бы тебя на лавке, до того плохо мне было. Но стоял теплый май, вокруг было много людей, и я боялась, что кто-то из них увидит, вызовет полицию, меня арестуют. Когда тебе исполнился месяц, родители объявили, что мы переезжаем жить к бабе Ане. Она была какой-то дальней родственницей матери. Как я поняла, единственная из всей родни, кто согласился приютить нас. – Мать снова замолчала, а потом посмотрела на Алису. – Как я могла любить тебя, если твое рождение сломало мне жизнь? Все мои планы полетели к чертям. Я, отличница и красавица, теперь даже мечтать не смела ни об университете, ни о карьере, ни о хорошем муже.
Алиса смотрела на женщину, которая родила ее двадцать три года назад, которую по привычке все эти двадцать три года называла матерью, и не чувствовала к ней ничего. Ни жалости, ни ненависти, ни любви. Ничего.
– А Любка? Ее ведь ты тоже не любишь.
– Люба была моей попыткой зацепиться за нормальную жизнь, – призналась мать. – С Костей я познакомилась, когда он сломал ногу и лежал у нас в отделении, где я медсестрой работала. Он как-то сразу начал оказывать мне знаки внимания, ну а я не сопротивлялась. К тому моменту в моей жизни так и не появился мужчина. Баба Аня умерла, я одна тебя тянула. Костя показался мне неплохим вариантом. Рукастый, веселый. Пусть звезд с неба не хватал, работал простым механиком, но его ценили. Он хорошо в машинах разбирался, к нему очередь на месяц вперед стояла. Я очень хотела за него замуж, но он не предлагал. Тогда я и забеременела. Мы поженились, но он твердо настоял на том, чтобы ты переехала в интернат. Ты ему постоянно грубила, Алиса, устраивала истерики, когда он приходил. Он говорил, что не хочет жить в доме, где ему дают понять, что он чужой. Не хочет тянуть на себе неблагодарного ребенка, который ему никто.
Если мать и пыталась перевесить ответственность на Алису, то ей это не удалось. Алисе хватало ума понять, что за поступки отвечают взрослые, а не восьмилетний ребенок.
– Устроить тебя в интернат при живой непьющей матери было сложно, но у Кости нашлись связи, – продолжала мать. – Я же говорю, к нему весь город ездил. Знаешь, – мать невесело усмехнулась, – наверное, Диана была единственной из моих детей, кого я действительно хотела. К тому времени у нас с Костей наладилась жизнь, Любка подрастала. Я поверила в то, что дальше все будет хорошо. И захотела ребенка. Костя прожил бы и без него, но я очень хотела ребенка, которого наконец-то буду любить. Готовилась, витамины пила. А вышло вот как. Вы с Любкой легко родились, а Диана застряла в родовых путях, выдавливали, вакуумом доставали… Единственный ребенок, которого я любила и хотела, поставил крест на моей жизни окончательно. Так что не суди меня строго, Алиса. Я свое получила.
Алиса резко поднялась. Ей нечего было больше делать на этой кухне, ответы на свои вопросы она узнала. Она двадцать три года надеялась заслужить любовь матери, но теперь понимала, что ей никогда бы этого не удалось. Дело было не в ней, не в ее стараниях. Просто так сложилось. И поэтому ей нечего тут больше делать.
– Здесь деньги, – Алиса подвинула матери конверт. – Много денег. Примерно столько стоит моя жизнь. Как ими распорядиться, решай сама. Я не потребую у тебя отчет. Но и больше не дам. Ни сейчас, ни в будущем. У меня новый номер телефона, и я уезжаю. Приезжать не буду, звонить тоже. Дальше я сама по себе, а вы сами по себе.
Не прощаясь, Алиса вышла в прихожую, сняла с вешалки куртку. Когда она уже открыла дверь, мать все же показалась из кухни.
– Алиса!
Алиса остановилась, не обернулась.
– Прости меня, – попросила мать.
Ничего не ответив, Алиса вышла на площадку, закрыла за собой дверь. Думала, что будет испытывать горечь или, наоборот, облегчение, но по-прежнему не чувствовала ничего. Отстраненно размышляла о том, что надо заехать в больницу, проведать Леона. Он все еще находился в реанимации, но ее к нему пускали. Теперь, когда за дело взялись лучшие хирурги, а Алиса втайне привозила ему еще и отвары Стражницы, он пошел на поправку. Шрамы останутся, конечно, но шрамы – это ерунда. С ними можно жить.
А еще думала о том, что надо собирать вещи. Или, быть может, не собирать? Что она может взять с собой такого, чего не купит на новом месте? Нет у нее ничего. Набор карандашей – подарок Леона. А больше ничего нет, за что следовало бы держаться, что следовало бы везти с собой в новую жизнь.
В общем, думала о чем угодно, только не о разговоре с матерью. Потому что ничего нового она не узнала. Потому что похоронила планы завоевать ее любовь еще в ту ночь, когда лежала на полу у двери и мечтала умереть, чтобы ничего не чувствовать. Поэтому не о чем сейчас было думать.
Где-то внизу послышались шаги: кто-то поднимался ей навстречу. Алиса подумала, не зайти ли на ближайшую площадку, чтобы пропустить того, кто идет, не встречаться ни с кем и не здороваться, но не успела: в поле ее зрения оказалась Любка, возвращавшаяся со школы.