Слушания по законопроекту «О защите правительственных документов» состоялись в палате представителей 3 апреля 1933 года. Депутат от демократической партии Лоринг Блек спросил: «Правильно ли полагать, что в соответствии с данным законопроектом, если в редакции газеты узнают, что в некотором государственном учреждении имеются признаки коррупции, и какой-то журналист будет послан туда, получит там подтверждающие документы и отдаст их своему редактору, то это государственное учреждение получит право преследовать журналиста в судебном порядке?». Блека поддержал депутат-республиканец Луи Макфадден: «Я тоже опасаюсь, что если конгрессмен получит информацию подобным путем, его могут привлечь к ответственности в соответствии с этим законом».
Член комитета по судебным делам Яков Курте ответил Блеку и Макфаддену: «Если палата представителей внимательно изучит законопроект в том виде, в каком в настоящее время он представлен ее вниманию, то поймет, что между нынешнем законодательством и обсуждаемым законопроектом разница очень небольшая и заключается во фрагменте второго абзаца законопроекта, который гласит: «Тот, кто по собственной воле, без соответствующего разрешения и не будучи наделен необходимыми полномочиями, опубликует или передаст другому лицу любые материалы, засекреченные при помощи правительственного кода…». Этот фрагмент не имеет аналогов в нашем законодательстве, и все члены нашего комитета выразили желание ввести его в действие в законодательном порядке». Курте также признал, что комитет по судебным делам «сохраняет в тайне часть информации, полученной от правительства, поскольку поступать иначе было бы неразумно, но среди членов комитета нет таких, кто не осознавал бы всю необходимость и важность принятия этого закона». Далее состоялось голосование, и законопроект был одобрен.
Жалобы на новый закон посыпались уже в первые часы после его принятия. Формулировка про передачу материалов допускала слишком широкое толкование. Государственный департамент спешно выпустил пресс-релиз, в котором говорилось, что закон «О защите правительственных документов» никоим образом не направлен против американской прессы. В палате представителей отказались разъяснить журналистам, зачем был принят этот закон, сказав только, что это было сделано по настоятельной просьбе правительства.
Очень скоро возражения против закона «О защите правительственных документов» приобрели такой массовый характер, что Самнерс заявил о намерении побыстрее внести в него поправки. Состоялось закрытое заседание сенатского комитета по иностранным делам, на котором дали показания Хорнбек и Хекворт. Члены комитета существенно переработали прежний закон. Его новая версия гласила: «Тот, кто, состоя на правительственной службе, получит от другого лица или иным способом обретет доступ к любому официальному дипломатическому коду или материалам, подготовленным с использованием любого такого кода, или если подразумевается, что они были подготовлены с использованием любого такого кода, и по собственной воле без соответствующего разрешения и не будучи наделен необходимыми полномочиями, опубликует или предоставит другому лицу любой такой код, или материалы, или любые материалы, полученные в процессе передачи между любым иностранным правительством и его дипломатическим представительством в США, будет подвергнут наказанию в виде штрафа… или заключения в тюрьму на срок до десяти лет, или тому и другому одновременно».
10 мая 1933 года подготовленный законопроект поступил на рассмотрение американского сената. Председатель сенатского комитета по иностранным делам демократ Ки Питтман в своем выступлении заявил, что «должностные лица в правительстве США ведут себя непорядочно, публикуя частную переписку иностранных правительств, к которой получают доступ в силу своего положения». А сам закон, по мнению Питтмана, был необходим, поскольку «если какое-то лицо, благодаря своему служебному положению или навыкам дешифрования, которые оно приобрело на правительственной службе», разгласит содержание иностранного шифрованного сообщения, то «практически невозможно будет доказать, что это был шифр другого государства, не пригласив для дачи свидетельских показаний компетентного представителя этого государства».
Демократ Гомер Боун язвительно поинтересовался, как правительство США умудрялось обходиться без подобного законодательства, начиная с конгресса первого созыва и заканчивая текущим семьдесят третьим созывом. Питтман ответил, что «в прошлом американскому правительству, видимо, очень везло с доверенными должностными лицами, занимавшими посты, связанные с государственной тайной». Однако, по заверению Питтмана, в последнее время возникли основания полагать, что некоторые из должностных лиц злоупотребили оказанным им доверием, и что эти злоупотребления могут повториться.
Боун почувствовал неладное: «Этот закон нужен, чтобы показать кого-то, кто уже совершил нечто подобное?».
«Нет, – ответил Питтман. – А иначе мы бы сейчас принимали закон с обратной силой». Он попросил приобщить к стенограмме заседания палаты представителей письмо Халла, в котором утверждалось, что он категорически отвергает возможность любого ущемления свободы прессы после принятия законопроекта.
Далее к дискуссии присоединился республиканец Хирам Джонсон:
«На первый взгляд, законопроект обыкновенен как свадьба и респектабелен как похороны… Но он не настолько прост, как может показаться поначалу, и не позволяет решить поставленные задачи…
Так получилось, что из государственного департамента сюда на Капитолийский холм примчался испуганный молодой человек и сказал, что мы должны спешно принять этот закон, а иначе у нашего порога будут грохотать пушки. Он был так убедителен, что палата представителей даже не проинформировала своих членов о причинах спешки… С тех пор прошло полтора месяца, законопроект все еще находится на рассмотрении, но никто ничего не слышал про ужасные события, которые, как нас уверяли, должны были случиться, если не поспешить с его принятием. Таким образом, в настоящее время отсутствуют объективные побудительные причины, которые нам называли, для утверждения этого законопроекта, да и если трезво и беспристрастно проанализировать прошлое, они никогда не существовали в природе…
Я возьму на себя смелость изложить имеющиеся факты, потому что они были опубликованы в нашей стране, и нет смысла их дальше скрывать. Дела обстоят следующим образом. Некто, чье имя я сейчас не припомню, во время Первой мировой войны состоял на службе у государства в качестве сотрудника спецслужбы или в качестве руководителя одного из департаментов спецслужбы. Этот человек преуспел во взломе шифров. До 1929 года любое ведущее государство имело у себя специалиста, который занимался взломом шифров всех других государств, существовавших на планете, и любое другое ведущее государство через своих тайных агентов, скажем так, получало в свое распоряжение (правильнее говорить не воровало, а именно получало в свое распоряжение) шифровки, которые поступали на территорию этого государства из других государств, присылались их дипломатическим представителям. Государства нанимали на службу людей, которые взламывали эти шифры, а потом, взломав, естественно, читали шифровки и после перевода передавали полученные тексты на ознакомление должностным лицам в правительстве.
К чести правительства США и к чести государственного секретаря, который занял свою должность в 1929 году, следует отметить, что когда выяснилось, что подобное практикуется и в нашей стране, он немедленно положил конец этой практике и ликвидировал соответствующее ведомство, которое занималось такого рода делами в нашей стране; и, возможно, – тут я не могу утверждать с полной уверенностью – возможно, что наше государство является единственным ведущим государством в мире, отвергающим это предосудительное занятие, которое практиковало многие годы. Но необходимо всегда принимать во внимание, что другие государства, скорее всего, делают это с нашими депешами, посылаемыми нашим дипломатическим представителям за рубежом. Вот как обстояли дела до 1929 года.
И тут некто, чье имя я не припоминаю (оно было напечатано во всех газетах), после ликвидации соответствующей разведывательной службы в 1929 году счел уместным опубликовать книгу под названием «Американский Черный кабинет». Да, его звали Ярдли. В своей книге он привел некоторые японские депеши, отправленные во время Вашингтонской конференции в 1922 году. Я прочел книгу сразу после ее публикации. Ничего особенного в ней не было; она более-менее представляла интерес; и относительно нее мы все пришли к единому мнению, между нами не было расхождений по поводу содержащихся в ней депеш. Ярдли опубликовал правительственные депеши Японии, адресованные японским дипломатам в Вашингтоне. Эти депеши попали к нему, когда он в 1922 году состоял на государственной службе. Но имейте также в виду, что в 1922 году, когда депеши попали в наше распоряжение, а Ярдли потом их опубликовал, они были дешифрованы по распоряжению нашего высшего руководства и легли на письменные столы высокопоставленных джентльменов, которые действовали в государственных интересах США, и они ознакомились с содержанием этих депеш, а потом пользовались полученными сведениями. Вот так!
Ярдли пренебрег правилами хорошего тона, всеми правилами, имеющими отношение к доверительным отношениям, которые нам приходят на ум. Я не испытываю ничего, кроме возмущения такого рода поступком со стороны любого человека, и у меня нет к нему никакой симпатии. После публикации упомянутой книги он недавно собрался напечатать другую– с дипломатическими депешами, относящимися к Вашингтонской конференции 1922 года или связанными с событиями, случившимися в этот период, когда правительство Японии сносилось со своими дипломатическими представителями в нашей стране.
В 1932 году или, может быть, в первой половине этого года он собрался опубликовать свою вторую книгу. Вот тогда-то и возникла пресловутая срочность принятия соответствующего законопроекта. Рукопись, насколько мне известно, была конфискована; а после ее конфискации в стенах здания конгресса появился тот самый испуганный джентльмен из правительства, заявивший, что возникла щекотливая, опасная и чрезвычайная ситуация, которой срочно требуется придать статус правонарушения. Случилось это 1 апреля или где-то около этой даты. На свет появился соответствующий законопроект.