– Анна, это ужасно, – нежно говорит он. – Не знаю, что и сказать. Я даже не догадывался.
– Мы с Фрэнки не хотели вам рассказывать. Нам просто хотелось… Не знаю, притвориться кем-то другим, что ли.
– В каком смысле?
– Трудно объяснить. Люди странно реагируют на смерть. Когда рассказываешь о гибели близкого человека, они запоминают только это и всегда смотрят с сочувствием. Вся твоя жизнь ограничивается этой трагедией.
Я вспоминаю о вечерах, которые провела в комнате Фрэнки, когда мы молчали и даже не двигались. Мне снова становится очень грустно. Иногда мы приходили после школы, садились на пол, даже не снимая рюкзаки, смотрели в стену и плакали.
Первые месяцы были самыми тяжелыми. Стоило выйти в школьный коридор, и все сразу начинали шептаться, провожая нас сочувственными взглядами. Учителя и ученицы оставляли перед шкафчиком Мэтта цветы и записки. Никто не ругал нас за прогулы. Одноклассники, в том числе и так называемые друзья, избегали нас. Как будто смерть и горе – заразные болезни. Люди не могли решить, что хуже, – потерять брата и друга или выжить в аварии, которая его прикончила. Они не знали правил игры: о чем можно говорить, а о чем – нельзя, нормально ли смеяться или жаловаться на родителей, разговаривать о школе или новой обуви, ведь наши проблемы более «реальные». К середине учебного года Фрэнки вдруг начала проявлять активный интерес к мальчикам, и всем стало казаться, будто она вернулась в норму. Тогда воспоминания о Мэтте завяли. Прямо как цветы, оставленные у его шкафчика.
– Боже, Анна, – говорит Сэм и смотрит на меня во все глаза.
Я киваю:
– От нас отвернулись едва ли не все друзья. Последний год мы почти всегда были только вдвоем. А теперь… все изменилось.
– Я думаю, Фрэнки просто в шоке. Может, вам стоит поговорить?
– Сэм, она украла мой личный дневник, прочитала его и выбросила в океан. А потом я узнала, что и она врала мне… Ну, в общем, о разных важных вещах. О чем тут говорить? Наверное, это конец. – Мой голос дрожит, я разрываюсь между злостью и грустью.
– Иди ко мне.
Сэм обнимает меня, я вдыхаю знакомый запах. Мы еще долго стоим у океана. Он гладит меня по спине, а я вслушиваюсь в спокойное и ритмичное биение его сердца, которое напоминает шум волн.
– Спасибо, – говорю я, отстраняюсь, утираю слезы и наконец-то отпускаю эти четырнадцать месяцев непрерывного молчания. – Ты первый, кому я рассказала про Мэтта. Странно, правда?
Сэм улыбается:
– Ну, твоя история не похожа на обычные байки об отвязных каникулах.
Некоторое время мы молча любуемся океаном и держимся за руки. Сэм водит большим пальцем по моей ладони, и это успокаивает не хуже плеска волн.
На обратном пути он говорит, что мне стоит дать Фрэнки еще один шанс.
– Я ее не оправдываю, но ты сама подумай. Анна, вы же лучшие подруги.
– Не знаю, смогу ли такое простить. Она врала мне о важных вещах. Вторглась в личное пространство, пустила по ветру мои переживания.
– Я просто хочу сказать, что сейчас вы обижены. Вы обе потеряли близкого человека. Не стоит терять еще и друг друга.
– Ага. Спасибо за консультацию, мистер психолог. Сэм улыбается:
– Но ты все равно подумай об этом, ладно?
Мы договариваемся встретиться завтра и как следует попрощаться. Когда мы добираемся почти до самого дома, Сэм целует меня, ждет, пока я зайду внутрь, и, помахав, уходит в противоположную с тор он у.
Дверь по-прежнему не заперта. Видимо, Фрэнки еще не вернулась. Странно, что мы не наткнулись на них с Джейком, когда шли обратно. Но, когда я поднимаюсь в нашу комнату, Фрэнки уже спит в своей постели. Мне кажется, она вообще никуда не уходила. Ее грудь вздымается и опускается под тонкой белой простыней. Глядя на призрачный силуэт в свете луны, я вспоминаю, как в детстве мы лежали у нее на кровати, светя фонариком, и устраивали на потолке театр теней, болтали и смеялись, пока Мэтт из соседней комнаты не начинал стучать в стену, прося нас угомониться.
Глава 29
– ДЕВОЧКИ, ПРОСЫПАЙТЕСЬ, – тихо зовет дядя Ред, дожидаясь, пока мы откроем глаза.
Мы с Фрэнки медленно садимся на кроватях, выпутываемся из сбившихся простыней и поправляем футболки. В первые секунды после пробуждения, как всегда, чувства притупляются, и только потом в памяти всплывают события вчерашнего дня. Я почти забываю о своей обиде, но в конце концов воспоминания возвращаются, и улыбка, которая готова была появиться на лице, тут же гаснет.
– Доброе утро, близняшки, – говорит дядя Ред. – Мама готовит сытный завтрак. Надеюсь, вы проголодались.
Он закрывает дверь, и в комнате воцаряется напряженная тишина.
Мы встаем с кроватей, натягиваем кофты, не говоря друг другу ни слова и не пытаясь продолжить вчерашнюю ссору. Мне хочется спросить, куда она ходила ночью, переспала ли с Джейком и как у них дела. Но я не собираюсь нарушать молчание, только чтобы похвастаться своей опытностью (кстати, вчера из-за моей истерики мы с Сэмом совсем забыли этим заняться).
Спустившись на кухню, мы приступаем к самому вкусному и оригинальному завтраку из всех, которые когда-либо готовила тетя Джейн. На столе расставлены тарелки со свежими фруктами, фирменными гренками с ванилью, яйцами, картофелем, беконом, тостами и кексами. Устоять перед таким соблазном невозможно. Мы с наслаждением набиваем животы, искренне смеемся, вспоминаем интересные моменты поездки, радуемся свежему загару. И во всей этой обстановке наша с Фрэнки ссора забывается на целых несколько минут. Все начинается с невинной просьбы передать масло, а заканчивается веселыми воспоминаниями о самой первой ночи на пляже, когда мы с тетей Джейн делали ангелочков на песке.
Я едва сдерживаю порыв обнять Фрэнки, извиниться, рассказать о данном Мэтту обещании и оставить ссору в прошлом. Но достаточно одной только вспышки воспоминаний (насмешливый голос, дневник, брошенный в океан), и злость пополам с обидой возвращаются вновь. Я пытаюсь справиться с эмоциями, ведь меньше всего мне хочется в последний день отдыха расстраивать дядю Реда и тетю Джейн.
Но забыть и простить я не могу.
После завтрака нас ждет новая пытка: день развлечений с Перино. Первый пункт программы – суровый пэдлбол. Мы с дядей Редом против Фрэнки и тети Джейн.
– Пап, да перестань, – ноет Фрэнки, пока дядя Ред раздает нам деревянные ракетки. – Это же детская игра.
– Согласен, – с улыбкой отвечает он. – А ты вроде как все еще мой ребенок.
– Ну, па-а-ап! – Подруга хмурится, пытаясь разжалобить дядю Реда, но тот непреклонен.
– Франческа, порадуй своего старика, – говорит он и совершает первую подачу.
За полчаса я успеваю набрать пятьдесят очков и выплеснуть не меньше семидесяти пяти процентов злости, изощряясь в попытках запустить мячиком во Фрэнки. Но счастье длится недолго. Наша принцесса оступается в воду, и ее жалит в ногу крохотная медуза. Впрочем, судя по реакции, с тем же успехом это могла бы оказаться акула. На мгновение я представляю, что Фрэнки настигла месть погибшего дневника, который переродился в водах океана и проткнул свою убийцу металлической спиралью. Я мысленно ухмыляюсь. Совсем чуть-чуть.
Но Фрэнки так жалобно завывает и прихрамывает, что даже мне в итоге становится ее жалко. Я помогаю дяде Реду отвести ее домой – кормить и утешать.
Трагический инцидент с медузой положил конец жестокой тирании пэдлбола со мной во главе, оставшуюся часть дня мы играем в «Монополию» и прячемся в доме от опасных обитателей глубин. На этот раз Фрэнки не торопится дать мне фору в тысячу долларов. Положив пострадавшую ногу на обложенный подушками стул, она демонстративно морщится, словно крохотная ранка причиняет невыносимую боль. Конечно же, она не упускает возможности использовать мое внезапно проснувшееся сочувствие в своих целях: то и дело со слащавой улыбкой просит подлить лимонада, поправить подушки или принести гигиеническую помаду.
– Анна, ты всегда так заботишься о ней, – говорит тетя Джейн, гладит меня по коленке и ставит на стол чашки с шоколадным мороженым. – Фрэнки, тебе повезло, что она с тобой так носится.
– Ага, – отвечает подруга. – Анна?
Я отрываюсь от мороженого и смотрю на нее. Я почти готова сменить гнев на милость и принять запоздалые извинения, которые, судя по всему, уже готовы слететь с ее губ.
– Анна?
Вот сейчас.
– Да, Фрэнк?
Ну, давай.
– Я построила отели на Бродвее и у Центрального парка. – Она протягивает мне раскрытую ладонь и невинно хлопает глазками. – Ты должна мне двенадцать тысяч долларов.
– Ну, как наша больная? – спрашивает дядя Ред, когда нам надоедает играть в «Монополию».
Фрэнки демонстративно поправляет подушки, на которых покоится нога, и гремит льдом в стакане, намекая, чтобы ей подлили лимонада.
– Вроде нормально, – отвечает она. – Правда, все еще жжется.
– Ходить сможешь? – уточняет дядя Ред.
– Даже не знаю, пап. Наверное, не стоит рисковать. Не хочу осложнений.
Я. Должна. Сопротивляться. Желанию выплеснуть лимонад на ее очаровательную головку.
– Очень жаль. – Дядя Ред пожимает плечами. – Нам придется отменить планы на вечер.
– Наверное, – отвечает Фрэнки, забирает у меня стакан с напитком и вздыхает так, словно на ее плечи легли все тяготы этого бренного мира.
– Обидно, – добавляет тетя Джейн. – Что же нам делать с билетами, купленными на пятый ряд?
– Какими билетами? – одновременно спрашиваем мы с Фрэнки.
– Да на концерт в Сан-Франциско. Сегодня в «Филморе» выступает группа… как их там… Airplane Pilots?
Дядя Ред достает из конверта четыре билета и кладет их на стол.
– А, точно, Helicopter Pilot. Какие-то местные ребята. Вы о них, наверное, и не слышали.
– Что?! – Мы с Фрэнки, забыв о вражде, обмениваемся широченными улыбками.
– HP – наша самая любимая группа в мире! – говорит подруга. – И у них сейчас нет никакого тура. Как вы вообще достали билеты?