— Послушай, я когда восстанавливался… Я Филимонову обещал: год, от звонка до звонка! Опером, все по-честному… Год прошел?
— Нет вроде! — наморщил лоб собеседник.
— Ну и все — какие могут быть базары? Работаем! А там посмотрим…
— Да ты не обижайся, я так… Чего там по «Мутону»?
— А-а! — махнул рукой Виноградов. «Мутоном» в просторечии называли кафе со вчерашним покойником, и ничего общего это название с выделанной овчиной не имело. Официально заведение именовалось «Чайка», а «Мутон» всего-навсего оказывался сокращением от громоздкого словосочетания «мутный глаз». — Вон, получил в канцелярии…
— Эх мать! — попытался выразить сочувствие Квазимодыч. Несмотря на кошмарную внешность — такой вид, по мнению Владимира Александровича, должен был бы быть у непохмелившегося орангутанга, — оперативник обладал некоторым подобием врожденного такта. Минимум словарного запаса он компенсировал богатством интонаций и как-то в минуту откровенности признался Виноградову, что мечтает перевестись в инспекцию по делам несовершеннолетних.
Странно, за те полтора месяца, которые Квазимодыч провалялся в госпитале с простреленным на задержании брюхом, Владимир Александрович успел по нему соскучиться.
Имелся у них в кабинете и третий сосед, смешливый пацан с «красным» дипломом Стрельнинской школы милиции, убывший недавно на какие-то очередные курсы по повышению раскрываемости. Стол его пустовал хронически и охотно использовался личным составом отделения в качестве обеденно-распивочного.
— Сволочь вислоносая! Будто у меня своих дел мало.
— Граммулечку примешь?
— Нет, спасибо. У меня люди сейчас.
— Смотри… — пожал плечами Квазимодыч. Четко выверенным движением он опрокинул в рот содержимое кружки и выдохнул. Затем убрал посуду в сейф. — Зря!
Сам он постоянно уверял руководство, что после разумной дозы спиртного значительно быстрее устанавливает с посетителями психологический контакт.
Виноградов покосился на циферблат — еще не было десяти.
— Схожу в дежурку. Может, сидит уже…
— Подожди, вместе двинем. Я до обеда — в опорном пункте, если что — пусть позвонят!
— Передам.
Оба знали, что телефона в опорном пункте охраны общественного порядка, куда сейчас направлялся Квазимодыч, отродясь не было, но приличия требовалось соблюсти…
Говорят, что утро вечера мудренее. Вероятно! Хотя, впрочем, для кого как.
Вместо того чтобы нежиться в мягкой постельке с диагнозом «сотрясение мозга» или, на худой конец, подставлять свою задницу под заботливые шприцы медицинских сестричек, охранник сидел в грязном, обшарпанном коридоре отдела, прямо под желтым от времени газетным разворотом. Переименованная, но неистребимая «Ленинградская милиция» оптимистично призывала всех на борьбу с пьянством и алкоголизмом, оперируя ценами и статистикой середины восьмидесятых. Знающий человек вполне еще мог угадать на выцветшей фотографии внушительный профиль тогдашнего министра внутренних дел.
К этому стенду настолько привыкли, что, казалось, случись в казенном доме ремонт — и его, аккуратно прикрыв от штукатурки и пыли, оставят висеть в назидание грядущим поколениям.
— Пришел?
— Ага! — Паренек вскочил, обрадованный уже тем, что увидел знакомое лицо, что понадобился в конце концов кому-то в этих равнодушных прокуренных стенах.
— Выспался?
— Да, в общем-то…
— И голова не болит? Со здоровьем порядок? — Собеседник явно не понимал намеков.
— Вроде бы…
— Ну тогда пойдем! — Никуда не денешься, придется допрашивать. Виноградов закашлялся, поманил паренька и, не оборачиваясь, зашагал по направлению к кабинету.
Обматерив заедающий ключ, он толкнул дверь и пропустил свидетеля вперед.
— Присаживайся. Это что?
— Да так… — Матерчатая авоська абсолютно не гармонировала с остальным туалетом охранника. — Мать дала!
— Бельишко тепленькое? Мыло, папиросы? — Владимир Александрович почти захрюкал, старательно сдерживая смех.
— А кто вас знает, чего ожидать, — неожиданно твердо, переборов смущение, вскинулся паренек.
— Хорошо, извини!
Виноградов представил себе его мать — немолодую уже, видимо, да и не слишком здоровую, как и большинство ее сверстниц. Конечно, в стране, где половина населения уже отсидела, или сидит, или только готовится перебраться на нары, любая предусмотрительность не покажется лишней.
— Буду тебя допрашивать.
— Зачем это?
— Не волнуйся. В качестве свидетеля по уголовному делу.
— Я же все уже сказал! Вы и записывали…
Владимир Александрович вытянул из-под стопки бумаг несколько сцепленных за уголок листов и показал их парню:
— Видал? Называется отдельное поручение.
И, скорее для себя, чем для собеседника, пояснил:
— Есть такой народ — следователи. Они должны преступления расследовать… Должны, но очень не любят! И поэтому поручают сию работу нам, грешным.
— А вы не следователь?
— Упаси Господи! — оскорбился Виноградов. — Я — оперуполномоченный уголовного розыска… но не будем о грустном. Вчера ты подписывал объяснение, по материалу. А сегодня уже уголовное дело возбуждено.
— Против меня?
— А есть за что?
— Не знаю! — честно пожал плечами охранник. Виноградову всегда было жаль таких, небитых фраеров, без труда заполняющих собой пустоты в криминальной хронике и победных отчетах милиции.
— Ну и дурак. — Это прозвучало совсем не обидно, скорее дружески-снисходительно. — Дело возбуждено по факту злодейского и вероломного убийства, имевшего место быть вчера на вверенном тебе объекте…
Владимир Александрович и сам почувствовал, что сбивается на какой-то неуместно-шутливый тон, поэтому оборвал фразу и снял колпачок с «паркера»:
— Итак… Фамилия, имя, отчество?
Покончив с персоналиями и дав собеседнику расписаться под информацией об ответственности за отказ от дачи показаний, равно как и за дачу ложных показаний, Виноградов перевернул бланк.
— Ну-с, давай излагай!
— Еще раз?
— Так точно. С самого начала…
По мере того как свидетель рассказывал, Виноградов мягко корректировал ход его мыслей, стараясь не навязывать собственных выводов и формулировок и в то же время не позволяя превратить процессуальный документ в суматошный поток сознания. То и дело сверяясь с первичными объяснениями, делая короткие, одному ему понятные пометки на листе бумаги, Владимир Александрович восстанавливал для следствия картину происшедшего.
Виноградов любил работать вот так — когда эмоциональный фон показаний уже несколько потускнел, но сама версия очевидцев еще не приобрела апокрифической мертвой стройности.
— Значит, ты отошел к телефону?
— Да.
— Сам звонил? Или тебе?
— Мне позвонили. Приятель, насчет… ну, в общем, по делу.
— Сам трубку снимал?
— Нет, Саня. Бармен. Он обычно ближе…
— Проверим ведь!
— Проверяйте, — удивился охранник и повторил Виноградову номер своего вчерашнего собеседника. — Лучше после десяти, он по ночам дежурит.
— Тоже сторожит чего-то?
— Ага! Мы вместе паримся на Пушкарской.
Эту баню Владимир Александрович знал, да и вообще — сомневаться в словах паренька оснований пока не было.
— Подозрительного ничего не заметил? Народу много было?
— Да нет, как обычно… Человек пятнадцать — двадцать.
— Музыка играла, — закатив глаза под потолок, нараспев констатировал Виноградов.
— Как всегда.
— Громко?
— Ну!
— А как же ты в таком шуме-гаме услышал, что тебя к телефону? — кровожадно нахмурился следователь.
Свидетель несколько раз хлопнул ресницами, пытаясь постичь чужую логику, потом облегченно улыбнулся:
— Так это же Михалыч на «воротах»! Его действительно, если что, звать приходится. А я — всегда в зале, точнее, между… — Он положил одну руку на рабочий виноградовский блокнот, другую на бланк и объяснил: — Тут, скажем, гардероб, а тут — зал, посетители. Ясно?
— Ясно.
— Главное — отслеживать обстановку! — процитировал чей-то инструктаж охранник.
— Так какого же… ты ее не отслеживал, а? Прохлопал?
Паренек виновато замолчал.
А что уж тут скажешь? Картина получалась до боли простая.
После того как бармен подозвал его к телефону, описав в воздухе пару кругов указательным пальцем, а затем приложив этот палец интернационально понятным жестом к уху, охранник по диагонали пересек фактически весь зал. И никаких проблем!
Народ сидел себе, пил, жевал чего-то… Пушкин, как обычно, пристроился к парочке поприличнее, в надежде выцыганить пару стопок во имя искусства и за гибель нации. Пушкин считался человеком безобидным, обладавшим отточенным чувством опасности, и всегда вовремя убирался куда посылали, счастливо до вчерашнего вечера избегая плевков и побоев. Терпел его бармен как местного шута горохового — тем более что среди завсегдатаев считалось хорошей приметой налить коньячку настоящему члену Союза писателей. Это как-то возвышало их в собственных глазах…
— Еще кого запомнил?
— Так ведь еще не время было! Рано.
Действительно, постоянная клиентура подгребает обычно поближе к полуночи, а тогда народ сидел в зале в основном случайный, пришлый… Тот, здоровый, которому первому досталось, — он вроде был раньше пару раз. Но это не точно…
— А убитый?
— Да я его даже в лицо не запомнил! Вроде слева сидел, за вторым столиком. Точно, а за крайним — здоровый с приятелем!
— Один? Убитый один сидел?
— Не помню.
— А драка из-за чего началась?
— Не видел я… — сокрушенно вздохнул охранник. — Трубку повесил, выхожу — а там уже махалово. Кожаный тот, в штанах, здорового отоваривает. Кстати! Их трое было.
— Кого?
Радуясь, что вспомнил нечто существенное, паренек уже без подсказок продолжил:
— Трое… Я сначала решил, что «братва», но потом подумал, что нет, не похоже.
— Серьезно? — Виноградова неожиданно искренне заинтересовало, по каким признакам вычленяет представителей новой волны организованной преступности рядовой работник сферы обслуживания. — А почему?