– Он спит или нет? – спросил Лемуан.
– И то и другое, вот что особенно впечатляет. Для его мозга он спит, отсюда полный паралич мышечной системы. Но Виктор сейчас в сознании. В этом весь парадокс. Я спрашивал у его матери: у него никогда не наблюдалось особых расстройств сна до похищения.
Через несколько секунд движения груди мальчика стали чаще, а зрачки сузились. Включилась деятельность мозга.
– Его мозг переходит в парадоксальную фазу сна в мгновение ока. Пропуская все другие этапы цикла. Напоминаю вам, что он по-прежнему бодрствует.
Фредерик подошел ближе к экрану. Зрачки Виктора едва заметно двигались.
– Он как будто что-то видит.
Врач выглядел таким же растерянным, как и они.
– Точно. Температура его тела понизилась на полтора градуса менее чем за две минуты, это очень быстро. И посмотрите на его грудь: она опускается, как будто на него давит невидимый груз.
Действительно, торс втянулся на уровне диафрагмы. Фредерику доводилось смотреть видеозаписи экзорцизма, где тела одержимых бесом извивались и деформировались. Здесь было что-то похожее. Непонятное.
– Как вы объясните этот феномен? – спросил капитан жандармерии.
– Я говорил об этом с коллегой, специалистом по сну; ему редко случалось видеть нечто подобное. Температура тела во время сна понижается, но куда более постепенно. А при параличе есть момент, когда дыхание переходит в автоматический режим, отсюда легкое движение груди. Но чтобы до такой степени… У него есть единственное объяснение: Виктор подвержен гипнагогическим галлюцинациям, причем настолько интенсивным, что они действуют на его организм и сильно сдавливают грудь. Это…
– Мы знаем, – перебил его Фредерик. – Женщина, которая была с нами вчера, – нарколептичка. Она тоже переходит в парадоксальную фазу сна, как только засыпает. К тому же у нее время от времени случаются приступы катаплексии.
Врач выразил на пару секунд свое удивление и продолжал:
– Видения у Виктора, похоже, жуткие. Смотрите, он переживает их как нечто абсолютно реальное, и самое ужасное, что он не в состоянии ни шевельнуться, ни закричать. Только его глаза могут вращаться в орбитах… Эти картины, которые видит он один, врезаются в его память и глубоко его травмируют. Он не сознает, что засыпает, и не сознает, что просыпается. В его голове все, что он видит, реально существует.
Через несколько минут кривые, связанные с мышечной активностью, вдруг поползли вверх. На экране мальчик закричал и забился, сорвав часть проводов, присоединенных к его телу и голове. Перепуганная мать прижала его к себе и позвала на помощь. Виктор проснулся и плакал горючими слезами. Фредерик и Лемуан не находили слов перед этой страшной картиной.
– За ночь это повторилось трижды, – объяснил Эро. – Несмотря на страх, он не в состоянии противиться сну. Но каждый раз все идет по одному и тому же сценарию. Паралич, испуг в глазах, опускающаяся грудь, фаза парадоксального сна, продолжающаяся максимум две минуты, и пробуждение… Механизм сна у него совершенно разрушен. Поле битвы в руинах.
Эро выключил мониторы.
– Сон очень важен для нашей жизни, для нашего равновесия. Те, кто думает, что спать – это потеря времени, глубоко заблуждаются. Наше тело нуждается в различных фазах сна, в частности глубокого и парадоксального, чтобы восстанавливаться, отдыхать, расти, запоминать одни дневные действия и забывать другие. Без них множатся галлюцинации, подрывающие душевное и физическое здоровье.
– Виктор может… так и не оправиться?
– Без лечения он может умереть от усталости, в полном смысле слова. Ставились опыты на крысах, которых лишали глубокого и парадоксального сна, оставив им остальные фазы. Они вскоре погибали… Мы, разумеется, сделаем все, чтобы спасти Виктора. Есть методы лечения, препараты, вы должны это знать, если знакомы с нарколептичкой. Но Виктору придется научиться побеждать свои страхи, если он хочет выкарабкаться и вернуться к нормальной жизни. По крайней мере, с психологической точки зрения.
– Вы долго продержите его в больнице, я полагаю?
– Сколько потребуется.
Он отошел на несколько минут, чтобы ответить на звонок своего мобильного. Двое жандармов ждали в коридоре. Патрик Лемуан тяжело провел рукой по лицу:
– Какой ужас… Ты видел глаза мальчишки, как и я. Его зрачки… они сузились, хотя над ним был только потолок. А как запала грудь… – Он помолчал, долго не решаясь договорить. – Как будто в самом деле что-то было с ним в этой палате. Что-то невидимое, повергавшее его в ужас и способное причинить физическую боль.
50
После долгой беседы с двумя жандармами и психологом Эро пригласил их зайти в палату Виктора. Там они застали его мать, Беатрис Кодиаль, тридцатидвухлетнюю женщину, превратившуюся в бледную тень, слепок пустоты. Она выживала с таким же трудом, как и ее сын.
Жандармы – но в основном Абигэль – собрали массу информации. Виктор рос без отца: Беатрис сама не могла сказать, от кого именно ребенок. Она знала только, что забеременела в восемнадцать лет, во время летних каникул.
Она коротко кивнула им и осталась в углу палаты с психологом. Виктор сидел на стуле у окна, выходившего на комплекс серых административных зданий и дома из красного кирпича. Ему, похоже, нравилось, что свет ласкает его лицо. Увидев двух приближающихся к нему мужчин, он вскочил и съежился в углу слева от окна. Фредерику представился раненый зверек. Под глазами у мальчика залегли черные круги, губы шелушились. Ничего общего с жизнерадостным подростком, улыбавшимся со стен помещения команды «Чудо-51».
– Нет, нет… Я не пойду… Я не пойду… Пусть другие, не я…
Виктор бормотал, ни к кому не обращаясь. Патрик Лемуан стянул обручальное кольцо с пальца и сунул его в карман. Потом он присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с мальчиком, но чуть в стороне. Фредерик остался стоять поодаль в расслабленной позе. Надо было дать Виктору простор, не заслонять поле его зрения, чтобы он не почувствовал себя запертым.
– Меня зовут Патрик, а это мой коллега Фредерик. Мы оба жандармы, мы хорошо знаем твою маму. С тех пор как ты пропал, мы не переставали искать тебя повсюду, днем и ночью. Мы очень рады, что ты здесь, с нами.
– Свет… Свет – это хорошо. Я люблю свет.
– Света не было там, где ты был?
Виктор стал лихорадочно чесать голову, словно пронзенный электрическим разрядом.
– Желтый квадрат. Я жду желтого квадрата, тогда дадут есть. Нет желтого квадрата – нет еды, понимаешь?
– Примерно, но ты объясни получше. Что это за желтый квадрат? Люк? Отверстие, через которое тебе передают поднос с едой?
– Нет желтого квадрата – нет еды.
Фредерик подошел поближе справа, со стороны кровати.
– Тебя нашли вчера на обочине дороги в Лон-Пляж, – начал он мягко. – Ты знаешь, как ты туда попал? Где ты был, прежде чем оказался на этой дороге?
– Не знаю… Откуда мне знать, темно, всегда темно. Я не люблю темноту… Там всегда было темно. Темно, темно…
Виктор вскочил и прижался лицом к оконному стеклу. Он смотрел на солнце, пока не заслезились глаза. Потом закричал, стиснув ладонями лоб:
– Не надо больше темноты! Не надо!
Матери позволили подойти успокоить его. Патрик и Фредерик переглянулись. Дело обещало быть непростым. Когда Виктор успокоился, жандармы продолжили допрос. Психолог предупредил их, что, если подобная сцена повторится, придется все прекратить.
– Никогда больше не будет темно, Виктор, потому что мама с тобой, и мы тоже, – успокоил его Фредерик. – Мы не дадим тебя в обиду. Но ты должен помочь нам поймать того, кто это сделал, понимаешь?
– Солома. Солома колется, когда в ней спишь.
– Вы спали на соломе. А были там животные? Звуки, запахи животных?
Виктор помотал головой, как Джефф Голдблюм в «Мухе»[30] незадолго до финального превращения. Нервный тик или ответ на вопрос? Фредерик не знал.
– Там вас было четверо детей, так?
– Были мы четверо. Когда он хотел поиграть. Без толку прятаться под соломой, он нас все равно находил… Он уводил нас на машину…
– На машину?
– Там вода… Черная вода… И остров. Засыпаю – он наклоняется, а я не хочу утонуть…
Фредерик хотел положить руку ему на плечо, но Виктор испуганно отпрянул:
– Не трогай меня!
Жандарм поднял руки и попятился. Эстафету перехватил Патрик:
– Ладно, ладно, мы не будем тебя трогать. Вчера, перед тем как ты оказался на дороге, вас еще было четверо там, в соломе?
– Четверо, ага.
Патрик оглянулся на Фредерика и снова обратился к Виктору:
– Две девочки и два мальчика…
– Номер один, Номер два, Номер три и Номер четыре. Номер один… Я не Виктор, я Номер два…
– Так он велел вам себя называть? А ты знаешь имена твоих товарищей? Номера четыре, например?
– Плакса… Плакса… Не то что Номер один. Номер один никогда не плачет… У нее глаза пустые… Разговаривать нельзя… Не разрешается… Нет, я ничего не сказал, клянусь вам. Не спать, не спать… Хорошо, я не буду спать… Нет, пожалуйста…
В духоте палаты Патрик думал о своих двоих детях. Они могли бы оказаться на месте Виктора, а он – на месте несчастной женщины, стоящей в углу. Он представлял себе, как разряжает целую обойму в человека, которого преследовал. Эти жестокие видения осаждали его все чаще. Он, однако, постарался делать свою работу наилучшим образом и продолжал:
– Все хорошо, Виктор. Мы знаем Номер один, ясно? Это девочка по имени Алиса.
– Тсс, спятил? Ее зовут Номер один, не Алиса.
– Ты ее знал? Раньше видел?
Виктор помотал головой.
– Не знаю Алису. Только Номер один.
Патрик порылся в кармане и достал фотографии. Показал ему Алису.
– Это она – Номер один, – сказал жандарм.
Таким же образом он показал фотографию Артура.
– Ты Номер два. А это Номер три, не так ли?
– Да, остался еще один номер, у него нет лица.