Я все тебе объясню, а потом ты пойдешь в полицию, отдашь письмо и тридцать пять килограммов этого ультрачистого кокаина из Мексики. Но прежде позволь тебя поздравить, ибо если ты находишься здесь, значит тебе удалось размотать ниточку, которую я оставил для тебя, и только для тебя на случай, если со мной что-нибудь случится. Я хотел, чтобы ты пришла сюда однажды, и так же хотел, чтобы не пришла никогда. Все было задумано достаточно сложно, чтобы это потребовало времени, чтобы никто не смог найти этого чемодана и чтобы – почему нет – тебе это тоже не удалось. Но ты справилась.
Первым делом ключ от яхты в моих вещах должен был тебя заинтриговать. Потом ты отправилась в Этрета забрать мое скудное добро, увидела мою фотографию перед яхтой, связала с ключом… И потом еще одна странная фотография луны-рыбы в качестве закладки в одном из моих комиксов, предназначенная тебе, тоже не могла не вызвать у тебя вопросов. Ты открыла мое второе имя, побывала на яхте и получила зашифрованное послание. Думаю, остальное сделало время, и его должно было пройти много, чтобы люди, которые могли за тобой следить, бросили это дело. Сколько недель, месяцев прошло, Абигэль, между сегодняшним днем и той ночью 6 декабря 2014 года? Я этого никогда не узнаю…
Каждое слово било Абигэль в солнечное сплетение. Отец говорил о ночи 6 декабря, а письмо было написано накануне. Она сглотнула слюну, с трудом, словно горсть песка, и вдруг услышала неподалеку шорох. Словно хрустнула под ногой ветка. Она быстро обернулась, вгляделась в растительность, которая постепенно тонула в темноте. Больше ни звука.
Теперь ты знаешь, что я не тот, за кого ты меня принимала. Но я всегда стоял за правое дело, Абигэль, ты должна мне верить. Все это было необходимо, чтобы мы втроем – Леа, ты и я – начали новую жизнь. Сменить имя, уехать – это стоит много денег. Эти наркотики были нашим пропуском к новому рождению и жизни без опасностей. Я хотел лучшего для нас троих.
Я пишу это письмо 5 декабря, уже шестой час, на улице темно и холодно, и моя рука дрожит в салоне машины. Я смотрю, как взлетают самолеты, люди летят к новым горизонтам, и мне бы так хотелось быть на их месте. Я на краю поля и скоро пойду закопаю наркотики в этой роще, той самой, где ты сейчас находишься. Я немало поработал в таможенной службе аэропорта Лескен в прошлом, ты знаешь, хорошо изучил окрестности и думаю, это место будет хорошим тайником. Я нанес его GPS-координаты на карту, зашифровал их и спрятал в луну-рыбу, перед тем как отправиться в путь из Гавра. Завтра я буду с вами, а следующей ночью мы все втроем уедем на восток. Все готово, все сработает, я верю. Будет трудно, но в конце концов мы встретимся все втроем, и я надеюсь, что пишу это письмо только для самого себя. У меня на глазах слезы, потому что я уже представляю, какой болезненный отпечаток авария 6 декабря оставит в твоей душе…
Абигэль потерла покрасневшие от слез глаза. Одна ее рука ушла в землю, пальцы скрючились, точно когти.
…Оставит или, вернее, оставила, ведь эта авария теперь наверняка уже далеко. Я даже не знаю, какое употребить время. Я, шахматист, человек расчета, теряюсь, потому что для меня еще ничего не произошло, но для тебя все уже случилось.
Как бы то ни было, если ты в этой роще в твоем настоящем, значит что-то не заладилось. Авария произошла, но не так, как планировалось.
Теперь пора объяснить тебе все…
Абигэль дошла до конца первой страницы. Она взяла следующий листок, как вдруг почувствовала на виске что-то холодное.
– Тихо, тихо…
Этот голос, этот запах застарелого пота… Абигэль подняла голову. На нее был направлен пистолет, и держал его усатый тип, приходивший к ней домой несколько месяцев назад, эта индейская морда, которая рылась в ее доме. На сей раз он был один и улыбался улыбкой гиены. Он вырвал листки у нее из рук, быстро взглянул на первую страницу, скомкал их и бросил на землю. Абигэль прижалась спиной к стволу дерева, на котором был вырезан знак XIII. У нее мелькнула мысль, что это будет эпитафия на ее собственной могиле.
Мужчина наклонился к чемодану:
– Наконец-то! Наконец-то, наконец-то, наконец-то…
Он поднял распакованный брусочек кокаина, взял крошечную щепотку порошка и шумно вдохнул. Потом потер нос.
– Чистейший.
Он положил брусочек на место и закрыл чемодан.
Над рощей пролетел самолет и заложил вираж, подлетая к посадочной полосе. Индеец смотрел на него несколько секунд, потом достал сигариллу и чиркнул спичкой. Он не спешил, тянул время, наслаждаясь успехом. Его глаза стервятника блестели.
– Эти самолеты напоминают мне финальную сцену в «Схватке»[35], ты видела этот фильм? Де Ниро и Аль Пачино лицом к лицу на площадке аэропорта. Хрестоматийная сцена.
– Как вам удалось…
– Оказаться здесь, с тобой? Маячок под твоей машиной. Я никогда не терял тебя из виду, идиотка! Черт побери, ты знаешь, на сколько здесь десятков миллионов евро? Стоило присматривать за тобой, цыпочка, а?
Он присел перед Абигэль с револьвером на коленях. Его подбородок уродовал небольшой шрам в форме дуги. Резким движением он схватил ее сзади за волосы и потянул. От его дыхания разило смертью.
– Я не хочу валандаться с трупом – годы уже не те. Не гони волну, детка, и все будет хорошо. Наркота у меня, твой отец и девчонка мертвы, можно сказать, что мы квиты. Если рыпнешься отсюда, пока не пройдет десять минут, всажу тебе пулю в лоб. А если еще мне попадешься, получишь по тому же тарифу.
С сигариллой в уголке рта он, морщась, выпрямился. Кости хрустнули.
– Стар я уже для таких дел…
Со вздохом он подхватил чемодан и пошел прочь. Абигэль не могла шевельнуться, не чувствовала ни рук, ни ног, хоть и не была в катаплексии. Она нашла в себе силы спросить:
– Человек, который пришел с вами в прошлый раз, сказал, что я должна была умереть вместо моего отца. Почему? Какое отношение я имею к этим наркотикам?
Усач едва оглянулся:
– Забудь все это. Считай, что наша встреча тебе приснилась, и будешь жить лучше и дольше…
Он скрылся. Абигэль бросилась к комку бумаги. Она хотела узнать разгадку всей этой истории. Она разгладила листок, но не увидела никакого текста: чистая бумага. Чист был и второй листок, и третий, и четвертый. Все слова, написанные на бумаге ее отцом, больше не существовали.
Далеко впереди зашелестели листья деревьев, хоть ветра не было. Ветви закачались и раздвинулись. Захрустели сучья, и большой черный седан появился между стволов. Сквозь ветровое стекло Абигэль разглядела улыбающееся лицо отца.
Она закричала.
62
– Дорогая… что с тобой?
Абигэль открыла глаза. Зебры, львы, жирафы. Желтые и охряные стены, запах простыней и пота. Она была насквозь мокрая, одежда липла к телу.
– Что…
Голову сжимали тиски, затылок ломило. Она огляделась, ничего не понимая. Спальня, квартира Фредерика… Она перекатилась на бок, посмотрела на часы на радиобудильнике. 21 час.
– Давно я сплю?
– Не знаю, я только что пришел.
Абигэль села с ощущением, будто выпросталась из бетона.
– Не может быть, опять начинается. Я была в лесу не далее как… минуту назад. Гудели самолеты… Я помню красно-белую башню… это, наверно, был аэропорт Лескен. Потом чемодан, полный наркотиков… Письмо…
Абигэль посмотрела на свои руки, на ногти. Чистые, как у хирурга. Фредерик взял с тумбочки стакан воды и протянул ей:
– На, выпей. Ты так вспотела, ты обезвожена. Я никогда не видел тебя в таком состоянии. Как будто ты пробежала стометровку.
Фредерик потрогал ее лоб. Горячий.
– Наверно, стоит вызвать врача.
Абигэль выпила воду залпом.
– Не надо врача, я не… больна. Мой отец… закопал наркотики в лесу, это точно. Килограммы и килограммы кокаина. Он был наркоторговцем, Фред! Это объясняет и яхту, и второе имя, и типов, которые приходили ко мне, – они искали эти проклятые наркотики.
Абигэль изо всех сил напрягла память. Образы мало-помалу меркли, все становилось расплывчатым, неясным. Воспоминания разлетались, как бабочки. Что с ней? Она закрыла глаза, сосредоточилась, попыталась увидеть четкую картину.
– В чемодане было письмо моего отца, адресованное мне. Он хотел все мне рассказать. Он написал, что… что авария шестого была запланирована, что… О боже мой…
Она села на кровати. Фредерик уселся рядом.
– Это всего лишь очередной кошмар.
– Нет! Это было реально! Я была там! Я уверена!
– В таком случае скажи мне где, и мы сейчас же туда поедем.
Абигэль встала, кинулась в ванную и заперлась там. Быстро спустив брюки, она посмотрела на последнюю татуировку. «Леа должна была быть 4-й». Что это значило? И когда она сделала эту татуировку? Она понятия не имела!
Фредерик стучал в дверь. Она открыла и показала ему татуировку.
– «Леа должна была быть 4-й». Что это может, по-твоему, значить?
Он явно видел надпись впервые.
– Ты не помнишь? Наши открытия, касающиеся компьютера Хеймана.
– Нет. Я… я помню, что была у Жизели сегодня днем… Помню карнавальные маски в ее кабинете, помню… запах табака… Но… остальное – черная дыра.
Фредерик вытаращил глаза:
– Сегодня днем? Какой, по-твоему, у нас сегодня день?
– Двадцать первое.
– Вечер двадцать второго, Абигэль.
Она лишилась дара речи. Как это может быть? Увидев ее в такой растерянности, Фредерик сжалился и все ей рассказал: про педопорнографические картинки, обнаруженные вчера в ноутбуке Жантиля, аккаунт Леа на «Фейсбуке», связь с Фредди, который планировал похитить ее дочь.
По мере этих откровений Абигэль казалось, что она все глубже погружается в пучину.
– Похитить Леа? Нет, Фред. Это… это неправда.
– Мы легли вчера вечером, ты очень разволновалась из-за этих открытий, но быстро уснула после лекарства. Эту татуировку ты, наверно, сделала по пути из казармы, не хотела забыть… Сегодня утром я ушел на работу, как обычно. Все было хорошо, ты еще была в кровати, но уже проснулась. Я сказал тебе, что позвоню, если будет что-нибудь новое о содержимом компьютера Николя Жантиля, но эксперты над ним еще работают. Ты действительно ничего не помнишь?