— Слушайте, — начал он. — Когда я говорил о том, что вам нельзя открывать Слово никому — даже никому из соплеменников — то прежде не в меру любопытных детей я имел в виду Ахета. Мы не видели его снов. Мы не знаем, какие мысли бродят в его голове, но мы все видели его глаза. Так вот: он наш соплеменник, наш брат во всем, включая душу. Поклянитесь мне, что впредь вы будете относиться к нему, как к человеку, как к равному себе, что вы не будете больше смеяться над ним или презирать. Я жду.
На сей раз ему ответили неохотно. Взрослые клялись тихо, как-то странно отводя глаза, мальчишки — более решительно, но скорее из уважения к воле учителя, которая спасла им всем жизни. Чувствовалось, что им запали в душу первые слова из речи Вайэрси, и это так заняло их, что остального они просто не слышали. Теперь не было Неймура и из его воинов в живых никого не осталось, но Вайми подумал — что, если и здесь найдутся желающие быть монархистами больше, чем сам король?
На обратном пути они не поленились взобраться на вершину Обзорной горы, благо день выдался совершенно безоблачный, ветреный и поразительно ясный. Но они не увидели на том берегу Срединного озера смутного белого пятнышка Парнала. Там висело странное тёмное облако, прилепившееся основанием к земле. Присмотревшись, они заметили ещё несколько таких облаков — смазанных расстоянием, маленьких, совсем не страшных… но каждый из Глаз Неба знал, что это такое.
— Парнал в огне, — сказал Вайэрси. — Это значит, что весь Найр охватила война.
— Я не хотел этого, — внезапно сказал Вайми, опуская глаза, — я хотел всего лишь знать и даже не представлял…
Тяжелая рука Вайэрси легла на его плечо.
— Послушай, брат: не мы подожгли их города, не мы довели их народ до того, что он готов схватиться за оружие при первой возможности. Мы делали то, что должны делать. И потом, это ведь нам на руку…
Вайми повел плечом, и ладонь брата соскользнула с него.
— Сейчас — да, но потом? Я чувствую, что государь мёртв, — сказал он с непоколебимой уверенностью. — Но тот, кто займет его место, может оказаться ещё хуже.
Здесь, на вершине горы, их отряд и распался. Вайэрси отпустил юношей в Туманную долину — он знал, что они всё равно бы ушли, — а сам вместе с подростками, братом и его компанией вернулся в селение. Их ждало много дел: предстояло отстроить хотя бы несколько домов и перекрыть верхнее ущелье стеной из глыб, торчавших, как надолбы, чтобы на неё никто не смог залезть. Работа обещала стать тяжелой, но без стены жить здесь не стоило: они остались тут прикрывать племя и дать ему набраться сил, а не глупо погибнуть.
Юноши ушли в Туманную долину грустными — им предстояло рассказывать о потерях — и Вайэрси печально смотрел им вслед. Там, на новом месте, их тоже ждал огромный труд — постройка удобного селения была делом вовсе не маленьким. И, хотя Туманная долина слыла естественной крепостью, ещё более надёжной, чем здешняя, её тоже предстояло укрепить…
— Вот и закончилась война, — глядя вслед уходящим, сказал он. — Я не знаю, что ждет нас дальше… но меня тревожит Ахет. Ивлана умерла, и я просто не знаю, кто теперь может ему помочь…
Глава 26
Вайми не считал потянувшихся за победой одинаковых дней. К счастью, по свойственной Глазам Неба детской привычке прятать в земле свои сокровища, уцелела его вайтакейская статуэтка и другие изящные безделушки, красивые или непонятные, но равно будоражащие воображение, и все подолгу любовалось ими, словно возвращаясь в милое им прошлое.
Дома, пусть примитивные и грубые, они закончили за четверть луны. Со стеной дело обстояло сложнее — она могла пригодиться лишь через несколько лет, а её строительство вышло делом скучным и тяжелым, так что Глаза Неба предпочитали ходить на охоту и на разведку.
Вайми тоже начал подумывать, что неплохо бы сходить с Найте к краю мира — посумерничать и помечтать. Когда-то он любил мечтать о будущем — конечно же, безмерно, непредставимо счастливом. Предвидел — или всего лишь грезил?.. Вот оно пришло, будущее. Иногда, с Линой, он счастлив настолько, что лучшего и вообразить нельзя. Но его детская уверенность, что всё обязательно будет очень хорошо, давно ушла навсегда за край мира. Вслед за его родителями.
Вайми хотел вернуть её или хотя бы погрустить о несбыточном, но стеснялся, или, быть может, стыдился уклоняться от общих трудов, — и, как-то незаметно, стал единственным строителем стены. Он вытаскивал из груды обломков под скалой очередной кусок камня, забрасывал его на голову, нёс к стене, укладывал его там, возвращался за новым — и так без конца. Тяжелая, монотонная работа — но в залитом ослепительным солнцем ущелье, под синим, в перистых облаках, небом, где сильный горячий ветер мгновенно высушивал проступающий на теле пот. Колючий раскалённый гравий обжигал ноги, мускулы ломило от тяжести камней — но ощущения ему даже нравились, а работа не мешала мечтать. От скуки Вайми закрывал глаза, двигаясь в жаркой темноте, и удивляясь, как точно выходит к цели. Умаявшись, он ложился на живот, в глубокую мягкую пыль, сомкнув подошвы босых ног, удобно подтянув под голую грудь руки, и мирно дрых в том же ущелье до заката. Единственное, что тревожило его — это последствия пытки. На его теле давно не осталось никакого следа — но он начал ощущать всевозрастающее жжение в основании позвоночника. Когда нельзя стало даже сидеть, он всё же решил посмотреть, что же там происходит, обнаружив на крестце красное пятно диаметром в ладонь. Оно обжигало пальцы, словно раскаленная сталь — хотя сама пылающая кожа ничуть не страдала от жара. Второе горящее пятно появилось на солнечном сплетении — так же больно и горячо. Третье — внизу его живота, но меньше и ощущения в нем оказались слабее, в виде покалываний, приливов жара и холода, чувства давления то изнутри, то снаружи. Четвертое пятно обосновалось в пупке, но совсем крохотное, в нем ощущалось лишь жжение и покалывание. Сердце иногда начинало биться так часто, что словно стучалось маленьким кулачком, пытаясь выскочить из груди. В ней появлялись какие-то странные боли — иногда тупые, иногда резкие и острые, как от удара ножом, а в животе постоянно ощущались спазмы. Порой юноше казалось, что в его грудь воткнуто несколько сотен иголок — причем изнутри, а не снаружи. Ощущения иголок и жара поселились в его горле, между бровями и в затылке, иногда расползаясь по всей голове — словно на неё надели шлем. Часто начинало гореть и краснеть всё лицо, особенно уши. Одновременно с этим у Вайми горели ступни ног — приходилось постоянно болтать ими в воде, чтобы хоть чуть охладить пылающие подошвы. Иногда он ощущал странные уколы и судороги в самых неожиданных частях тела — впрочем, всё это быстро проходило.
Другие, более странные ощущения пугали и, в то же время, необъяснимо привлекали его: внезапные вспышки света, восходящие по позвоночнику, как внутренние фейерверки, и даже те цвета, что он видел глазами, становились невероятно насыщенными. Иногда ему казалось, что его осознающее «я» — меньше его сознания, даже малая его часть. Сидя на пятках и закрыв глаза, он часами пытался прорваться в эти таинственные области — иногда почти чувствуя, что получается. Но, в общем, это не слишком его занимало. Если у него оставался хоть какой-то досуг, он проводил его с Линой — часто не занимаясь любовью и даже не беседуя с ней: они могли часами просто сидеть рядом, лишь искоса поглядывая друг на друга. Но больше всего его увлёк удивительный радужный диск. Чудом и лишь случайно спасённый Линой, он почти не пострадал во время их приключений. В бою она инстинктивно прикрывалась им, словно небольшим щитом — диск был диаметром в три ладони, толстый и тяжёлый — и на его кромке появились зарубки от найрских мечей. Но кварц, под которым лучилось радужное нечто, не пострадал.
Хотя теперь Вайми знал, как вызвать из этого сияния точные образы, цельной картины не получалось. Он только ахнул, увидев в том, чужом небе Парящую Твердыню — она, вместе со стаей иных, меньших существ, похожих на громадных четырёхкрылых птиц, сражалась с другими живущими в небе существами, — чем-то совершенно бесформенным и непонятным. Он даже не сразу понял, что это сражение: слишком много совершенно чуждых ему образов. Но порой он видел кое-что, поразительно знакомое…
Между тем короткие дни мира истекли. Глаза Неба не знали, чем кончилась война в Найре — и кончилась ли вообще — но в лесах появились шайки головорезов, которые явно не подчинялись никому. Отчаянно озлобленные и ненавидящие даже друг друга, они, тем не менее, были на удивление хорошо вооружены, и с каждой шайкой приходилось сражаться отдельно: какой бы ужасной ни оказалась её участь, другие это не трогало. Наученные горьким опытом, Глаза Неба избегали схваток, как огня. Несколько стрел из засады и быстрое отступление — вот что стало их тактикой, очень удачной: каждый раз им удавалось убить двух-трёх, иногда и больше найров, а из них никто даже не был ранен. Но и враг не оставался в долгу — шайки старались завести злых собак. Те предупреждали о засадах, а потом успешно выслеживали нападавших. Долго так продолжаться не могло, и вскоре подростки принесли в селение Баану со стрелой найра в груди. Этот день Вайми суждено было запомнить навсегда.
Лине удалось извлечь стрелу — хотя Баану во время операции лишился сознания от боли, он должен был выжить. Но парнишка сильно ослабел и мог выздороветь лишь через несколько недель, в лучшем случае.
— Дальше так продолжаться не может, — сказал Вайми брату. — Теперь у нас осталось всего девять бойцов. Уже сейчас мы не можем преградить бандам дорогу вглубь леса, и некоторые наверняка добрались до Туманной долины. Рано или поздно, но неизбежно нас всех перебьют.
— Да, — спокойно сказал Вайэрси. — И что же ты предлагаешь?
Они сидели перед тем, что осталось от его дома — нишей в скале, где едва умещалась травяная постель, так близко, что могли коснуться друг друга.