– С игрой еще не покончено. Пока я выигрываю, и если ход не перейдет к тебе, едва ли это можно назвать игрой, верно? Я помню тебя, ангел, но помнишь ли ты меня?
Лираз не помнила. Убитые ею, память о которых наносилась на руки сажей костра и горячим раскаленным ножом, – и в лучшие-то времена все они сливались в одно пятно, а уж сейчас и подавно. Сколько полуволков убила Лираз за десятки лет своей жизни? О том знают только божественные звезды.
– Не сказала бы, что сильна в этой игре, – выдавила она.
– Я намекну, – сказала Тен.
Намеком было одно слово, и оно заставило химеру рычать от ненависти. Название места.
– Шаббат.
Слово будто распахнуло память Лираз; кровь вскипела. Шаббат.
Это было давно, но она не забыла ни деревушку, ни то, что произошло в ее окрестностях. Она упрятала эти воспоминания в самые глубокие недра памяти, упрятала от самой себя. Они ранили, и она засунула их как можно глубже. Словно письмо, приносящее боль. Впрочем, письмо еще можно было бы сжечь.
Воспоминания сжечь не получится.
Воспоминания о том, как когда-то давно она поступила с умирающим врагом; о том, как после этого на нее смотрели братья. Смотрели еще долгое время спустя.
Она услышала свой охрипший голос.
– Это была ты?
Она не собиралась разговаривать, это было бы проявлением слабости. Но защита рухнула. И… Шаббат. Если немыслимое множество химер, убитых Лираз в течение жизни, сливались в пятно – эта была исключением. Простое слово, Шаббат, разбудило память.
И все-таки что-то не сходилось.
Лираз потрясла головой, проясняя разум.
– Это не ты. Тот солдат был…
…не волчицей, а лисой, – собиралась она сказать.
Но Тен перебила:
– Тем солдатом была я. Это моя первая смерть, понимаешь? Ты осквернила мою истинную плоть, хотя это, конечно, просто сосуд. Мы в более выгодном положении в этой твоей игре, ангел. Ты не можешь угадать по виду. У тебя нет ни шанса.
– Не могу, – согласилась Лираз.
В голове кружился калейдоскоп цветных стеклышек – кружился, кружился…
– Новая игра, – насмешливо объявила Тен. – Если выиграешь, сохранишь руки. Все, что требуется, – сказать мне, чью смерть означает каждая твоя метка.
И Лираз представила, как она рассказывает Азаилу, что нашла разгадку повторяющегося сновидения.
Как отрубить обе свои руки?
Легко. Отдать топор химере.
Ведь шансов победить в игре у нее нет.
Тен посмотрела на огромного монстра с секирой и поманила его к себе. Сказала Дракандам:
– Задерите ей рукава.
Они повиновались и свирепо уставились на ее руки. Полуволчицу передернуло. А дальше провал памяти – «глаза дьявола», прижатые к обнаженным кистям, все накрывает лавина дурноты, боль, слабость… Четыре хамсы на ее плоти. Почти милосердие. Скоро все закончится, ни один серафим такого долго не вынесет. Она же сама стремилась к смерти, и получить такую смерть – не так уж плохо. Очищение.
Все же не милосердие. Должно быть, Тен приказала Дракандам не давать ей терять сознание, поскольку лавина схлынула и Лираз обнаружила, что смотрит прямо на отпечаток ладони, который она прожгла на груди полуволчицы. Обожженная кожа покрылась волдырями и сочилась какой-то дрянью, обугленные ткани отпали, оставив открытое кровоточащее месиво. Омерзительно.
– Продолжим.
В голосе Тен звучало неприкрытое злорадство.
– Я сделаю тебе поблажку. Начнем с конца и пойдем в обратную сторону. Конечно, ты помнишь последние события.
– Я не хочу играть в твою игру.
Ответ Лираз звучал жалко. Что-то внутри нее поломалось. Сердце сжималось, как детский беспомощный кулачок. Первый раз в жизни она мечтала, чтобы ее спасли.
– Мне плевать, чего ты хочешь и не хочешь. И ставка меняется. Если ты выиграешь, я прикажу Рарку рубить с одного удара. Если проиграешь…
Она обнажила и спрятала желтые длинные клыки в гримасе, которая не оставляла сомнений в ее намерениях.
– Если проиграешь… Не с одного. Это же веселее?
Она схватила руки Лираз и распрямила их.
– Начнем с меня. Какой знак, ангелочек? Который мой?
– Ни один, – задыхаясь, прошептала Лираз.
– Врешь!
Но это была правда. Если бы убийство в Шаббате оставило после себя татуировку, то она оказалась бы на пальцах – ведь это произошло так давно. В конце того дня Азаил достал татуировочный набор, взвесил на руке. Посмотрел на нее; слишком долгий и слишком невыразительный взгляд для Аза. Будто сделанное ею в тот день изменило не только ее, но и его тоже. А затем убрал набор обратно в ранец и отвернулся.
Лираз слышала фразу: есть только одно чувство, которое при воспоминании не тускнеет, сохраняет полную силу и яркость. Единственное, над которым не властно время. Сколько бы лет ни прошло, оно приходит из прошлого, как если бы ты проживал его заново. И это чувство не любовь – да и не сказать, что в любви у нее такой большой опыт, – не ненависть, не гнев, не счастье, не даже горе. Воспоминания о них – всегда только эхо истинного чувства.
Стыд. Именно над ним не властно время. Лираз только сейчас поняла, что в основе всех ее поступков лежал стыд и что ее душа – зараженная почва, в которой не способно расцвести ничто доброе.
Я не могу представить, что ты попросишь прощения, сказала Тен.
Она права. Была права. А сейчас? Лираз попросила бы прощения за Шаббат. Если бы голос ей подчинялся. Если бы она могла заговорить. Изнутри рвался звук. Смех? Если бы она сама была способна в такое поверить, то сказала бы, что рыдает.
А по правде, и то и другое. Она мечтала лишиться рук, с одного удара или нет, и оттого смеялась. Страшно. Жестоко. Смешно!
Как ни дико это звучало, мечта становилась явью.
30Ближе и ближе
Сначала было пусто.
Потом ощущение поменялось, хотя Акива по-прежнему никого не видел. Он просто знал, что больше не один.
Затем скрипнула, закрываясь, дверь; дунул ветерок, выдавая движение. Миг – и вот Кэроу уже стоит перед ним, как воплощение желаний.
Не надейся, предостерег он себя. Ты не знаешь, зачем она пришла. Но даже просто быть рядом… Его кожа, его пальцы – они помнили… Шелк, биение крови, трепет… руки обретали собственную волю. Он сцепил их за спиной в замок.
Она так смотрела на него в пещере…
– Привет.
Потупившийся взор, на щеках – густой румянец.
Она покраснела. А если она покраснела… Божественные звезды, как же она прекрасна!
– Привет, – ответил он тихим хриплым голосом.
Надежда снова взяла верх. Скажи еще раз, умолял Акива. Если она повторит, то, может быть, вспомнит храм Эллаи: как они сняли маски и первый раз со времени битвы при Булфинче увидели лица друг друга.
Привет, сказали они тогда, и это прозвучало как заклинание. Привет – как клятва. Привет – дыхание к дыханию.
Вдох – и первый поцелуй.
– Мм…
Она бросила быстрый взгляд в его сторону, встретилась с ним глазами и покраснела еще гуще.
– Ну, привет.
Она сделала небольшой шаг вперед. Достаточно близко. Еще шаг. Акива смотрел, и в нем поднимала голову любовь и тяга к жизни. Его комната, и они здесь вдвоем. Можно поговорить, освободившись из-под гнета внимательных глаз. То, что она пришла, означало так много. И пламя взгляда, которым они обменялись в пещере. Он не мог не надеяться, что это означает… все.
Обретение надежды было подобно веревке в ее руках, когда он завис над пропастью и уже не надеется. От нее зависело, жить ему или умереть.
Она огляделась, хотя смотреть здесь было не на что. Помещение было вырублено не так грубо, как большинство остальных. Гладкие стены и четкие углы в мире кривых линий.
– А я помню эту комнату, – сказала Кэроу тихо. – Здесь мертвых готовили к погребению.
Слова слегка встревожили его. Акива пролежал здесь в полудреме несколько часов, сосредоточившись на точке концентрации боли. Лежал словно труп – в комнате, где прежде лежали трупы?
– Я не знал, – ответил он, надеясь, что не нанес бывшим обитателям пещер оскорбление.
Кэроу провела кончиками пальцев по камню. Теперь она стояла к нему спиной, и он видел, как в такт дыханию поднимаются и опускаются ее плечи. Синие волосы заплетены в косу – синие, как сердцевина пламени. Мягкие завитки на затылке выбились и чуть торчали. Более длинные пряди были убраны за уши, все, кроме одной, упавшей на щеку.
Акиве страшно захотелось причесать их и заправить обратно. Расчесывать медленно, ощущая тепло ее шеи.
– Мы подзуживали друг друга прийти сюда и полежать, – сказала Кэроу. – Я имею в виду, дети.
Она медленно обошла стол, остановилась лицом к Акиве у дальней стороны, будто воздвигая между собой и Акивой барьер. Подняла глаза к потолку. Высокий, и в центре похожее на дымоход отверстие.
– Это для душ, – пояснила она. – Чтобы они возносились в небо, а не застревали внутри горы. Мы раньше говорили, что если заснуть в этой комнате, твоя душа подумает, что ты умер, и вознесется.
Акива почувствовал, что Кэроу улыбается. А потом увидел отблеск этой улыбки на ее лице, легкий и нежный.
– Ну, так я притворилась однажды, что уснула здесь, и вела себя, будто утратила душу. И уговорила других детей помочь мне ее отыскать. Весь день, под потолком.
Она опять улыбнулась, медленно, непривычно.
– Я поймала воздушного элементаля и сделала вид, будто это моя душа. Бедный он, бедный. Я была тогда маленькой дикаркой.
Ее лицо… Оно по-прежнему оставалось для него неразгаданной тайной, а улыбка почти превращала в незнакомку.
Если у них с Мадригал был целый месяц, то с Кэроу у него было сколько?.. две ночи? Или даже одна, бо́льшую часть которой он проспал. И два дня урывками. Несколько встреч украдкой, и все, что он видел, – переполнявшую ее ярость, опустошение, страх…
Сейчас было что-то совсем другое. Улыбаясь, она излучала сияние, как лунный камень.
И тут он со всей очевидностью понял: у нее теперь не только другое лицо. Он привык думать, что это та же Мадригал, только в ином обличье и с другим именем, но ведь в теле Кэроу она прожила еще одну жизнь – в другом мире, в окружении людей. Как это изменило ее? Он не знал.