Коренастый сэй-гор устал. Его движения замедлились, удары стали менее точными, рука начала терять твердость. Да и глубокие порезы на груди и на правом боку наверняка дают о себе знать. Но как бы ни измотал бой его противника, а Эки приходится сейчас много хуже. Сэй-гор - умелый боец, но будь Эки посвежее, он давно прикончил бы его. Теперь же… он с трудом парирует даже эти неточные и ослабленные удары коренастого. Кровь, сочащаяся из рассеченной брови, заливает глаза, пробитая чужим клинком нога отказывается повиноваться, руки превратились в одну сплошную боль…
Сэй-гор больше не предлагает ему сдаться. Он тяжело с хрипом дышит, и думает, верно, только о том, как бы поскорее убить проклятого юнца. Невзирая на любые приказы - убить… А потом упасть на камень площадки, привалиться спиной к обветшавшему деревянному столбу и просто посидеть без движения, хоть немного посидеть… наблюдая, как воины отделяют от плеч голову хальгира, чтобы отвезти на опознание в Вирт-Хорл… Или он отрубит ее сам?… Ну уж нет! Его головы им не видать!… Эки отчаянно прыгает вбок…
Нехитрый прием: отвести Шрамом меч коренастого и подсечь Вспышкой его колено… Вот только проклятое бедро взрывается болью, руке передается мучительная судорога тела и левая шисса, не достигнув цели, бессильно отлетает вниз, чтобы впиться острием в предательскую щель между камнями… и со звоном сломаться почти у самого эфеса под напором вражеского сапога.
- Мертв! - торжествующе рычит коренастый. - Мертв!
Клинок сэй-гора описывает широкую свистящую дугу… но вместо шеи хальгира встречает обломок стали, недавно еще бывший Вспышкой. Удар, однако, слишком силен, чтобы его просто остановить - рука Эки поддается и сталь с мерзким влажным хрустом впивается в плечо… А миг спустя коренастый вдруг обнаруживает вторую шиссу мальчишки у себя в животе и начинает складываться пополам, валясь на покрытую бурыми пятнами каменную площадку…
Вот и все… С этим - все…
Эки-Ра попытался подняться и с удивлением обнаружил, что не может этого сделать. Левая рука не слушалась и одеревеневшая, сведенная судорогой шея никак не позволяла повернуть голову, чтобы разглядеть на месте ли еще эта рука. Он, кажется, все еще стоял на правом колене и не торопился пока падать вслед за коренастым сэй-гором. Впрочем, это уже ненадолго. Бойцы ушедшего в мир иной старшины уже начинали с опаской подступать к истекающему кровью молодому барску. Они не знали, что он больше ни на что не способен. Они боялись его… Эки улыбнулся, с трудом раздвигая горящие, соленые от свежей крови губы… Сколько же их? Проклятая красная пелена перед глазами никак не давала рассмотреть приближающихся солдат. Ничего, он их уже довольно посчитал… На ощупь… Теперь осталось только одно - не позволить врагу насладиться победой. Не дать Бьер-Рику возможности посмотреть в мертвые глаза своего племянника…
Интересно, край обрыва за спиной далеко?… Если попробовать повалиться назад…
- Эй, Хвост! - Гера лениво сплюнул в сторону развалившегося на промерзших досках скамейки приятеля.
- А если бы попал? - равнодушно спросил тот. - Тебе как, сразу в бубен бить?
- Да ну… - отмахнулся Гера. - Хвост-хвостяра… Не напрягайся.
- А я без напряга дам. Те и без напряга хватит. Рассыпешься.
- Грозился один такой. Вчера закопали.
- Я не грожусь, я те как есть говорю. Еще харкнешь - башку ушибу.
- Ой, допросишься Хвостик…
- Заколебали, - подал голос худой и нескладный паренек, прозванный приятелями Фенькой… а за что прозванный - никто уже и не помнил. - Кончайте оба, без вас кисло.
- Угу, - поддержал друга Миха Бык. С его "мнением" даже безбашенному Гере приходилось считаться. Этого "шкафчика" поди проигнорируй; Бык - существо простодушное, он грозиться не станет, а просто приложит с правой и увидишь северное сияние наяву. - Кончай бычиться, Гер.
- Бычиться у нас только ты можешь, - Гера осклабился, довольный отмоченной хохмой. - Ты ж у нас, блин, Бык!
- Пошел ты, - беззлобно отмахнулся тот.
- Кстати, Герыч, - подхватил мысль Фенька, - дал бы разнюхаться, а?
- Давать тебе девки будут. Я те чё, благотворительный фонд? Бабки гони.
- Бабки будут. Ты ж знаешь, за мной не заржавеет. Дай, тоска же…
- В цирк сходи, - огрызнулся Гера, но в карман все-таки полез. Там у него давно уже томился в ожидании полиэтиленовый пакетик с белым, почти невесомым порошком…
- Стой, дятел! - вдруг напрягся Хвост. - Идет кто-то!
- Менты, тля буду! - зашипел Фенька.
- Мать их! Только что ж проезжали!…
- Ага, а теперь спешились, суки! Своим ходом идут!…
- Говорил же, нужно было сразу валить отсюда!…
Гера тревожно обернулся, посмотрел на подходившего человека. Тот быстрым шагом шел по дорожке, почти сливаясь с темнотой. Голые уже, но густо разросшиеся кусты сирени скрывали очертания его фигуры. Но вот он вышел на открытое место и стало ясно: к службе правопорядка прохожий не имеет никакого отношения. Гера увидел темную куртку с капюшоном, руки в драных перчатках и какое-то мохнатое тряпье на ногах… Бомж! В груди у подростка страх сменился закипающей злостью. Он шагнул навстречу приближающемуся нищему. Рука вытащила из заветного кармана не заветный пакетик, а тускло блеснувшую ручку выкидного ножа.
- Эй, ты, урод вонючий! А ну, пошел отсюда, пока я тебе табло не раскроил!
Узкое лезвие с эффектным стуком выскочило наружу. Гера, ощущая спиной молчаливое одобрение приятелей, шагнул навстречу замершему в растерянности бомжу:
- Не понял, козел?! Вали отсюда, пока не…
Нищий вдруг резко подался вперед и оказался прямо перед Герой. В лицо подростку сверкнули наполненные холодной яростью глаза… Нечеловеческие глаза!… А потом в грудь что-то страшно и обжигающе ударило, он почувствовал что летит назад… Падает навзничь на ступеньки подъезда…
Как жжет в груди!… Как жжет… Как…
Холодно…
Очень холодно…
Тело мягко качается вверх-вниз, будто вернулось детство и ты снова в руках у матери, которая качает тебя… качает…
Нежные руки вдруг с силой подбрасывают тело вверх, переворачивают, бьют о камни!… Откуда они здесь, эти камни?… И вода?…
Ну конечно! Ты в реке… И ты еще жив… Ох!…
Течение увлекает вниз, в холодную глубину, где нельзя дышать… Оно кузнечным молотом бьет в грудь, вышибая остатки воздуха… Пей, пей, несчастный!… Воды много!… Тебе в жизни не выпить ее всю!…
Запредельным усилием удается вырваться на поверхность, жадно вдохнуть пронизанный мелкой водяной пылью воздух… Легкие раздирает надсадный кашль…
"Дышать!… Не одаривайте меня всеми сокровищами мира, позвольте только дышать!…"
Ощетинившиеся каменными зубьями пороги сдирают с тела клочья одежды пополам с кожей… Веселые пенные буруны окрашиваются розовым…
"Прими мою жертву, могучий поток… Плоть от плоти моей, кровь от крови… Прими жизнь мою, поток… Прими… жизнь…"
Тишина…
Что остается, когда не остается ничего?…
Тишина…
Покой…
Целая вечность в тишине и покое…
"Но ведь я еще жив… Жив!… Я жив!!!"
И возвращаются звуки, чувства, мысли… боль… Боль сейчас - это спасение. Она доказывает, что борьба еще не окончена, что битва еще не проиграна до конца, Тши-Хат еще не сбросила дорогу твоей жизни в бездну небытия. Надолго ли?… Неважно!
"Я жив!…"
Кажется, пороги остались позади. Тело качает спокойная волна. Перед открытыми глазами медленно проплывают в небесной бирюзе легкие облака… Странно, что-то тянет вниз правую руку, скребется по донному песку, сопротивляется течению… Что это? Впрочем, какая разница… Мир уже сузился до пределов искалеченного тела и рассудок не желает мучиться еще и от любопытства…
Сознание удивительным образом плывет вместе с телом… и в то же время - отдельно от него. Оно постепенно раздваивается, расходится в стороны двумя равными половинками… Ты почти без удивления смотришь сам на себя, на свое лицо…
Странное лицо… Одновременно и очень близкое и отталкивающе чужое… Почти лишенное волос, розовокожее, гладкое… Нос слегка заостренный, как у нолк-лана, но без твердого рогового нароста, он гладкий и розовый, с более узкими, нежели у барска, ноздрями… Лоб широкий, ровный, чуть прикрытый сверху темными мягкими волосами, в беспорядке топорщащимися в разные стороны… Брови густые и тоже темные, сведенные над глазами в две ровные дуги, отчего выражение лица кажется немного мрачным… Глаза… они не такие большие, как у фэйюра, но почти столь же выразительны, зеленовато-серые, с черными круглыми зрачками в которых плещутся понимание, страх, боль, изумление… Много, ох как много удается прочитать в этих странно знакомых глазах!…
"Ну, здравствуй. Вот и ты," - пытаются прошептать губы. Сил нет даже на полуразборчивый хрип, но тот, другой, понимает.
"Я здесь, - шепчет он в ответ, - я с тобой."
"Я всегда знал, что ты рядом."
Это так хорошо, так легко… Будто говоришь с самим собой, все понимающим, знающим, чувствующим…
"Ты всегда был где-то рядом… вокруг… внутри…"
"Да," - соглашается тот, другой… Или он сам соглашается с самим собой? С другой половинкой одного "я"?
Таня не спала. Минут двадцать полежав с открытыми глазами, она встала, включила свет и попыталась читать подаренную Олегом книгу. Роман был действительно интересным, и в любое другое время она, что называется, "проглотила" бы его на одном дыхании… Сейчас почему-то "чтиво" не шло. Таня мужественно боролась с собой около получаса, надеясь, что чтение утомит ее и навеет сон, потом отложила книгу и встала. Неясная тревога вползла в душу, постепенно усиливаясь и принимая неприятные уродливые формы.
"Что происходит с Олежей? Он так странно выглядит и говорит… не оставляло чувство, что вообще не со мной говорит. И смотрит, будто насквозь. Бледный такой… и холодный…"
- Это паранойя, - собственный голос прозвучал в тишине чуждо, незнакомо, сорвался на последнем слоге… Таня подошла к висящему на стене небольшому зеркалу и решительно проговорила, давя разгорающийся страх: