Дед постоял у кровати, разглядывая дядины болячки, и вышел за дверь.
Провел рукой по дядиным болячкам и вышел за дверь.
Вышел к полям за школой, побродил по меже, постоял там немного и вернулся.
И увидел, что Дин Юэцзинь с Цзя Гэньчжу стучат в дверь его сторожки. Дед подошел и умоляюще спросил:
– Юэцзинь, Гэньчжу, что случилось?
Тут и началось удивительное. Такое же удивительное, как если бы солнце встало на западе и село на востоке. Как если бы на плоской равнине с утра пораньше выросла огромная гора. Как если бы в старом русле Хуанхэ, пересохшем сотни лет назад, снова появилась вода. Или на полях ранней весной поспела бы пшеница, которая подходит только к шестому месяцу. Колотившая в дверь рука Юэцзиня застыла в воздухе, и они с Цзя Гэньчжу одновременно обернулись и увидели моего деда, он стоял в трех чи[25] от порога с лицом полным усталости, с глазами затканными паутиной красных жилок. Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь переглянулись, без слов переглянулись и надолго замолчали.
Наконец на лице Юэцзиня проступила бледная улыбка, и он сказал:
– Дядюшка, вы что же, всю ночь глаз не сомкнули?
– Не спалось, – с горькой улыбкой ответил дед.
Цзя Гэньчжу посмотрел на Юэцзиня, переглянулся с Юэцзинем, затем обратился к деду и сказал:
– Учитель Дин, мы хотели с вами кое-что обсудить.
Дед говорит:
– Выкладывайте.
Гэньчжу оглянулся на ворота и говорит:
– Давайте отойдем немного.
А дед отвечает:
– Какая разница, говорите здесь.
Юэцзинь говорит:
– Как бы нам Дин Ляна не разбудить.
И они отошли в угол у ворот, встали под глухой стеной, посмотрели друг на друга, в конце концов Гэньчжу покосился на Юэцзиня и говорит:
– Давай ты.
А Юэцзинь покосился на Гэньчжу и говорит:
– Лучше ты.
Тогда Гэньчжу поднял глаза на моего деда, помолчал немного, вытянув губы в нитку, провел по ним языком и наконец заговорил:
– Учитель Дин, мы с Юэцзинем не сегодня завтра помрем, долго думали и вот решили, что должны открыть вам правду.
Дед вскинул на них глаза.
А Гэньчжу улыбнулся и говорит:
– Это мы заперли Дин Ляна с Линлин.
Дед переменился в лице. Не то побледнел, не то посинел, и взгляд его подернулся туманом. Туманом бескрайних полей. Туманом смятения, как если бы дед вдруг потерял опору под ногами и полетел в пропасть. В конце концов его взгляд опустился на Дин Юэцзиня – дед был уверен, что тот голову не может поднять от стыда, но нет, Юэцзинь держал голову прямо, а губы его растянулись в улыбке, такой же, как у Гэньчжу. В бесстыжей улыбке, какая часто гостила на лице моего дяди. Улыбаясь, они молча смотрели на деда, словно хотели прочесть что-то по его лицу.
И дед уставился на них, вытаращив глаза.
– Давайте начистоту, – заговорил Гэньчжу. – Это мы заперли кладовку и послали ключи мужу Линлин.
А Юэцзинь говорит:
– Гэньчжу хотел передать второй ключ жене Дин Ляна, но я его остановил.
Гэньчжу покосился на Юэцзиня и говорит:
– Только из уважения к учителю Дину, а не от добрых чувств к Дин Ляну.
Юэцзинь говорит:
– Дядюшка, мы хотели еще кое-что с вами обсудить.
Гэньчжу говорит:
– Учитель Дин, мы знаем, чего вы больше всего боитесь. Вы боитесь, что жена Дин Ляна узнает об их шашнях с Линлин.
Юэцзинь говорит:
– Поэтому мы и пришли кое-что с вами обсудить.
Гэньчжу говорит:
– Ничего такого особенного.
Юэцзинь говорит:
– Вам никакого вреда от этого не будет, нужно только ваше согласие.
Гэньчжу говорит:
– Согласитесь, и все будет тихо-мирно.
А дед мой говорит:
– Выкладывайте уже, что задумали.
Юэцзинь говорит:
– Гэньчжу, давай ты.
Гэньчжу говорит:
– Да какая разница.
А Юэцзинь говорит:
– Давай ты.
И Гэньчжу сказал:
– Ну так я скажу.
Повернулся к моему деду и говорит:
– Учитель Дин, вы только не обижайтесь. Мы вас обидеть не хотим, потому и пришли к вам все обсудить. Знаем, что вы человек образованный, потому и пришли к вам все обсудить. Если б это были не вы, а кто угодно другой, например, если б Ли Саньжэнь был еще жив, если б он был старостой и партсекретарем Динчжуана, партсекретарем и старостой, мы бы с Юэцзинем ни в жизнь не стали с ним ничего обсуждать, а пошли бы и сами все сделали.
Дед говорит:
– Вы… что там задумали?
А Гэньчжу говорит:
– Так мы про школу. Больше вам тут заправлять не надо. И больными командовать не надо. Теперь всеми делами заправлять будем мы с Юэцзинем.
Юэцзинь говорит:
– Дядюшка, я скажу как есть. Мы теперь будем школьным начальством, будем главными над больными, будем в деревне вместо старосты и партсекретаря. Теперь наше слово над вами закон. Если вы согласны, то и все остальные в школе тоже согласятся, никто и слова против не скажет.
Дед усмехнулся. Через силу усмехнулся и сказал:
– Это все?
– Это все. – Лицо у Гэньчжу окаменело. – Устроите общее собрание и там все скажете, объявите, что теперь всеми школьными делами заправляем мы с Юэцзинем. И всей матпомощью от управы заправляем мы. Говорят, у Дин Хоя хранится печать динчжуанского селькома, так вы должны у него эту печать забрать, теперь и печатью заправлять будем мы. Как будто мы с Юэцзинем староста и партсекретарь. А больше нам ничего не надо.
Дед смотрел на них и молчал.
А Юэцзинь говорит:
– Вы сделайте объявление, а больше нам ничего не надо.
Гэньчжу говорит:
– А если не сделаете, мы расскажем Сун Тинтин о шашнях Дин Ляна. И когда Тинтин узнает, вся жизнь у вас пойдет наперекосяк, и семье вашей настанет конец.
Юэцзинь говорит:
– Дядюшка, никакого вреда от нас школе с деревней не будет.
Гэньчжу говорит:
– У нас дело лучше пойдет, это я ручаюсь… Все знают, что старший ваш, Дин Хой, продал гробы, которые полагались нам как матпомощь от управы. Говорят, он еще денег подкопит и будет переезжать – в уездный центр или в Кайфэн. А младший ваш, Дин Лян, шашни на стороне завел, да не с кем-нибудь, а со своей же невесткой. Сами посудите, разве можно вам после такого заправлять делами в деревне, разве можно заправлять делами в школе?
Юэцзинь говорит:
– Дядюшка… Это для вашего же блага, для блага вашей семьи.
Гэньчжу говорит:
– А если не согласитесь, мы расскажем вашей снохе, как Дин Ляна с Линлин застукали в кладовке, и тогда вся жизнь у вас пойдет наперекосяк, и семье вашей раньше времени настанет конец.
Они говорили по очереди, один скажет, второй подхватит, словно артисты на сцене. Словно исполнители сказов чжуйцзы, которые так любил Ма Сянлинь. А дед стоял и смотрел, стоял и слушал. Солнце падало ему на лицо, и кожа светилась белизной. Мертвенной белизной, и дедово лицо покрылось мелкими бусинками пота, словно на него побрызгали водой. Дед как-то разом постарел, черные с проседью волосы стали почти седыми. Седыми и блестящими, как серебро, дед стоял под стеной, и его голова напоминала повисший в воздухе белый воздушный шарик, какие продаются в городе, – если бы не шея, голова покачалась бы немного на ветру да и влетела со всего маху в школьные ворота. Казалось, дед не узнает своего земляка Гэньчжу, не узнает своего троюродного племянника Юэцзиня, смотрит на них, как во время урока смотрел на пару непонятных картинок в учебнике, как смотрел на пару примеров, которые никак не получается решить, вот так он и смотрел на Юэцзиня с Гэньчжу, смотрел, приоткрыв рот, – с начала разговора и до самого конца рот у деда оставался разинут, за все время губы ни разу не дернулись и не сомкнулись, и глаза ни разу не моргнули.
В ветвях павловнии на школьном дворе брызгами зачирикали воробьи, словно ливень пронесся над притихшей школой. А дед и двое его гостей все стояли и молчали, молчали, как покойники, как немые покойники, только без конца глядели друг на друга. Цзя Гэньчжу первым потерял терпение, прокашлялся, будто у него засвербело в горле, прокашлялся и говорит:
– Учитель Дин, вы слышали, что мы сказали?
И дед сделал объявление, как велели Юэцзинь и Гэньчжу.
Сделал объявление за обедом. Много говорить не стал, сказал только, что постарел, что Дин Лян и Дин Хой – негодные сыновья, опозорили его хуже некуда, что теперь ему не с руки распоряжаться больными, не с руки заправлять делами в школе, а тем паче в деревне… Вот он и решил отойти от дел, а всеми делами будут заправлять Гэньчжу и Юэцзинь.
Сказал, что они молодые, бойкие, лихоманка их пока не доконала, вот пусть они всем и заправляют.
Люди сидели на обеденном пятачке перед кухней, грелись на солнце, вспоминали, как вчера ночью застукали дядю с Линлин, и думали, что деду в самом деле теперь не с руки быть главным. Со своими детьми не может управиться, куда уж ему другими командовать. И все закрутились, разыскивая глазами моего дядю, и увидели, что он сидит на корточках под восточной стеной, самой дальней от кладовки, и преспокойно жует. Люди на него смотрят, а он не прячет глаза, да еще и улыбается бесстыже, словно вчерашние приключения в кладовке для него пустяк. И что деду придется отойти от дел – тоже пустяк. И что школой теперь будут заправлять Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь – тоже пустяк. Улыбка порхала по дядиному лицу, вроде бы и натужная, а вроде бы и настоящая, словно вчерашняя передряга в кладовке для него и в самом деле пустяк. Люди не могли взять в толк, чему он улыбается, и кто-то крикнул с дальнего конца обеденного пятачка:
– Эй, Дин Лян! Хорошо чужую женушку тискать?
– Все мы одной ногой в могиле стоим, блудить так блудить.
А Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь не смотрели на дядю, они поставили миски с рисом на землю и слушали, слушали дедово объявление. А когда дослушали, взяли с окна какой-то рулон – не то плакат, не то что, сбегали на кухню за щеткой для чистки котлов, набрали на нее риса со дна мисок и приклеили свой красный плакат на тополь у кухни.