Не говоря ни слова, они торжественно клеили на тополь большой красный плакат, и вот наклеили, и люди пошли посмотреть, и увидели на плакате написанные от руки правила:
1. Все должны ежемесячно вносить продукты в общий котел, согласно стандарту. А кто станет плутовать и подкладывать камни, у того прабабка будет на елде сидеть, а вся семья заболеет лихоманкой и умрет.
2. Вся крупа, все масло, все лекарства, выделенные из управы, распределяются между заразными централизованно, лишнего хапать никому не дозволяется. Кто будет хапать лишнего, у того все предки до восьмого колена будут на елде сидеть, и все его предки до восьмого колена и потомки до шестнадцатого колена заболеют лихоманкой и умрут.
3. Как выбьем у начальства черные гробы, по одному на каждого заразного, распределять их будут Дин Юэцзинь и Цзя Гэньчжу, а если кто останется недоволен, во-первых, никакого гроба не получит, а во-вторых, мы всей деревней пойдем сажать на елду его предков до восьмого колена и потомков до шестнадцатого колена.
4. Никому не разрешается по личному почину присваивать себе школьное имущество, все желающие попользоваться имуществом прежде должны получить согласие Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзиня; если кто будет втихаря присваивать себе школьное имущество, тому умирать злой смертью, а могиле его быть разграбленной.
5. Все, чьи действия так или иначе затрагивают общественные интересы, должны заручиться согласием Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзиня, получить от них справку с казенной печатью. Без справки с печатью динчжуанского селькома ни одно решение не имеет силы. Кто ослушается, тот помрет раньше срока, и отец с матерью у того долго не проживут, а дети попадут в аварию.
6. В школе никому не позволяется разводить шашни и портить нравы, если еще кого поймаем за этим делом, погоним в деревню, наденем на него белый колпак, повесим на шею табличку и поведем по улицам. А всех его родных лихоманочной кровью обольем.
7. Если кто не согласен с изложенными выше правилами, тот пойдет через реку, а под ним (или ней) мосток сломается, заснет ночью и увидит смерть, заразит лихоманкой всю семью, всех родных, свойственников и друзей, а еще в таком случае он (или она) должен немедленно покинуть школу и вернуться домой, ждать смерти, ему (или ей) в школе больше нельзя оставаться ни часа. Если он (или она) останется в школе хоть на час, лихоманка его (или ее) тут же и прикончит.
Все собрались вокруг манифеста из семи правил, читают, кто про себя, кто вслух. Читают и улыбаются, будто смачно кого-то обругали, и кажется им, что правила эти здорово написаны, читать их одно удовольствие. И вот все закрутили головами, разыскивая Гэньчжу и Юэцзиня. А Гэньчжу и Юэцзинь сидят у стены, ковыряются в чашках, а лица у обоих затянуты строгой коркой, словно небо черными тучами. Вот так и приняли в школе новые порядки, новые правила.
И из-за этих самых правил в школе и во всей деревне произошло много такого, чего и представить было нельзя.
И Динчжуан стало не узнать.
Ничего особенного не случилось, просто дома у Цзя Гэньчжу намечался праздник. Большой праздник: младший брат Гэньчжу заболел лихоманкой, но соседи с односельчанами всем рассказывали, что парень он здоровый, съедает по три лепешки и две тарелки овощей в один присест, двумя чашками похлебки запивает. И в конце концов какая-то здоровая девушка из дальней деревни купилась на эти россказни и согласилась выйти за него замуж. Согласилась со дня на день сыграть с ним свадьбу. У брата Цзя Гэньчжу намечалась свадьба, большой праздник, чтобы гостям хватило места, следовало поставить во дворе десять столов. Но все большие столы, за которыми люди собирались по праздникам, теперь пошли на гробы, и к свадьбе Цзя Гэньбао столов для гостей было нигде не раздобыть, вот Цзя Гэньчжу и предложил ему взять вместо столов школьные парты.
С утра пораньше Гэньбао загрузил парты на тачку и уже собрался было везти их в деревню, но мой дед встал в воротах и загородил ему путь. Сказал, что парты трогать никому не дозволяется, только детям на уроках, а больше никому не дозволяется. И пусть его бьют смертным боем, но парты он эти никому не отдаст.
Шесть новеньких парт, покрытых красным лаком, лежали друг на друге в тачке. Дед хотел во что бы то ни стало подойти и выгрузить парты, а двадцатидвухлетний Гэньбао во что бы то ни стало хотел катить свою тачку дальше. Вот они и повздорили, и скоро вокруг собрались все больные со школьного двора.
И Гэньчжу с Юэцзинем.
Это случилось через три дня после того, как Гэньчжу с Юэцзинем сделались в школе хозяевами. За минувшие три дня ни Гэньчжу, ни Юэцзинь ни кусочка лишнего не хапнули из общего котла, ни глоточка лишнего не выпили из общего чана со снадобьем, мало того, они два раза смотались в волостную управу, вытребовали там на каждого больного по десять цзиней муки и пять цзиней бобов, а еще договорились освободить все семьи, где болеют лихоманкой, от трети земельного налога. Тут добавили, там скостили, и в результате людям даром досталось по двадцать цзиней муки и бобов, да еще с налогом вышло послабление. По крайней мере, Юэцзинь с Гэньчжу избавили больных от ежегодной перебранки с управой. И пока все радовались такой удаче, дед мой повздорил с Гэньбао.
Дед говорит:
– Школьные парты трогать никому не дам.
А Гэньбао ему:
– Учитель Дин, вы же знаете, что у меня лихоманка!
А дед говорит:
– У тебя лихоманка, а ты жениться надумал?
– Силы небесные, вы что, хотите, чтоб я так и помер холостым?
И все собрались вокруг и увидели, как дед мой стоит в воротах, не пропуская тачку с партами, и принялись его урезонивать.
Говорят:
– Пусть возьмет ненадолго парты, что тут такого? Он ведь вернет!
Говорят:
– Думаете, легко ему было невесту сосватать, когда вся деревня вымерла!
Говорят:
– Учитель Дин, вы на Гэньчжу обиделись, что он вам командовать не дает, решили ему отомстить?
Дед ничего на это не ответил, молча стоял в воротах. Полутеплое солнце лилось больным на макушки, и все дружно скинули ватные куртки. Одни остались в потертых свитерах, другие в новых фуфайках, а кто был в рубашках, набросили куртки на плечи. Такое уж время – в рубашке холодно, в ватнике жарко, а если накинуть куртку поверх рубашки, будет в самый раз, не замерзнешь и не упреешь. Дед был одет в желтую поношенную фуфайку. Оттененное фуфайкой, лицо его казалось вылепленным из воска. А поверх восковой желтизны проступила испарина, в солнечных лучах напоминавшая воду, просочившуюся из желтозема. И дед стоял ровно посередине ворот, вцепившись в створки, заслоняя проход, проделанный тачкой Гэньбао, уперев ноги в землю, словно это не ноги, а деревянные сваи. Он по очереди обвел взглядом всех больных лихоманкой и сказал:
– Если кто поклянется, что ребятишки его больше не будут ходить в школу, даже после его смерти, я разрешу Гэньбао увезти парты.
Люди молчали.
Дед крикнул:
– Кто поклянется?
Люди по-прежнему молчали, застыли на месте и молчали, и воздух будто стянуло льдом, а они стояли как истуканы, не зная, что отвечать, и в это самое время появился Гэньчжу. Он шел не торопясь, с синим, передавленным злостью лицом. Прошел по расчищенному толпой коридору, встал перед дедом и холодно проговорил, сдерживая голос:
– Учитель Дин, вы забыли, о чем мы договаривались три дня назад?
Дед покосился на Цзя Гэньчжу и ответил, не тихо и не громко:
– Пока я слежу за порядком в школе, парты трогать никому не дозволяется.
Гэньчжу говорит:
– Это хорошо, что вы следите за порядком. Но школа ведь находится в ведомстве деревни Динчжуан?
– Да, деревни Динчжуан. – Дед не мог этого отрицать, но стоило ему согласиться, что школа находится в ведомстве деревни Динчжуан, и все козыри оказались в руках Цзя Гэньчжу. Он достал из кармана бумагу, достал печать деревенского селькома, присел на корточки, разложил бумагу на коленях, подышал на печать, шлепнул на бумагу алый оттиск и протянул ее деду со словами:
– Что, теперь разрешаете?
Но дед, не шелохнувшись, стоял в воротах, тогда Цзя Гэньчжу снова уселся на корточки, расстелил бумагу на коленях, достал карандаш и написал: «В результате рассмотрения было согласовано, чтоб Цзя Гэньбао вывез из школы двенадцать школьных парт», а внизу поставил свою подпись. Величественно подписался прямо поверх красной печати и снова сунул бумагу деду под нос:
– Что теперь скажете?
Дед покосился на бумагу, на подпись и печать, затем, прищурившись, посмотрел на Цзя Гэньчжу, как будто перед ним стоит завравшийся ребенок и он смотрит на этого ребенка со смесью жалости и презрения. Но его презрение не ускользнуло от глаз Цзя Гэньчжу, не ускользнуло от глаз толпы, и теперь всем стало ясно, что дед не прав. Уже и печать на бумаге поставили, отпусти ты его, велика беда, взял парень несколько парт из школы. И на бумаге же написали: «В результате рассмотрения было согласовано», что тебе еще надо. У парня свадьба на носу, а ты ему палки в колеса, куда это годится.
И дядя мой протолкался из толпы, заступается за семью Цзя:
– Отец, парты все равно не наши, чего ты уперся?
– Закрой свой рот! Без тебя этого всего вообще бы не случилось.
И дядя умолк, нацепил на лицо улыбку, улыбнулся и отступил обратно в толпу, повторяя:
– Ладно, ладно. Я в твои дела не лезу. Не лезу, доволен?
Чжао Сюцинь протолкалась вперед и говорит:
– Учитель Дин, нельзя же так узко смотреть на вещи! Да и потом, парты эти не ваша собственность.
А дед говорит:
– Чжао Сюцинь, ты даже имени своего написать не сможешь, что ты вообще понимаешь?
И Чжао Сюцинь разинула рот и умолкла, стояла с разинутым ртом и не знала, что ответить.
Откуда-то сзади, расталкивая толпу, выступил Дин Юэцзинь:
– Дядюшка, это я разрешил Гэньбао взять парты, отойдите в сторону, дайте дорогу.
А дед отвечает: