Взгляд деда так и приклеился к этим ящикам.
– Отец, давай начистоту, – закурив, сказал мой отец. – Мы переезжаем, осталось только собраться.
Дед уставился на моего отца:
– И куда?
Отец отвел взгляд:
– Сперва в уездный центр, а там денег еще подкопим – и в Кайфэн.
Тогда дед спросил:
– Правда, что тебя назначили заместителем председателя уездного комитета по лихоманке?
Отец так и просиял:
– Тебе уже рассказали?
Дед не унимался:
– Правда, что на днях ты ездил в Минванчжуан и Гухэчжуан продавать гробы?
Отец отвел сигарету в сторону, на лице его проступил испуг.
– Кто тебе сказал?
– Какая разница, говори, было такое или нет.
Отец уставился на деда, на лице его так и застыла радость пополам с испугом.
А дед не отставал:
– Правда, что в Минванчжуане ты продал два грузовика черных гробов, восемьдесят штук? А в Гухэчжуане – три грузовика, сто десять штук?
Отец еще больше испугался, радость облупилась и упала с его лица, будто слой глины с буддийского изваяния, и от страха черты отца сковало вечным льдом. Они втроем так и сидели друг напротив друга, мать на кухне раскатывала тесто для лапши, мягкий стук ее скалки пролетал через двор, и казалось, что это чья-то пухлая ладонь стучится в стенку. Сидевший в глубине комнаты отец вдруг затушил свою сигарету, бросил окурок на пол и растер его подошвой в табачную крошку, в бумажную труху, потом коротко глянул на дядю и перевел взгляд на дедово лицо, на дедову седую голову.
– Отец, – сказал ему мой отец, – ты и сам все знаешь, мне больше нечего сказать. Только одну вещь скажу: думай обо мне все что хочешь, но все равно ты мне родной отец… И что ни говори, а в Динчжуане нашей семье оставаться никак нельзя. Мы с женой все обсудили, младший не сегодня завтра помрет, после нашего отъезда дом с мебелью останутся ему. Мы с собой только одежду возьмем и белье, а все остальное ему останется. Ни за что не поверю, что Сун Тинтин усидит после этого в своей деревне, не позарится на дом со всей обстановкой, не вернется в Динчжуан. А что до тебя, – помолчав, проговорил отец, – хочешь – переезжай с нами в город, хочешь – живи тут с младшим. Хочешь – приезжай в город позже, когда младший помрет. Я твою старость обеспечу.
Отец сказал так и замолчал.
А на дядиных щеках снова заблестели слезы.
Дед вернулся к себе в сторожку уже за полночь и долго лежал без сна, в голове его никак не укладывалось, что отец мой продает в соседних селах гробы, что отец собрался переезжать. Вспомнив о гробах, дед снова подумал: «Лучше б он сдох, мой старший!» От этой мысли сон совсем прошел. Голова побаливала. Ворочаясь в постели, дед вдруг вспомнил принятый на равнине обычай: если хочешь, чтобы враг твой скорее помер, закопай у его порога ивовый или персиковый кол – напиши на колу имя врага и разломай кол у его порога или на заднем дворе, а потом закопай, посылая врагу смертельные проклятья. Люди на равнине понимали, что умереть от такого нельзя, но все равно делали как заведено. Делали как заведено в надежде, что смерть и в самом деле придет к врагу раньше положенного срока, или он вдруг попадет в аварию и сломает себе руку, ногу или хотя бы палец. И дед встал с кровати, зажег свет, отыскал в сторожке ивовую палку, выстругал из нее острый кол, написал на бумаге: «Желаю моему сыну Дин Хою собачьей смерти» и той же ночью пошел в деревню и закопал этот кол у нас на заднем дворе.
Закопал кол, вернулся в сторожку, наспех разделся, забрался в постель и быстро уснул..
С зарытым во дворе ивовым колом отец мой оставался цел и невредим, а вот Чжао Дэцюаню пришла пора умирать.
После суровой зимы вся природа оживает, и даже самым тяжелым больным, страдающим от смертельных недугов, весна дарит силы, чтобы прожить еще одно лето и осень, протянуть еще один год.
Вот только Чжао Дэцюаню весны было не пережить. Он слег в тот день, когда понес из школы большую классную доску, старую классную доску из вяза. По дороге в деревню Чжао Дэцюань то и дело останавливался, чтобы сделать передышку, но стоило ему зайти в деревню, как со всех сторон налетели односельчане, говорят: «Чжао Дэцюань, ты кому собрался уроки давать?» Говорят: «Это на что же похоже: пустили заразных в школу пожить, а они школьные вещи между собой делят?» Говорят: «Силы небесные, даже классную доску домой тащит, ты помрешь, а дети твои в школу не будут ходить?» Чжао Дэцюань не знал, что на такое ответить, вот и пришлось ему шагать через всю деревню без единой передышки, до самого восточного конца. Там он свернул в свой проулок, прислонил доску к воротам, а сам рухнул на землю как подкошенный.
В былые времена Чжао Дэцюань носил на спине тяжести и по двести цзиней, носил и камни, и мешки с рисом, мог отшагать с таким мешком несколько ли кряду, но эта доска весила всего сотню цзиней, а может, и того меньше, да и тащил он ее всего пару сотен метров, из западного конца Динчжуана в восточный, но за эти пару сотен метров Чжао Дэцюань успел взмокнуть от пота, а у дома стал совсем плох, рухнул на землю посреди двора и не смог подняться, и дышал так хрипло, будто в груди у него печные мехи.
Жена его спрашивает:
– Ты на кой черт доску домой приволок?
– Выделили… На гроб. – Тут Чжао Дэцюань побледнел, хотел что-то добавить, но вдруг захрипел, будто горло ему забило густой мокротой. От натуги к лицу Чжао Дэцюаня прилила алая кровь, а язвы почернели и надулись, словно вот-вот отвалятся. Жена бросилась стучать Чжао Дэцюаня по спине и в конце концов выбила из него сгусток кровавой слизи, сгусток склизкой крови, а Чжао Дэцюань лежал на земле и не мог подняться.
Притащил доску домой и в школу больше не вернулся.
Пару дней спустя жена его явилась в школу, пришла к Гэньчжу с Юэцзинем и говорит:
– Начальник Цзя, начальник Дин, муж у меня в школу пришел своими ногами, а сейчас лежит дома, едва живой. Ему помирать скоро, но остальным заразным выделили стулья и столы, а ему досталась одна классная доска.
Говорит:
– Я всю жизнь за ним прожила, всю жизнь прожила в Динчжуане, другие мужья своих жен и бьют, и костерят, а он ни разу пальцем меня не тронул, дурного слова не сказал. Ему помирать скоро, не могу я его без гроба оставить. Он пока живой был, кровь продавал, на кровяные деньги нам с детьми вон какой дом построил, да черепицей его покрыл, теперь ему умирать скоро, не могу я его без гроба оставить.
Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь позвали пару помощников помоложе и вместе с женой Чжао Дэцюаня стали обходить школу, заглядывать в пустые классы. Говорят ей:
– Бери все, что приглянется, что на гроб сгодится – все твое.
Ходят по коридорам, бродят по комнатам, заглядывают в пристройки и видят, что школа вконец опустела, ни щепки не осталось. Исчезли все парты, столы, стулья и лавки, доски и штативы, учительские кровати, рамы с зеркалами и даже деревянные сундуки, куда учителя складывали свое добро и книги. В учительской пустота и разгром, на полу листы из тетрадок и грязные носки. В классах тоже пусто, весь пол в клочках бумаги, весь пол в огрызках мела, весь пол в толстой пыли. Только в жилых комнатах валялись узлы с добром, а больше ничего не осталось. И на кухне стояли мешки с продуктами, а больше ничего не осталось.
Все распределили.
Все растащили.
Баскетбольная стойка на школьной площадке была на месте, но деревянный щит с нее исчез. И на опустевшей раме кто-то развесил сушиться свое белье. А Гэньчжу, Юэцзинь и жена Чжао Дэцюаня все кружили по классам, и когда солнце стало клониться к западу, они с пустыми руками вышли из школы и встали посреди двора.
Юэцзинь говорит:
– Если хочешь, забирай себе мой личный стул.
Гэньчжу говорит:
– А не то сходим к этому псу Дин Хою, вытрясем из него гроб.
И они собрались толпой и пошли к моему отцу. Встали у ворот и давай шуметь и галдеть, кричать, что отец мой торгует гробами в соседних деревнях, торгует черными гробами для больных лихоманкой. Бесплатными гробами, положенными от управы каждому больному. Отец молча глядел на деревенских и слушал их галдеж, и когда деревенские догалделись до белой пены на губах, Гэньчжу проорал:
– Хорош шуметь!
Все притихли, и Цзя Гэньчжу с Дин Юэцзинем вышли из толпы, выступили вперед и говорят:
– Мы от лица всех жителей деревни Динчжуан пришли требовать наши гробы. Отвечай: продавал гробы или нет?
Отец говорит:
– Продавал.
Гэньчжу спрашивает:
– Кому продавал?
Отец говорит:
– Всем желающим. Хотите, и вам продам.
Сказав так, отец вынес из дома большой конверт из пергаментной бумаги и достал оттуда удостоверение. Удостоверение о том, что он назначен заместителем председателя уездного комитета по лихоманке. И еще целый ворох разных бумаг с красными шапками и круглыми печатями уездного парткома и уездной управы, с красными шапками и круглыми печатями горкома и провинциальной управы. У одной бумаги из провинциальной управы в заголовке было написано: «Срочное сообщение касательно профилактики распространения лихоманки (СПИДа) в сельской местности», а на обратной стороне стояли две большие круглые печати красного цвета: печать провинциального парткома и печать провинциальной управы. На другой бумаге заголовок был такой: «Сообщение об оказании матпомощи больным лихоманкой в виде льготных гробов для осуществления похорон и ритуальных обрядов», а на обратной стороне стояла большая круглая печать провинциального комитета по лихоманке. В бумагах из городской и уездной управы упоминалось о сообщениях, спущенных из провинции, все они были скреплены печатями городского или уездного комитета по лихоманке. Отец показал бумаги Юэцзиню и Гэньчжу, а когда они закончили читать, поинтересовался:
– Вы – председатели динчжуанского комитета по лихоманке?
Те переглянулись и молчат.
Отец улыбнулся:
– Я заместитель председателя уездного комитета по лихоманке, занимаюсь распределением матпомощи и продажей гробов больным нашего уезда.