Они обезумели от своего занятия, и все вокруг летело под кровать.
Они окунались в безумие, и все вокруг летело под кровать..
Когда Линлин проснулась, солнце было уже высоко. Вчерашнее безумие так ее утомило, что она надеялась уснуть и больше никогда не просыпаться, но наступило утро, а Линлин с дядей были все еще живы.
Она проснулась раньше дяди, его храп густой кашей обмазывал стены сарайки, а Линлин вспоминала вчерашнее безумие, как он называл ее матушкой, а она его батюшкой. Как они называли друг друга и как безумствовали. Батюшки, матушки, как они безумствовали. И, вспомнив вчерашнее безумие, вспомнив, как они называли друг друга, Линлин залилась краской, улыбнулась, потихоньку встала с кровати и неслышно открыла дверь – ворвавшийся в комнату свет оттолкнул ее назад, Линлин покачнулась, но удержала равновесие и увидела, что солнце подбирается уже к середине неба – значит, скоро полдень. Пшеничные поля за гумном пышно синели, а над ними витал золотистый запах. В Динчжуане было, как всегда, тихо. И среди этой тишины из деревни к полям двигалась целая процессия с лопатами, веревками и похоронными носилками. Люди в процессии большей частью молчали. Кое-кто был облачен в белые траурные шапки, в траурные платья, большей частью люди молчали, шагали себе с одеревенелыми лицами, никто не скорбел, но никто и не радовался. Только двое с лопатами переговаривались, посмеивались, один говорит: не смотри, что погода стоит хорошая, а пшеница пошла в рост. Осенью придет страшная засуха. Другой спрашивает: это почему? А тот ему: так в «Десятитысячелетнем календаре» сказано. Сказано, что год с шестым високосным[27] всегда засушливый. Переговариваясь, они поравнялись с гуменной сараюшкой, и Линлин увидела, что это идут соседи Дин Сяомина. И крикнула:
– Дядюшки! А кто помер?
– Чжао Сюцинь!
Линлин так и обомлела:
– Я же ее на днях здесь видела, она мешок с рисом из школы несла.
А сосед говорит:
– Ей еще повезло, считай, больше года с лихоманкой прожила. Но этот самый мешок ее и доконал, принесла она его из школы, поставила у двери, не успела оглянуться, как свинья подобралась к мешку и давай рис жрать. Сюцинь рассердилась на свинью, гонялась за ней по всей деревне, хребет ей в кровь исхлестала, но пока гонялась, так устала, что у самой кровь желудком пошла, вот позапрошлой ночью она и померла.
Линлин не двигалась с места, на лице ее застыла синева, и ей померещилось, что в ее желудке тоже плещется кровь. Она ощупала языком нёбо и десны, крови на них как будто не было. Страх отступил, но сердце не слушалось, заполошно скакало в груди, и Линлин схватилась за угол сараюшки.
Сосед говорит:
– Обед еще не варила?
– Вот собираюсь.
И деревенские ушли. Похоронная процессия ушла. Линлин проводила ее взглядом и хотела было вернуться в дом, но тут увидела Дин Сяомина: он почему-то отстал от соседей и с лопатой в руке шел в самом хвосте процессии. Линлин хотела юркнуть в дом, но было поздно, Дин Сяомин ее заметил, и ей ничего не оставалось, как поднять глаза и спросить:
– Помогать идешь?
А Сяомин посмотрел на нее и сказал:
– Тетушка Сюцинь померла, хотя у нее и дом был, и семья, и дети. А ты живешь тут как дух неприкаянный и до сих пор небо коптишь! Чего же ты никак не подохнешь? – Сяомин почти кричал, и его слова картечью летели прямо в лицо Линлин. Не дожидаясь ее ответа, сизый от злости Сяомин быстро прошагал мимо гумна, догоняя соседей.
А Линлин застыла на месте, провожая глазами Дин Сяомина, а когда он скрылся из виду, медленно вернулась в дом. Дядя к тому времени уже проснулся и одевался, сидя на краю кровати, и Линлин со слезами на глазах, с плачем в голосе сказала:
– Батюшка, давай правда распишемся, давай скорее распишемся, а как распишемся, станем жить в деревне, ладно? Пока не померли, проживем хоть пару дней честь по чести, ладно?
Глава 3
И дядя пошел поговорить с моей тетей Сун Тинтин. В тот же день они с Линлин тронулись в путь и отшагали больше десяти ли до деревни, где жила Сун Тинтин, а Сяоцзюню купили целый мешок гостинцев. Линлин осталась ждать под деревом у околицы, и дядя отправился в деревню один. В деревню под названием Сунъин.
Пришел и говорит Сун Тинтин:
– Давай разведемся. Скажу тебе как есть: хочу жениться на Линлин, пока не помер. Хоть немного пожить с ней на всю катушку.
Тетино лицо налилось синевой, и она сказала, подумав:
– Можно и развестись, только вели своему братцу прислать мне два гроба. Два самых дорогих гроба с самой красивой резьбой.
Дядя говорит:
– Это для кого?
– Не твое дело.
Дядя расплылся в бесстыжей улыбке и говорит:
– Можешь не отвечать, и так ясно. Что, у него тоже лихоманка?
Тетя ничего не сказала, только дернула головой, а в глазах заблестели слезы.
И дядя больше ничего не сказал, и сердце его налилось немотой.
Дед пошел к Дин Сяомину.
Дома у Дин Сяомина никого не оказалось, и дед пошел к ним на поле.
И на выходе из деревни увидел свою невестку, мать Сяомина, бросился ей наперерез, словно это прохожий, у которого надо спросить дорогу, бросился ей наперерез и брякнул:
– Поливать ходила?
Мать Сяомина и в самом деле ходила поливать, ходила поливать пшеницу. Их участок лежал у старого русла Хуанхэ, к востоку от деревни. Старуха пошла поливать и вспомнила, что хорошо бы развести в воде подкормку и заодно удобрить пшеницу, вспомнила про подкормку и с полпути вернулась в деревню. И у старого русла Хуанхэ ей наперерез бросился мой дед, спрашивает: «Поливать ходила?» Мать Сяомина огляделась по сторонам, но на всем старом русле больше не было ни души, только трава высотой по колено, а где и по пояс.
И старуха ответила первое, что в голову пришло:
– Ну. Поливать.
Дед встал столбом посреди тропки и говорит:
– Жду не дождусь, когда Лян подохнет.
Мать Сяомина холодно усмехнулась:
– Небось, хочешь, чтобы Сяомин развод подписал, помочь им хочешь?
Дед так и залился краской:
– Помирать скоро, а у них ни стыда не осталось, ни совести.
Мать Сяомина встала у деревца на берегу пересохшего русла и бросила на деда косой взгляд, словно на него и смотреть зазорно. Потом дернула краем рта, шмыгнула носом, растянула губы в холодной усмешке и после короткого молчания сказала потеплевшим голосом:
– Вот что, братец. Я Ляну теткой прихожусь, скажу тебе все как есть. Можно и развестись, Сяомину и невеста сыскалась, тоже приличная девушка. Да вот родители ее с порога потребовали пять тысяч выкупа. Говорят: достанете пять тысяч, и мы хоть завтра отправим ее в Динчжуан.
Мать Сяомина оглянулась на заросшее травой старое русло, словно боялась лишних ушей, убедилась, что вокруг никого нет, и продолжала:
– Дин Лян хочет расписаться с Линлин, чтоб все было честь по чести? Вот пусть и достанет нам пять тысяч. Достанет пять тысяч, Сяомин заплатит выкуп и сможет жениться, тогда и Дин Лян с Линлин распишутся честь по чести, а после смерти лягут в одну могилу, как муж с женой.
Дед растерянно стоял посреди тропинки, ведущей через старое русло, и налетавший ветер овевал его с ног до головы запахом полыни. Запах скользил по дедовым щекам и уплывал дальше.
– И Сяомин, и невеста его оба здоровые, – говорила старуха. – Она и справку из больницы Сяомину показывала. А племянничек мой со своей бесовкой одной ногой в могиле стоят, им ждать некогда, пусть достанут пять тысяч, и Сяомин быстренько подпишет развод. А как подпишет развод, племянничек с бесовкой распишутся и Сяомин свадьбу сыграет. Всем будет хорошо.
Дед так и стоял столбом.
А мать Сяомина зашагала к дому.
Переваливаясь, зашагала к деревне.
Дед обернулся ей вслед и крикнул:
– В книгах сказано, что удобрения нельзя в воде разводить! Сама посуди: если его в воде развести, оно даже вполсилы пшеницу не подкормит, зато сорняки в рост пойдут.
Мать Сяомина неторопливо шагала к деревне. Пройдя немного, она обернулась и крикнула:
– Братец! Ты всю жизнь учителем прослужил, как же тебе не совестно просить за этих бесстыжих?
Дед так и стоял на месте, словно деревянный столб, врытый посреди старого русла Хуанхэ. Кругом густо зеленела трава, один столб сухим перстом упирался в небо..
Дед отыскал своего племянника Дин Сяомина ближе к сумеркам. Сяомин закончил поливать пшеницу и отдыхал у старого русла Хуанхэ. Мать ушла домой готовить ужин, а он отдыхал, сидя на берегу пересохшего русла. Алеющее закатное солнце залило равнину пурпуром. Алый смешался с зеленым, и равнина засияла пурпуром, над равниной поднялся пурпурный пар. Сяомин курил, сидя под софорой, и дым, который он выдыхал, светился золотом и уплывал к закату.
И тут пришел мой дед.
Дед смущенно потоптался перед Сяомином и говорит:
– Слушай, Мин, ты ведь раньше никогда не курил, почему же теперь начал?
Сяомин покосился на деда и отвернулся в сторону.
Не обращая внимания на грубость, дед присел рядом:
– От курева вред один!
Сяомин затянулся покрепче, будто только затем и курил, чтоб себе навредить.
– Мне до Дин Хоя далеко, он у нас главный в уезде по лихоманке, ему и сигарет хороших столько дарят, что в жизни не выкурить, и вина дорогого столько подносят, что в жизни не выпить. Мне хорошим куревом негде разжиться, так хоть плохое покурю.
Дед устроился рядом и улыбнулся. Улыбнулся Сяомину деланой улыбкой:
– Дин Хой и Дин Лян – негодные дети, лучше бы их машина сбила. Но покуда машина их не сбила, что я сделаю? Не могу же я своими руками их придушить? Да и стар я уже, у меня и сил не хватит их придушить.
Сяомин улыбнулся, насмешливо улыбнулся, уголки его губ словно растянули в разные стороны золотыми нитями, шелковыми лентами:
– Придушить не можете, и потому они у вас как сыр в масле катаются. Здоровый так живет, что и в раю бы позавидовали. И больной перед смертью так зажил, что и в раю бы позавидовали.