Дед двинулся дальше и увидел чью-то брошенную электромельницу, из станков торчали оборванные провода, а зеленые корпуса дробилки, мукомолки и пресса для лапши покрылись толстым слоем ржавчины. Проходя мимо, дед заметил, как в мельницу юркнула мышь.
Дальше был чей-то сарай, где раньше держали коров или лошадей, но ни лошадей, ни коров в селе не осталось, и солома с крыши сарая улетела неведомо куда, вместо нее на крышу пристроили старую и жухлую от непогоды циновку. Большие деревянные ясли ровно посередине прорезывала трещина в палец шириной. Рядом с сараем деревенский старик ловил своему внуку сверчков. Завидев их, дед остановился и спросил:
Дома все слава богу?
Отец его помер, сказал старик, кивая на внука. Мать уехала к новому мужу, а так все слава богу.
Дед на секунду застыл, тяжело вздохнул и спросил: а приезжал к вам в деревню начальник Дин из комитета по лихоманке?
Старик спрашивает: это начальник Дин Хой, что ли? Дед говорит: да-да-да, он самый, а старик ему: хороший человек, до чего хороший человек! И рассказал, что отец мой привез в село Шанъянчжуан гробы из своего родного уезда Вэйсянь и продавал их сельчанам по самой низкой цене – столько покойников выручил! А теперь сводит на том свете молодежь, умершую от лихоманки: неженатым парням подыскивает невест, а девицам и вдовам – женихов. Столько человек выручил! Старик сказал, что отец сосватал даже их деревенского дурачка, который при жизни только и делал, что кровь продавал, ни невесты у него не было, ни жены, помер дурачок, а отец мой нашел ему самую настоящую городскую барышню, которой едва восемнадцать сравнялось. Барышня та погибла в аварии, лихоманкой даже не болела, и мать дурачка заплатила всего пять тысяч выкупа, чтобы перевезти городскую покойницу на родовое кладбище, подхоронить ее к своему дурачку. Еще старик рассказал, что жила в их селе одна девушка, студентка – поступила в самый лучший пекинский институт и тут узнала, что болеет лихоманкой. Вернулась из института домой и через две недели отошла, а родители бросились искать ей жениха. Девушка была и культурная, и миловидная, но родители ни юаня выкупа не просили, только чтобы жених был подходящий, чтобы ей с ним хорошо жилось на том свете, чтобы оба любили книги и чтили науки. Но на сто ли вокруг не нашлось ни одного мертвого студента, и родные девушки целыми днями рыдали от горя, что не могут уважить покойницу. А потом приехал начальник Дин, вытащил из своей папочки фотографию парня, который учился в каком-то институте на юге страны и тоже помер от лихоманки, и за пять минут их сосватал. Старик сказал, что родители жениха и невесты на радостях закатили свадебный пир на полтора десятка столов.
И ведь недорого, крякнул под конец старик. За одну загробную свадьбу управа берет всего двести юаней, а родне столько забот с плеч!
Дед помолчал немного, поглядел на старика и спросил: а где сейчас этот самый начальник Дин?
А здесь, ответил старик. На следующем перекрестке, со всей своей канцелярией.
И дед пошел дальше по Главной улице Шанъянчжуана. Некогда гладкий и блестящий бетон теперь покрылся трещинами и выбоинами, сквозь которые лезла сухая трава. А уцелевшее полотно застилал слой пыли толщиной в цунь, и пыль клубилась под ногами, словно густой дым. Все закусочные и магазины на Главной улице были закрыты, хозяева уехали неведомо куда. Улицы Шанъянчжуана опустели, и среди редких прохожих деду почти не встречались деревенские в расцвете лет, а если и встречались, то были они едва живые от лихоманки: тощие, с ног до головы в язвах и гнойниках, с сизой тенью смерти на лицах, точь-в-точь как у Цзя Гэньчжу.
И дед понял, что село Шанъянчжуан, некогда процветавшее, тоже погибло от кровяного промысла.
Села и деревни вымирали, безлюдели. Из живых в Шанъянчжуане остались разве что старики да дети.
Дед медленно шагал по пустынной улице к центру села, где раньше была кровяная станция, и скоро оказался на просторном перекрестке площадью в пару му, который назывался Краснозвездной площадью. Большая круглая клумба в середине площади лишилась цветов и превратилась в ровную утоптанную площадку, возвышавшуюся над округой на целыйчи, лысую, без единой травинки, словно заброшенный желтозем. И на этой самой площадке мой отец с помощниками подбирал загробные пары умершим от лихоманки парням и девушкам. Вокруг толпилось несколько десятков сельских жителей, они наперебой засыпали отца вопросами, одни интересовались, нашлась ли загробная пара их сыну или брату, на которого недавно оставляли заявку. Другие искали на том свете жениха незамужней дочери или сестренке. Какой-то сельчанин лет пятидесяти сунул отцу фотографию, отец повертел ее в руках, осмотрел со всех сторон, поднял глаза на сельчанина и увидел, что одет он в грязную латаную рубаху, что на голове у него старая шляпа из прелой пожелтевшей соломы. И сказал ему: а парень ваш настоящий красавец.
Сельский так и просиял.
– Сколько ему было годков?
– Шестнадцать.
– Давно умер?
– Три года как.
– Сколько классов?
– Девять.
– Невесту не сватали?
– Сватали, но здоровую, ей другой жених нашелся.
– Какую хотите невесту?
– Чтобы по возрасту подходящая, а так все равно.
Отец передал фотографию симпатичному пареньку за соседним столом, добавил: «Обычную», и паренек достал из папки два десятка женских фотографий, выбрал из них одну ничем не примечательную девушку, прочел на обороте ее имя, возраст и пожелания к жениху, вскинул глаза на сельчанина и говорит: как вам эта? Двадцать лет, шесть классов, родные просят четыре тысячи юаней выкупа, и невеста ваша.
Четыре тысячи? – опешил сельский житель.
Дешевле не бывает, ответил паренек.
Сельчанин горько улыбнулся: поищите еще, может, есть такие, кому двух тысяч хватит? У меня только две тысячи наберется.
Паренек принялся озабоченно рыться в толстой картотеке, наконец извлек из нее фотографию вдовы с ребенком на руках и показал сельчанину: этим двух тысяч хватит.
Тот посмотрел на фотографию и сказал, по-прежнему горько улыбаясь:
– У меня сын – мальчик совсем…
Паренек снова зарылся в картотеку и отыскал снимок полноватой девушки с большущими глазами и говорит: здесь просят всего три тысячи. Сельчанин поглядел на фотографию – девушка ему понравилась, и цена была сходная, занять у кого-нибудь тысячу, вот и готов выкуп, и он принялся расспрашивать паренька, как зовут девушку, сколько ей лет, из какой деревни или села, что у нее за семья, какие пожелания к жениху. Наконец кивнул, протянул пареньку две сотни за сватовство и спрашивает: и когда моему сыночку невесту привезут?
Ответ будет в течение трех дней.
А вы скажите ее родителям, что жених двенадцать классов окончил, попросил сельчанин.
Так не годится, ответил паренек, тогда нужно предъявить аттестат о полном среднем образовании.
Но у меня сынок красивее их невесты, пожаловался сельчанин.
Зато ее родители богатые люди, построили недавно кирпичный завод, денег куры не клюют, говорит паренек.
Так если у них столько денег, зачем им три тысячи выкупа, удивился сельчанин.
Паренек рассердился: даже самые богачи вам даром невесту не отдадут, столько лет ее кормили!
Сельчанин подумал и говорит: у меня добрый мальчик, будет жить с ней душа в душу до самой старости.
Паренек улыбнулся: не беспокойтесь, мы свое дело знаем, поговорим с ними, чтобы снизили выкуп.
И сельчанин отошел, улыбаясь во весь рот. А отец передал пареньку следующую фотографию и подвел к нему старуху, которая искала для покойницы-дочери жениха лет двадцати пяти. И тут подошел мой дед, он своими ушами слышал, своими глазами видел, как отец с помощниками сватает сельчанам мертвых зятьев и невесток, и теперь подошел к толпе, прокашлялся и окликнул моего отца, окликнул не тихо и не громко: Хой.
Отец вздрогнул и обернулся, а увидев деда, сказал: отец, ты как здесь оказался?
Дед отвел отца в сторону, отвел его с клумбы под козырек бывшей кровяной станции и увидел, что над дверями станции до сих пор висит ярко-красный крест. Краска была хорошая, поэтому и крест по-прежнему алел, затмевая все остальные цвета, и деду почудилось даже, что от него до сих пор пахнет свежим лаком, а еще пламенно-алым, железистым рыбным духом пущенной из вены крови.
Они встали под красным крестом, и дед передал отцу слова Цзя Гэньчжу, велел отцу ни в коем случае не приезжать в Динчжуан.
Говорит: не приезжай больше в Динчжуан.
Отец улыбнулся, улыбка распустилась в уголках его рта, и губы сделались похожи на пару лепестков.
Да кто такой этот Цзя Гэньчжу, сказал мой отец. Я в городе ногой топну – у них в деревне крыша обвалится.
Ему умирать не сегодня завтра, сказал дед. Он уже ничего не боится.
А отец улыбается, говорит: ты поезжай и спроси, неужели он хочет оставить Хунли на том свете без невесты? И Гэньбао хочет оставить без невесты? Спроси, неужели он хочет, чтобы родители после его смерти простились со спокойной жизнью? А если не хочет, пускай поменьше сует свой нос в дела семьи Дин, пускай поменьше сует свой нос в мои дела.
Тут отца кто-то окликнул, и он поспешил к собравшейся у клумбы толпе, оставив деда стоять одного у заброшенной кровяной станции.