Дед впился глазами в колокол и смотрел на него не отрываясь.
– Дядюшка… – глянув на деда, сказал Гэньчжу. – Вы ведь не с обыском ко мне пожаловали?
Дед поспешно отвел взгляд, растянул лицо в смущенной улыбке, зачастил: «Что ты, что ты!» и разложил перед Гэньчжу сверток с женьшенем:
– Это Хой перед отъездом просил тебе передать. Настоящий женьшень, дикий. Сказал, надо приготовить из него отвар и пить не спеша – через пару дней силы в тело вернутся. – И дед почти умоляюще придвинул сверток к Гэньчжу, взял корешок побольше, выложил его на стол и добавил с улыбкой:
– Племяш, ты попытай счастья, выпей отвара, с самой древности тяжелых больных отпаивали отваром из женьшеня. И императоры в былое время тоже лечили все хвори женьшенем – выпьешь отвару, и даже самая безнадежная болезнь отступит. Будешь пить понемногу, так и поправишься.
Гэньчжу поглядел на корешок, вскинул глаза на деда и холодно проговорил:
– Сегодня утром Дин Хой проходил мимо, всем раздал по сигарете, а меня обнес.
Дед рассмеялся, делано рассмеялся и сказал:
– Да разве! А потом он велел передать тебе этот женьшень. В одном усике дикого женьшеня пользы больше, чем в пачке самого хорошего табака.
На губах Гэньчжу проступила улыбка, холодная, будто приклеенная:
– И не боится Дин Хой, что я выпью отвара, сил наберусь и огрею его дубинкой по затылку?
Дедово лицо застыло под желтой коркой, застыло под синей коркой, застыло под приклеенной улыбкой. Наконец он стряхнул корку с лица, улыбнулся Гэньчжу и сказал:
– Племяш, пей отвар, набирайся сил, а братец твой Дин Хой через пару дней приедет в деревню женить Сяоцяна, захочешь огреть его дубинкой – подойди сзади да огрей.
В этот день на рассвете отец привез в Динчжуан полтора десятка помощников и резной гроб из гинкго толщиной в пять цуней, сверху донизу покрытый позолотой. Знающие люди говорили, что на гробе вырезаны самые красивые виды Пекина, Шанхая и Гуанчжоу. Кроме Пекина, Шанхая и Гуанчжоу, гроб украшали виды каких-то иностранных городов, которых не могли назвать даже самые знающие люди. Поэтому все картинки были подписаны: Париж, Нью-Йорк, Лондон. Я не знал, где находятся Париж и Нью-Йорк, я не знал даже, где находятся Пекин и Шанхай, знал только, что мой дом в Динчжуане. А Динчжуан стоит на Хэнаньской равнине. Мне приготовили роскошный гроб, покрытый настоящей позолотой, которая стоила как половина всей деревенской земли, но мне было все равно. Гроб ярко сиял в золотых лучах, и свет его слепил глаза, словно само солнце упало на землю и отлилось в прямоугольник. Отец с помощниками торжественно пронесли мой гроб через деревню, и все уцелевшие жители Динчжуана потянулись за ними к школе. Все уцелевшие жители Динчжуана собрались посмотреть на мой гроб, пощупать позолоту на стенках, полюбоваться на города, в которых никто из них не бывал. Поглядеть на столичную пышность и городское веселье. На заморскую пышность и заморское веселье. Гроб поставили рядом с моей могилой, у изголовья зажгли стопку жертвенной бумаги, воскурили благовония, постреляли хлопушками и петардами, раскопали мою могилу, достали мои кости из некрашеного гроба, сложили их в богатый резной гроб из гинкго и со всеми положенными ритуалами понесли меня из деревни.
А я закричал из золотого гроба:
Дедушка! Дедушка!
Закричал со всей мочи:
Дедушка! Я туда не хочу! Спаси!
Закричал страшным голосом:
Спаси меня, дедушка! Спаси же меня!
И мой истошный крик разлетелся по всей школе, по всей деревне, по всей равнине, по всему миру и пролился на иссушенную землю вездесущим дождем.
В этот день ветер принес на равнину немного прохлады. Солнце успело оторваться от земли на несколько жердей, когда мать с сестренкой поехали к сватам вынимать из могилы прах Линцзы и встречать жениха, а отец привез в школу бригаду землекопов, чтобы переложить меня в новый гроб и проводить к невесте. Не ее проводить ко мне, а меня к ней. Как и во все остальные дни, солнце висело высоко над землей, похожее на слепящий круг, обрамленный языками пламени. Безоблачное небо синело, словно вымоченное в воде полотно. Благо поднялся ветер и расстелил по полям за деревней немного прохлады.
Белые от сухости травы и колосья напились ночного воздуха, и теперь из-под белого жухлого гнета проглядывала зеленая тень, как старое русло Хуанхэ проглядывает из-под толстого слоя белого песка. И вот у ворот школы, прямо перед моей могилой, выстроилось несколько десятков землекопов и кладчиков, что копали могилу для дяди и Линлин, и в руках они держали лопаты, мотыги и сумки с таким и сяким инструментом, а на плечах несли дорогущий гроб из гинкго, покрытый золоченой резьбой. Стенки гроба были украшены городскими панорамами, и во всех городах на моем гробе царили прогресс и благоденствие, словно в райских садах. Во всех городах имелись высотки и проспекты, машины и пешеходы, магазины и рестораны. В магазинах и ресторанах толпились посетители, у входа их встречали швейцары и официантки, а возле цветника на городской площади помещался специальный детский городок. Такого городка я никогда прежде не видел: прямо по небу бежал паровозик с целой вереницей вагонов, рядом стояло красное металлическое колесо с крутящимися креслицами, а по земле катались машинки с надувными бортами, чтобы можно было друг с другом стукаться. На каждом шагу в детском городке поджидали веселые развлечения, как птичьи трели поджидают путника ранним утром в весеннем лесу, а одетые с иголочки посетители (не чета бумажным отрокам в традиционных костюмах[34]) бегали и резвились между аттракционами, и резьба на гробе запечатлела даже их смех и веселые голоса.
И хотя мой гроб был немного меньше, чем положено взрослому, его внутренние стенки тоже украшала богатая резьба: деревья, цветы и травы со всего мира, а еще речка с мостиком и озеро. А по озеру плывет лодка. А на берегу озера, в лесной роще у подножия горы, стоит старинный особняк в западном стиле, сложенный из серых расписных кирпичей и крытый желтой черепицей в форме полумесяцев, которой в старину украшали дворцы. Дом огражден ажурной стеной из декоративного кирпича, во дворе растет старый кипарис и огромное гинкго, а узорчатые ворота украшены алыми свитками с парными надписями. И хотя свитки эти в ширину не больше столовых палочек, все иероглифы написаны разборчиво, на боковых свитках можно прочесть двустишие: «Райская жизнь длится и длится, и нет ей конца. Круглый год зеленеют деревья у пруда Яочи[35]», а на верхнем свитке надпись простая: «Усадьба семьи Дин». От ворот к террасе ведет мощенная камнем дорожка, и сквозь прозрачные двери и окна особняка можно разглядеть внутреннее убранство, бытовую технику, развешанные по стенам музыкальные инструменты, свитки с каллиграфией и живописью и книжные полки со сборниками повестей и рассказов, которые приготовил для меня отец. А еще в окна видно, что в каждой комнате особняка припасен столик со сладостями и газировкой. Такую беззаботную жизнь придумали для меня отец с матерью, такой особняк они мне построили. Чтобы я купался в роскоши и веселье, чтобы жил в собственном доме со всей обстановкой.
А еще на дне гроба, там, где должны были лежать мои кости, резчики изобразили полтора десятка высотных зданий, увенчанных иероглифами с названием какого-нибудь банка. Банк Китая, Народный банк Китая, Торгово-промышленный банк Китая, Сельскохозяйственный банк Китая, Городской кредитный кооператив, Сельский кредитный кооператив, Банк народного величия, Банк народного процветания, и такой банк, и сякой банк – все имевшиеся в Китае банки и кредитные кооперативы выстилали дно моего гроба, деньги всей страны, деньги всего мира готовились служить мне постелью.
Гроб мой украшали и городские виды, и деревенские сценки, и природные пейзажи, и панорамы плодородной равнины – словом, отец приготовил для меня целый мир, где на каждом шагу поджидали банки и развлечения, и теперь, стоя возле этого гроба, отец отдал последние распоряжения кладчикам и землекопам, и церемония началась. Загробная свадьба – событие радостное, и потому к ручкам заступов и лопат землекопы привязали красные шелковые ленточки, а в голове и ногах могилы запалили по связке петард на десять тысяч залпов и несколько батарей праздничного салюта, а еще сожгли у могилы большой свадебный паланкин из красной бумаги. Потом распорядитель запалил новую связку петард и трижды обошел мою могилу в одну сторону и еще трижды в другую, а в конце разбросал вокруг могилы связки петард и ракет, чтобы их запалили его помощники.
В Динчжуане несколько лет не было такого праздника, не было такого пышного веселья: взрывались петарды, грохотали фейерверки, над деревней стоял нескончаемый треск: пи-пи-па-па, хунли-хунлун, и огни салютов слепили глаза ярче солнца. В небе летали обертки от хлопушек и петард, распускались салюты, гремели голоса. Богатый резной гроб из гинкго стоял тут же, в нескольких чжанах от моей макушки. В изголовье могилы положили приношения: масленые лепешки и яблоки с грушами, которые отец захватил с собой из города. Рядом зажгли три пучка благовоний. Воздух пропитался запахом пороха и горелой бумаги, тонким ароматом свежих фруктов и веселым духом потных тел.
И вот началась церемония вскрытия могилы.
Заслышав грохот петард, деревенские один за другим потянулись к школе. Потянулись к школе, как на ярмарку, чтобы посмотреть на представление да подсобить землекопам. Дорόгой переговаривались, дескать, повезло парню: такую свадьбу отгрохали, лучше даже, чем у живых.
В Динчжуане померло столько народу, половина деревни лежала в могилах, зато все остальные, кто еще не помер, пришли к школе, и у моей могилы собралась целая толпа, тьма-тьмущая людей, одни сидели, другие стояли, одни прятались от палящего солнца под соломенными шляпами, другие подставили бритые головы солнечным лучам, и потные лысины глянцево блестели, словно арбузы, которые окатили водой. Настало время вскрывать могилу, и землекопы, орудуя блестящими лопатами с алыми шелковыми ленточками на рукоятках, откидывали землю в две кучи по бокам от могильной ямы. Пожилой распорядитель угощал мужчин сигаретами, а женщин с детьми – конфетами да разными городскими печеньями и пирожными, совсем как на свадьбе.