дит женщина, запыхалась. На туфлях порванный ремешок, поблескивает пряжка.
— Ola, que tal! — она смеётся и обнимает. — Все, что пригрезилось тебе в твоём романе, есть не что иное, как образы тебя самого, твои маски. Из них — я самая любимая, по правде сказать…
Она ложится на мою постель, руки вдоль тела, покорная, уже голая. Вся она как лодка — ложись и греби. Руки — вёсла. Я принимаюсь её целовать, погружаю лицо в дельту её красивых ног, расширяющихся, как река Нил.
— Ма, ма, ма, Марго… — шепчу, еле ворочая языком.
Нос мой начинает возбуждаться, набухать, расти, проваливаться вглубь; ноздри защекотало. Я чхнул. Ещё раз, громче прежнего. Из промежности, мягкой, влажной, пахнущей летом, клевером, выпорхнула стая чёрных махаонов и заполнила всю комнату. Слышу лай. Чувствую смрадное дыхание пса. Лапа карябает мою спину. Я делаю над собой усилие выйти из романа. На часах было без пяти минут времени.
— Флобер, пшёл вон!
Октябрь 1999–2001, апрель 2012. Владивосток