вы были без лица!.. Я помню другие минуты. Сумерки. В открытое окно проникало мягкое ласковое дыхание летнего вечера. И вдруг делалось грустно. Камера наполнялась дорогими образами. Хотелось ласки. И я шел к душнику. Вы говорили мне: "Друг мой! Вы не одни. Я с вами"... Но на меня смотрела черная пасть душника, и казалось мне, что это злобно хохочущий, издевающийся рот дьявола. Вас не было со мною! Это были только слова, но не вы!.. Те, далекие, были ближе ко мне, чем вы! Я закрывал глаза и видел их лица, их улыбки, их движения. Я закрывал глаза в чаянии увидеть вас, самую близкую, -- и ничего не видел... ничего!.. А наши долгие, долгие разговоры продолжались. Еще ближе, еще родней вы становились. И хотелось вам сказать больше того, что говорилось. Но то, самое важное, не мог я сказать вам, безликой, вам, спрятавшейся за белой печью, за черным душником... не мог!.. Потом, Таня, тот день... 13 августа... Онемел душник! Умер! Душа таинственной печи улетела! Я метался, как безумный, по камере. Душа была полна вами, Таня. Надо было иметь вас в воображении, необходим был образ ваш! Но его не было. Ничего не могла создать фантазия. Была душа, но без лица, без глаз, без тела. Впрочем, и души не было. Нет души без облика! Была мечта. Был сон, мучительный и сладостный... Была сказка.
* * *
Поезд подходил к станции.
-- И вот кончилась сказка... -- печально улыбнувшись, тихо сказала Таня.
-- А вы помните, я спрашивал вас, какая вы, и вы никак не могли нарисовать себя?
-- Но вы были хуже! Вы были злой, Владимир! -- нахмурилась Таня. -- Вы помните, вы сказали мне, что вы рыжий, толстый! Зачем?
-- Я был зол!
-- И солгали? И сделали мне больно?
Мы еще раз взглянули друг на друга и весело рассмеялись.
-- Как же это не мог я создать ваш облик? Ведь другой вы не можете быть! И как я не узнал вас сразу, как вы вошли в вагон?..
Поезд остановился. Не хочется расставаться. Но ведь мы еще встретимся с Таней! Ведь она уже живая, настоящая, не сказка, не сон. У нее есть лицо!
II. Ее творчество
Кэт пришла к нам утром. Мы хорошо помним этот день: четверг, 2-е февраля. Тихо вошла и спросила:
-- Здесь живет художник Милин?
Яков выступил вперед.
-- Я -- натурщица, -- сказала Кэт. -- Мне сказали, что художнику Милину нужна натурщица.
Яков смутился и, чтобы замаскировать свое смущение, заговорил угрюмо и неприветливо:
-- Посмеялись над вами, милейшая!.. Гм... Я не так богат, чтобы приглашать натурщиц! И вообще... У меня, сударыня, богатое воображение!.. Я и без натуры справлюсь!
Но Кэт не ушла. Она внимательно осмотрела комнату, заглянула в соседнюю и совершенно неожиданно спросила:
-- А кухни у вас нет?
Мы все четверо смотрели на странную гостью. Это была стройная девушка, с миловидным лицом и удивительными, ласкающими и пугающими, многоцветными глазами.
-- А ведь, говоря по правде, ваше лицо и фигура, вообще вы очень подходите... To есть, я хочу сказать, если бы я мог вам платить, я охотно пригласил бы вас позировать... Я рисую картину "Соблазнительница"...
Это произнес, смущенно и заикаясь, Милин.
А Семен Любимов ответил Кэт на ее вопрос:
-- Кухня у нас есть. Только мы никогда не топим ее. Обедаем в столовке, и то не часто.
-- Хотите, я поселюсь с вами? -- вдруг заявила Кэт.
Не дожидаясь ответа, она сняла шубку и шляпку и, по очереди пожимая нам руки, весело говорила:
-- Представляться вам незачем. Я вас всех знаю. А меня зовут Кэт; я буду позировать Милину и хозяйничать у вас.
-- Но у нас холодно! -- почему-то покраснев, сказал Жданский.
Кэт рассмеялась:
-- Романист, художник, поэт, музыкант и я!.. О, нам будет тепло!
* * *
И в самом деле, у нас стало тепло!
Я писал роман, Василий Жданский -- оперу. Яков Милин рисовал большую картину, Семен Любимов писал стихи. А пятая была Кэт, -- Кэт, которая творила жизнь...
Мы все мечтали о славе, но против нас существовал заговор. Нам возвращали наши творения и советовали принести что-нибудь другое. Но мы все же были добры, веселы и верили в будущее.
Мы даже были счастливы. В двух убогих комнатках нашей мансарды, зябнущие и полуголодные, мы чувствовали себя богатыми и сильными. Потому что мы были молоды. И еще потому, что мы жили другой, нами созданной, жизнью.
-- Моя графиня в затруднительном положении, -- рассказывал я, когда мы бросали работу и собирались вокруг хромоногого стола. -- Надо найти ей выход. Рассказать мужу о своем свидании с Жоржем она боится -- это причинит страдание, а ведь она любит мужа. Обманывать она тоже не может -- не в ее натуре...
-- Наконец я нашел улыбку моей "соблазнительницы"! -- радостно возвещал Милин.
-- Я хочу в звуках передать зарю... Утреннюю зарю... Восходящее солнце, росу... -- рассказывал Жданский.
А Кэт в раздумье говорила:
-- Сегодня капитан встретится с солдатом в Люксембургском саду. Я им обоим назначила свидание. В одно время и в одном месте. Что произойдет при встрече? Ведь они в одном эскадроне!..
Чужими жизнями жили мы в нашей мансарде, -- в мансарде иллюзий. Создавали задачи и разрешали их, создавали страдания и страдали, создавали радости и радовались.
Жизнь была бессильна против нашего творчества. Бессилен был холод против зноя нашей фантазии. Бедняки, мы были богаче всего Парижа, всего мира! Слабые и непризнанные, мы были всемогущими хозяевами жизни. Смешные, одинокие, заброшенные в своем убогом жилище, мы были гордыми создателями красоты и радостей, величия и счастья.
И когда каким-нибудь чудом заводились в нашей мансарде иллюзий деньги -- единственное, чего мы не могли создать своей смелой фантазией устраивался веселый пир, и первый бокал вина выпивался при дружных криках:
-- За творчество!
* * *
-- В чем же твое творчество, Кэт? -- спрашивали мы ее часто.
-- О, мое творчество самое высокое! -- гордо отвечала Кэт. -- Мое творчество самое радостное!
-- Игра с людьми! -- пожимал плечами музыкант. -- Кокетство с мужчинами!.. Интрижки, обманы!.. Какое это творчество!
Кэт снисходительно улыбалась:
-- Ничего ты не понимаешь!.. Мое творчество прекрасное!.. Разве ваши воображаемые графини страдают? Разве ваши нарисованные девушки любят?.. Мое творчество самое высокое потому, что оно не обман! Вот я появилась среди вас, -- говорила она дальше, задумчиво щуря свои многоцветные глаза, -- и могу перевернуть вверх дном всю вашу жизнь... Вы построили себе замок, которого не разрушат никакие удары жизни. Вы забронировались несокрушимой броней иллюзий... И вот я пришла и могу сокрушить вашу крепость... Стоит мне захотеть!
-- Ну, это ты, брат, шутишь! -- возражал художник. -- Не думаешь ли ты, что мы влюбимся в тебя и начнем ревновать и ненавидеть друг друга?.. Это ты, брат, шутишь! Вот я возьму кисть и нарисую богиню красоты, самое красоту! Что ты значишь в сравнении с нею?
-- А я возьму перо, -- говорил поэт, -- и воспою прекрасную деву. И никто ее у меня не отнимет!
-- Если б я только захотела! -- с легкой усмешкой королевы возражала Кэт. -- Но я не трону ваш замок. Я не разрушу его. Ведь я сама пришла укрыться под его кровом... Я пришла к вам, как товарищ. Я вошла в ваш союз творящих. Я -- жрица, как вы, жрица искусства... пятого искусства, которого вы не признаете. Но ведь оно существует раньше вашего!.. Мое творчество женщины -- высокое и сладостное творчество!..
Мы жили, как товарищи, а творчество свое Кэт несла на улицы и бульвары Вечного Города. Там завязывала она знакомства, влюбляла в себя, мучила и терзала, а придя домой -- рыдала и рвала на себе волосы, страдая вместе с страдающими по воле ее каприза. Она сталкивала людей и из друзей делала врагов, расстраивала семейное счастье и дарила любовь тем, кто не смел мечтать о ней. И всегда напряженно работал ее ум. Всегда созидала она, комбинировала, гадала. Всегда в ее многоцветных глазах сверкал огонь вдохновения.
-- Жестокое твое творчество, Кэт! -- говорили мы ей. -- Опасное твое творчество!
Кэт смеялась.
-- Но где же Кэт?
-- Не бросила же она нас?
-- Этого не может быть!
-- Так, без записки, без предупреждения!
Мы не спали в ту ночь. До рассвета мы ждали Кэт. А когда занялась заря, пошли разыскивать ее... Куда?.. Булавка на дне океана, бедная, никому не известная девушка на улицах Парижа -- разве мы могли найти ее? Ведь мы ничего, ничего не знали о ней! Кэт... Без фамилии, без прошлого, даже без национальности: не то итальянка, не то дочь польского эмигранта, только не француженка.
Опустела наша мансарда, словно душа ее отлетела... Только теперь мы поняли, что любим ее... Мало работали. Тоскливо бродили по городу. По вечерам молчали.
Но Кэт вернулась.
-- Что с тобой, Кэт?
-- Отчего у тебя на голове повязка?
-- Почему ты опираешься на палку?
-- Где ты была, Кэт? Ведь мы измучились без тебя!
Кэт опустилась на кровать и тихо сказала:
-- Вот возьмите... Мне дали деньги там... в больнице... Купите вина...
-- Боже мой, Кэт! Ты из больницы?
-- С тобой случилось несчастье, Кэт?
-- Автомобиль? Может быть, апаш? Или... может быть...
-- Или кто-нибудь из твоих героев, Кэт?
Кэт сердито топнула ногой:
-- Я хочу вина! Вы слышите? Принесите вино!
Мы замолчали подавленные. Художник и поэт угрюмо вышли из комнаты.
-- Побольше вина! Вы слышите? Я хочу много вина! -- кричала им вдогонку Кэт.
Жадно проглотила Кэт стакан вина. Дрожащей рукой налила второй и так же быстро выпила.
-- Что же вы не пьете? -- с внезапной резкой веселостью крикнула она. -- Ведь к вам вернулась Кэт! Пейте, пойте, пляшите, говорите тосты! Ведь к вам вернулась Кэт!
Нам было жутко. Но мы наполнили бокалы и подняли вверх.
-- За твое здоровье, Кэт! За твое возвращение!
-- Нет, нет! Вы забыли всегдашний первый тост в мансарде иллюзий!