— Что за шум, а драки нет? — Николай ссыпал дрова к печке и сполоснул руки в рукомойнике.
— Ты, Коля, повлияй на них! — устало пожаловалась мама Оля, забирая длинные волосы в пучок на затылке. — Отец ещё с заработков не вернулся, а они тут такое устроили!
— А что они?
— А у Витьки урок в школе был. Про Красную Армию рассказывали. Так Витька как давай хвастаться, что его папа красным партизаном был! И Красным Орлом!
Мама Оля всплеснула руками и схватилась за голову.
— Они дураки! — сердито сказал Витька. — Они мне не поверили! А я сказал, что наш Серёжка придёт в школу и всех их отлупит.
Николай перевёл взгляд на семнадцатилетнего Серёжку, нарезавшего хлеб — точную копию своего отца. Тот пожал плечами и сказал басом:
— Ну и отлуплю. А что?
— Дураки, — сердито сказала Галинка, расставляя тарелки. — Я на них Паше нажалуюсь. Вот как заберут опять нашего папку…
— Не заберут, — сказал Николай, садясь к столу. — Я схожу в школу. Поговорю там, — он повернулся к младшим братьям: — А потом вам всё равно уши надеру, чтоб не трепали языками!..
Учительница в школе, Анна Фёдоровна, ему понравилась. Молоденькая, но умная, поняла сразу, в чём дело. Николай про Витьку рассказывал сначала аккуратно, чтобы уяснить, что за человек перед ним. А как выяснил, и кратко обрисовал историю, где и с кем отец воевал. Анна Фёдоровна только записывать успевала: «Устроим урок, пригласим вашего папу! Надо же, герой войны!» Её не остановило даже то, что Ивана Осиповича вычистили из партии. «Лишь бы согласился, мы тихо проведём. Всего один урок. И ребятам всё ясно станет».
Николай очень удивился, когда отец согласился прийти в школу. На «тихий урок» чуть ли не полшколы набилось: всем хотелось на живого героя посмотреть, который с беляками рубился. Слушали, открыв рты, а уж когда отец про Великую войну упомянул, вообще отпускать не хотели. Всё было интересно: и про немцев в окопах, и про то, как в атаку шли, и про командиров полка, которые погибли в бою…
А через месяц на доме номер 2 по улице Жилкооперации появилась красная звезда. Так школьники отметили, что здесь живёт партизан-красноармеец. Витьку в школе зауважали, велели учиться на «отлично», выучить устав и готовиться к принятию в пионеры. Он тихо выл над учебниками, но жаловаться не смел. И уши драть не пришлось.
В ноябре ударили первые заморозки. Деревья ещё не все листья потеряли, но стояли присыпанные снежком, будто сахарной пудрой. Ещё алели на уличных фонарях флажки от празднования 17-летия Октябрьской революции. И в перекличку к ним красным горели листья осин и рябиновые гроздья. В парках сладковато пахло опавшими яблоками и свежеструганным деревом от новых скамеек.
В гараже было холодно и Николай кутался в тёплую спецовку с ватином. Мёрзли пальцы, а в рукавицах работать с мелкими деталями было неудобно. Он заказал маме Оле вязаные перчатки с дырками для пальцев, а пока дул на озябшие руки и растирал их.
— Здравствуйте, товарищ механик, — в гараж зашёл такой высоченный милиционер в синей шинели, что Николай поневоле вспомнил стихи про дядю Стёпу. — Капитан Семёнов. Вот, окажите содействие следствию.
— А что у вас случилось? — Николай вытер от масла руки ветошью, чтобы пожать руку капитану.
По привычке глянул на воротничок. Но петлиц там не было, вместо них на плечах серебрились нашивки с четырьмя звёздами.
— Авария у нас случилась, — грустно сказал Семёнов, пожимая ему руку, и зачем-то оглянулся, прижимая к себе кожаную сумку на боку. — Автомобиль директора «Райпищеторга» вылетел на обочину да перевернулся. Ваша оценка нужна. Вот, доставили вам…
Николай вышел из гаража и удивлённо заморгал: на площадке перед боксами грустил помятый красный «Москвич».
— Он же совсем новый, — он обошёл его, отметив погнутые дверцы. — Может, водитель с управлением не справился? Кто за рулём был?
— Гатчин Антон Сергеевич. Тоже в больнице с переломами, как и директор.
— Антона хорошо знаю, — кивнул Николай. — Машину всегда чувствует. Значит, поломка… А если брак, почему привезли сюда, а не производителю?
Семёнов вздохнул.
— Представитель от производителя будет здесь через неделю. Нам бы и своя оценка нужна, чтоб виновного аварии установить.
Николай крикнул ребятам, чтоб затаскивали подъёмником «Москвича» на эстакаду и спросил:
— На какой скорости ехали неизвестно? У машин этих руль, говорят, иногда ведёт на большой скорости.
— Свидетели говорят, что медленно. Километров сорок. А потом, как с горки съехали, машину как понесло… Повезло, что не убило никого на встречной.
Николай достал карманный фонарик, пристегнул его к комбинезону на грудь, чтобы руки оставались свободными, и нырнул под тёмное брюхо мятого автомобиля.
Примерно через полчаса он выбрался, не обращая внимания на Семёнова, который ходил по площадке и дымил сигаретой со скуки. Открыл крышку капота и внимательно рассмотрел двигатель, что-то крутил, поворачивал. Забрался по пояс в салон, проверил зажигание, трансмисcию…
— Не при чём тут Гатчин, — сказал он, наконец, вытирая руки о ветошь. — Тут даже самый ас в кювет бы вылетел.
— А кто причём? — прищурился Семёнов, забыв о сигарете.
— Не знаю, кто, — вздохнул Николай, — а с тормозами возился кто-то. И недавно. Машина новая, а колодки не родные стоят. Изношенные все. Зачем кому-то их менять?
Капитан просиял. Точным броском отправил окурок в урну, взял автомеханика за плечо и повёл к столу, заваленному деталями карбюраторов. Ловко вынул листок из сумки на боку:
— Товарищ Закусин, вот вам бумага, перо. Запишите свой вердикт в точности, пожалуйста. Приобщим к делу.
Глава 16. Герой
Вот не любил Николай водку. Не любил и не понимал. Сивухой воняет, горькая — аж скулы сводит и ни одна закуска, даже чёрный хлеб с салом с прожилками этот помойный вкус не перебивает. Вот отец настойку на черноплодке делает — это да. Вкусная, терпкая, под солёные огурчики и пироги с грибами ой, как хорошо уходит! Ни один праздник на Посёлке без батиной настоечки не проходит: и свадьбы, и похороны, и родѝны: «Вы уж не забудьте, Иван Осипович, своё винцо взять!». Горькие пьяницы, конечно, без «беленькой» не могут, тащат её везде, на стол ставят. Травятся, за нож хватаются… А ни вкуса в ней нет, ни радости. Вот болтается она сейчас в желудке вместе с жаркѝм и салатами — того и гляди обратно полезет. И зачем столько выпили?..
Знамо дело — зачем. Ещё в октябре ходили разговоры, что гараж-то уже забит весь, расширяться уже некуда: дальше улица. А в ноябре начальство завода объявило, что гараж будет преобразован в Автотранспортный цех. Всё оборудование вывезли на Тагилстрой, где за десять лет отгрохали Металлургический завод. Там уже был и бандажный, и копровый, и механический, и литейный, и газовый цех. С Петровичем и Степаном Николай попрощался, пожал руки: недосуг будет больше в сторожку в другой район бегать. Попили чайку в последний раз. Петрович всё костерил политику, Прибалтику. Кивнул Николаю: «Я тебя найду, как понадобишься».
Когда директор завода при всём честном народе пожал Николаю руку и поздравил с тем, что он теперь — начальник Автотранспортного цеха, то сначала не поверил. Оказалось, предложили месяц назад Катаеву, но он уехал с женой в Свердловск. Так что дело было давно решённое.
— Ты, Николай Иваныч, не тушуйся, — говорил Фёдор Фёдорович, — лучшей кандидатуры среди механиков не найти, гаражом ты руководишь давно. И вообще, ты герой у нас!
Рабочие вокруг понимающе заперемигивались, заулыбались, а Николай опустил глаза. Через месяц после визита дяди Стёпы — капитана Семёнова, в «Тагильском рабочем» вышла заметка. Коротенькая такая, но весь гараж гудел, как улей: обсуждали, как замнач Закусин помог милиции дело раскрыть. Целое покушение на убийство директора «Райпищеторга», которому тормоза в машине испортили!
— Так что, Николай Иваныч, — похлопал его по плечу директор, — принимай оборудование и подчинённых.
Николай и принял. А через неделю его инженеры и спросили: когда, мол, проставишься? Должность принял, а не обмыл, не по-людски это.
Вот и пришлось тоже у бати настоечки взять, у мамы Оли — огурчиков, пирожков с мясом. Посидели всей бригадой после смены в конторке за столом, отметили. Тостов разных наговорили. Кому-то хватило, а гулякам трёх бутылок мало показалось. Свою, «беленькую» достали. Николай вроде и выпил её немного, но яда сколь ни выпей — всё отрава.
Разошлись уже заполночь, когда на смену заступила охрана. Трамваи все уже, конечно, ушли в Депо. Последний автобус тоже укатил. До вокзала бригаду довёз слесарь Ушкуев, а дальше все разошлись пешком. И водка мало того, что не грела ещё и неприятно плескалась где-то внутри.
Николай к себе на Уральскую шёл один, подняв к озябшим ушам воротник барашкового пальто. Этот ноябрь выдался непривычно холодным: не ноябрь, прямо, а декабрь. Лютый северный ветер раскачивал жестяные плафоны уличных фонарей. Они едва разгоняли ночной мрак, в котором с трудом угадывались силуэты редких прохожих. Старые липы, вдоль улиц (их давно надо было срубить) раскачивались на ветру и жалобно скрипели, жалуясь на жестокий, порывистый сѝверко. На толстых тумбах дрожали края отклеившихся афиш. Заунывно гудели провода. Ночь была мрачной и Николай впервые ощутил, как одинок. Как придёт он в пустую квартиру и завалится спать в холодную кровать. А кто бы чаёк с малиновым вареньем поставил да печку растопил… Вспомнилось, как гуляли всей бригадой на свадьбе у Варвары, которая ему пирожки носила — нашла-таки себе пару пó сердцу! А он всё один. «Бобыль!» — сердился иногда отец.
Улицы были пусты, всех вымел по домам ветер. Видимо, было поздно даже для народной дружины. После убийства рабкоров Кедуна и Быкова в каждом районе дежурили по ночам отряды добровольцев со свистками и топориками. Поначалу несознательные граждане посмеивались над дружинниками, а потом, как те отбили женщину с получкой у ворья, как двух школьников домой привели, как подкараулили банду у овощебазы — так сразу уважать и доплачивать стали. Маленько, конечно, а всё ж приятно, да и признание.