Вернулся Элиот, протянул открытую на нужной странице книгу:
– Вот, читайте отсюда.
Книга была очень старой, в ней описывалось геологическое строение Уэссекса до землетрясений прошлого века. Главная идея, по словам Элиота, заключалась в том, чтобы нынешний провал суши считать лишь временным явлением и в будущем восстановить прежний рельеф.
Джулия взяла книгу со смешанными чувствами: когда-то она училась на геолога и даже теперь, после стольких лет работы в другой сфере, без труда понимала полный сложных терминов язык. Однако ворошить прошлое ей ужасно не хотелось. Во время учебы Джулию больше интересовал нынешний облик региона, который по геологическим меркам сформировался едва ли не вчера. А теперь надо было изучать старые теории, давно забытые факты. Настоящее им ни к чему.
Тем не менее книга вскоре ее затянула, Джулия ушла в чтение с головой и даже чуть не пропустила момент, когда в зал вошел Пол Мэйсон.
При его появлении все разом встрепенулись – таким уж он был человеком. Возглавив проект, он давно заработал всеобщий почет и уважение. Мэйсон лично продумал каждую мелочь, каждую деталь, за много лет собрал по всей стране нужных людей. Он был идеалистом и, достигнув своей цели, теперь вдохновлял остальных.
Проходя по залу, он заметил Джулию и одарил ее одной из своих улыбок. Она невольно ответила, как всегда чувствуя прилив гордости. Ведь Джулия значила для Пола больше, чем кто-либо другой, – она была его женщиной.
Взгляд, который ей достался, безмолвно говорил о многом, говорил о том, что другим не понять. Одна лишь Джулия видела Пола настоящим, лишь ей он открывался, потому что они хорошо друг друга понимали…
Где-то глубоко в душе, словно зажженная спичкой в темном подвале, вдруг вспыхнуло смутное воспоминание, вызывая жуткий страх.
Пока Пол здоровался с остальными, Джулия, опустив глаза, боролась со своим призрачным Я, которое рвалось на свободу. Она думала о Дэвиде, думала об их любви, она думала о себе.
Однако ее все равно трясло от ужаса.
Глава двадцать вторая
Сильная гроза принесла похолодание, и в следующие шесть дней в Дорчестере было сыро и ветрено. Хакман злился все сильнее: с того дня на пустоши они с Джулией больше не виделись. Он пытался расспросить о ней других торговцев из палатки, но ничего толком не выяснил. Ни мужчина, ни женщина о судьбе Джулии не знали и вообще очень удивились его интересу.
Работа по-прежнему буксовала: Мандр не пускал его в архивы, и на четвертый день Хакман, сорвавшись, отправился в Чилд-Окфорд. Впрочем, и тут потерпел фиаско: прилив в непогоду был совсем низким, к тому же волну пришлось делить с бестолковыми новичками. С трудом лавируя между неопытными гонщиками, Хакман упустил гребень.
Раздражение и осознание собственной ничтожности: вот те чувства, которые владели им в эти дни, и Хакман прекрасно знал, в чем их причина. До чего жестокая ирония: не успела Джулия – живая, настоящая – к нему вернуться, как тут же исчезла. И что бы она ни говорила, Хакман знал: она ушла к другому.
Поэтому он маялся от неведения и бесился от ревности – вполне естественная реакция.
На шестой день Хакман снова заговорил про архивы, и Мандр в который раз ответил, что его заявка «на рассмотрении» у комиссара Боровитина. Хакман, вконец рассвирепев, покинул кабинет и, за неимением лучшего занятия, стал бродить по набережной, со смесью скуки и зависти поглядывая на отдыхающих. Он прошел вдоль всей гавани, мимо магазина спортивного инвентаря, мимо торговых палаток, баров, по дороге к пляжам. На полпути к нему подошли двое торговцев из тех, что навязывают туристам свое барахло. Сперва Хакман не обратил на них внимания, потом заметил, что одеты они в такие же грубые наряды, которые носят в общине.
– Взгляните на себя в зеркало, сэр, – предложил один и поднес к его лицу круглую стекляшку в раме.
Хакман краем глаза заметил, как колыхнулось в стекле его отражение, но, растолкав нахальных торгашей, прошел мимо. Очередная дешевая безделушка. Уже в который раз ему пытаются продать эту чепуху.
На пляже, даже невзирая на непогоду, было людно. Туристы лежали на песке, подставив голые телеса затянутому облаками небу, наслаждаясь, видимо, самой возможностью продемонстрировать себя во всей красе, к тому же без риска обгореть. Здесь Хакман ненадолго задержался, разглядывая отдыхающих. Люди вели себя как всегда разнузданно – словно вместе с одеждой сбрасывали и нормы морали.
А за пляжем возвышался хмурый Мэйден-Касл, невольно воплотив в себе все, что так бесило Хакмана.
Хотя Джулия сейчас там, ревность и гордость не позволяли Хакману отправиться на ее поиски.
Стоя на дорожке, ведущей к пляжу, он снова испытал ту же тягу, которая изначально влекла его к крепости. Мэйден-Касл олицетворял постоянство времени, необъяснимую связь настоящего с прошлым. Он словно бы рос оттуда – из минувших веков.
Крепость стояла на холме, когда Дорчестер отстраивался после землетрясений. Она стояла, когда содрогались скалы, а море подступало все ближе, заливая долины. Она стояла, когда народы и расы спорили и дрались из-за денег и территорий, из-за урожая, нефти и металла, из-за идеологий, политики и гонки вооружений. Она стояла, когда первый паровоз по блестящим новеньким рельсам помчался на юг к Уэймуту, когда короли воевали с парламентом, а феодалы и сеньоры собирали личные армии, чтобы оттяпать кусок чужой земли. Эпохи копились в Мэйден-Касле как слои осадочной породы.
Крепость влекла Хакмана, потому что именно она занимала в Уэссексе центральное место.
Он приехал сюда не ради Джулии, хоть ему и посчастливилось ее встретить, не ради бландфортской волны, которая стала лишь приятным бонусом. Он приехал ради крепости: древней, незыблемой, постоянной.
Взглянув последний раз на зеленые холмы, Хакман повернулся и пошел обратно в Дорчестер.
Не успел он вернуться в кабинет, как через считаные минуты зазвенел телефон.
– Мистер Хакман? Это Кро из отдела информации. Хочу сообщить, что вам оформили допуск в архивы.
– Я думал, за это отвечает Мандр…
– Мандр на несколько дней взял отпуск. Однако прежде чем он ушел, я счел своим долгом убедиться, что ваши документы оформлены как надо. Хотите сегодня заглянуть в архив?
– Да, разумеется! Уже иду.
Хакман заскочил в кабинет к Кро и вместе с лысоватым коротышкой направился к лифту.
Архив размещался в подвале: огромном хранилище с огнеупорными стенами, сплошь забитом металлическими стойками, на которых громоздились коробки с бумагами, книгами и брошюрами, а также перевязанные лентой папки – записи о рождении и смерти, судебные протоколы, письменные распоряжения из Вестминстера и региональных комиссий, уставы, газеты, агитационные плакаты, материалы следственного комитета… Пыльные реликвии служения государству, столь дорогие сердцу и уму педантичного бюрократа, который в жизни не позволит себе выбросить хоть одну бумажку.
– Вас придется запереть, – сказал Кро.
– Понимаю. Спуститесь за мной в пять, если не позвоню раньше. А завтра я, наверное, приду с самого утра и просижу здесь весь день.
– Курить нельзя. – Кро указал на выцветший знак над дверью.
– Я и не собирался.
– На всякий случай отдайте мне сигареты.
Хакман смерил чиновника гневным взглядом. Даже не общаясь с этим типом, он уже знал, что тот собой представляет. Формально Кро находился на более низкой ступени иерархии, потому что у Хакмана имелась ученая степень, но архивы были вотчиной коротышки. Чтобы не устраивать сцены, Хакман молча вытащил сигареты из кармана, хоть и не удержался от недовольной гримасы, потому что почувствовал себя школьником, застуканным возле спортзала с окурком во рту.
– Да, наверное, лучше избежать соблазна, – усмехнулся он.
– Я их приберегу.
Кро положил сигареты на тумбу в коридоре. Потом запер дверь, кивнул Хакману в зарешеченное окно и ушел. Хакман уставился сквозь стекло на сигареты. Если бы Кро унес пачку с собой, Дэвид забыл бы о них в ту же минуту. Теперь же невыносимо захотелось курить…
Он отвернулся: пора заняться работой.
Хакман толком не разобрался в запутанной номенклатуре дел, поэтому довольно смутно представлял, что и где тут может лежать. Он медленно пошел по проходу, разглядывая коробки и папки. Свежие легко было отличить от старых – этикетки еще не запылились и не пожелтели от времени. Пытаясь разобрать надписи на корешках ближайших папок, он провел по ним пальцами. Воздух в хранилище был сухим и затхлым; от каждого шага поднималось облако пыли, от которой нещадно свербило в носу.
Где-то с полчаса Хакман неуверенно перебирал папки, не зная, с чего начать и что, собственно, ищет. Горы бумаг навевали тоску. Их, казалось, свалили одной кучей безо всякого порядка: протоколы суда за минувший год могли лежать рядом с записями о браках двадцатитрехлетней давности.
Хакман вернулся к номенклатуре и выбрал наугад несколько записей, пытаясь увидеть в них систему. Спустя пару неудачных попыток он наконец нашел то, что искал: «Жилищный комитет, протоколы собраний, 2117–2119». Вообще протоколы двадцатилетней давности его интересовали мало, зато он хоть немного понял, по какому принципу тут все отсортировано.
Получив подсказку, Хакман уселся за ближайший стол и разложил перед собой номенклатуру дел. Определил перечень документов, которые хотел бы изучить, достал записную книжку и сверился с ней. За четверть часа составил список из сорока разделов, где могли бы храниться интересующие его записи, затем отправился их искать. Нашел далеко не все, но вскоре на столе лежал земельный реестр за двадцать первый век, газетные подшивки, ежегодники комиссии за последние три десятилетия, протоколы партийных конференций и съездов, справочники по истории двадцатого века, пара путеводителей по Мэйден-Каслу и копии всяческих приказов из Вестминстера и министерства природных ресурсов за два года.
Там-то, в приказе министерства, он и обнаружил первое упоминание о М