Правда, последнее время все чаще ходили слухи, что из-за слишком больших волн гоночный сезон вот-вот закроют: кое-кто из спортсменов получил серьезные травмы. Завсегдатаи поговаривали, что нынешние волны почти не уступают тем, которые бывают во время зимних штормов, а на тех кататься, как известно, могут одни лишь безумцы.
Хакман благодаря регулярным тренировкам держался на доске уверенно, однако, дожидаясь выстрела пушки, все равно ездил из стороны в сторону, привыкая к ветру. На гребне ветер станет его главным противником.
Наконец бахнула пушка. Хакман, как и все прочие, тут же повернул голову на север, к Сомерсетскому морю, надел маску и включил подачу кислорода.
Доску вдруг накренило: пошла волна. Как всегда, Хакман держался ближе к уэссекскому берегу, поэтому, когда стала нагонять волна, другие гонщики оказались гораздо выше, едва ли не на полпути к вершине.
Приходилось гнать во всю мощь двигателя. Хакман, пытаясь ускользнуть от гребня, все прибавлял и прибавлял газу, но волна неотвратимо настигала. Она неслась с такой скоростью, что при каждом повороте доски Хакман взлетал метров на десять. Чтобы не очутиться на гребне раньше нужного, надо ехать еще быстрее!
Кое-кто из гонщиков уже упал, угодив доской в зыбкую рябь. Для них гонка на сегодня закончилась: даже если удастся быстро вскарабкаться на скиммер, никакого двигателя не хватит, чтобы догнать волну и взлететь на гребень по заднему склону.
До конца пролива оставалось меньше сотни метров: самый трудный, самый ветреный участок. Каждый сгусток пены, каждый всплеск воды становился непреодолимым препятствием. При малейшем повороте под доску забирался ветер, норовя ее перевернуть.
Расчет был точным: до конца пролива оставалось меньше пятидесяти метров. Чуть приглушив двигатель, Хакман позволил волне забросить его на самый верх. В тот же миг гребень стал скручиваться. Теперь приходилось ехать против ветра, и нос скиммера ощутимо отрывало от воды, словно притормозившей под напором воздуха.
Миновав устье пролива, волна, набекренив пенный гребень, стала разбухать.
Хакман переступил вперед, на самый край доски, направляя скиммер вниз, вбок, сквозь рваную пену; вода на миг сомкнулась вокруг серо-зеленой мешаниной… Волну над ним ломало: ужасно медленно и величественно.
Однако налетевший вдруг ветер выдернул скиммер из-под ног, и Хакман, судорожно взмахнув руками, упал.
Внезапно стало тихо. Истошное завывание ветра, гул двигателя, рев воды – все замолкло.
Хакман застыл посреди неба, голый, в полном одиночестве.
Медленно, очень медленно он перекатился на живот.
Волна, скалы и море под ним исчезли. Хакман висел над ярко-зеленым лугом, по которому россыпью стояли коттеджи с живой изгородью. В стороне шла дорога, по ней ехали машины, сверкая на ярком солнце металлическим кузовом. Позади, там, где прежде был пролив, в долине между холмами, желтыми от осеннего тумана, разлегся крохотный город. Оттуда тянуло древесным дымом, бензином и скошенной травой.
Чувствуя, что вот-вот упадет, Хакман замахал руками, словно это могло его спасти, но лишь развернулся вбок, к югу. Повиснув в небе, он глядел на Пербекские холмы, за которыми искрилось серебристое море.
А потом с силой зажмурился… но когда вновь открыл глаза, ничего не изменилось.
Посмотрев вниз, Хакман впервые осознал, на какой огромной он высоте, и словно бы этим отпустил то, что его держало. Он стал падать. В ушах взревел воздух, на грудь и живот навалилась страшная тяжесть. Земля вздыбилась, готовая встретить роковым ударом, и Хакман испуганно замолотил руками и ногами.
Падение тут же прекратилось, и он снова завис, хоть и гораздо ниже прежнего. Теперь с дороги был слышен рев двигателей: какой-то мотоцикл, истошно гудя, обгонял грузовик с прицепом.
Хакман пожелал подняться выше… и, ощутив давление воздуха на спину, взмыл в небо. Достигнув прежней высоты, он вновь обернулся к зеленым лугам с лесистыми холмами и пастбищами.
Этот пейзаж явился из самых глубин памяти; то были отголоски сна, старого и давно позабытого. Несуществующий мир, которому не суждено воплотиться в реальность. Продукт подсознания, не поддающегося контролю. Что-то возникшее вопреки желанию, вопреки сознательной воле.
Однажды Хакман уже отверг настоящую жизнь ради иллюзии – и теперь вновь сосредоточился, делая свой выбор.
Голый торс вновь облепило гидрокостюмом, блестящим от соленых искр. Грудь и спину тесно сдавили защитные накладки. Вокруг головы обернулось нечто черное и мягкое, перед глазами потемнело: на лицо упал щиток шлема.
Баллон на спине зашипел кислородом, и Хакман глубоко вдохнул.
Он сосредоточился и ощутил под ногами шероховатую поверхность скиммера. На правой лодыжке сомкнулось кольцо управления двигателем.
Хакман чуть наклонился вперед и опустил нос скиммера. Подул ветер, и доска в ответ заходила ходуном.
Его накрыло сумраком: над головой нависла волна, и ее почти отвесный склон заиграл на солнце осколками битого зеркала.
Волна шелохнулась было, но тут же вновь замерла, словно в кинопроекторе застряла пленка, – ее остановил Хакман, испугавшись падения, и получше разместил на воде скиммер. И все же в какой-то момент он потерял контроль. Нос скиммера повело, лишь отчаянным взмахом рук удалось удержаться на ногах. Скиммер тяжело погрузился в воду, и тут же взревел двигатель, едва не опрокинув гонщика. Хакман поднял голову: над ним смыкалась черная труба гребня. Трепеща от ужаса, он ринулся вниз по водяному склону.
Секундой позже позади рухнула волна, засыпая пеной и брызгами, норовя дотянуться до него, ухватить… Однако он держался, гнал вперед, опередив гребень на считаные метры, не угодил на сей раз в крушащий черный водоворот. И наконец вышел в открытые воды Дорчестерского залива. Скиммер скакал по зыбкой глади, а волна неистовствовала, ревела за спиной…
Растекаясь по заливу, волна теряла высоту и скорость, и вскоре Хакман свернул на запад и направился к Дорчестеру. Проезжая мимо пляжей, где до сих пор под цветными зонтиками нежились туристы, он невольно помахал им рукой, пытаясь хоть немного выразить бушевавший в душе восторг.
Позже вечером они с Джулией пошли в ресторан поужинать морепродуктами и по дороге задержались у палатки с товарами из Мэйден-Касла. Как всегда, за прилавком стояли Марк и Ханна; сегодня к ним присоединилась новенькая помощница. Девушка с любопытством поглядывала на Дэвида и Джулию, но предлагать ничего не стала.
Когда они отошли от палатки, к ним вдруг подскочил торговец в одеждах из крепости.
– Эй, сэр, не хотите ли взглянуть?
Он протянул Хакману небольшое круглое зеркальце.
– Нет, спасибо, – вежливо ответил Хакман, и Джулия, засмеявшись, прильнула к его плечу. Они зашагали в сторону бара, а за спиной вдруг раздался гневный женский крик и звон битого стекла.
Фуга для темнеющего острова
Посвящается моим друзьям
Я написал «Фугу для темнеющего острова» в 1971 году, годом позже она была опубликована отдельной книгой. Хотя она во многом посвящена политике и актуальным проблемам своего времени, политическим романом я бы ее не назвал. В первую очередь это художественное произведение.
Тогда я был молодым, начинающим писателем и нащупывал собственный стиль. Британская фантастика славилась своей традицией так называемого «романа-катастрофы». Особенной популярностью такие романы пользовались в 50-е годы. Джон Уиндем, Джон Кристофер, Чарлз Эрик Мейн, Джей Ти Макинтош и другие сочинили немало изобретательных сценариев конца света и считаются одними из основоположников жанра. К началу 70-х в жанре наблюдалось некоторое затишье, и я задумался, возможно ли сказать в нем нечто новое, что имело бы отношение к современности.
Не случайно, что пик популярности романов-катастроф пришелся на 50-е. В памяти людей еще свежи были ужасы Второй мировой. Европа – в том числе и Великобритания – переживала трудные времена: экономика в упадке, города разрушены, еды и энергоресурсов не хватает. Добавьте сюда еще отголоски развала империи. Писатели и критики неоднократно отмечали, что период написания, скажем, «Дня триффидов» Уиндема и «Долгой зимы» Кристофера отличался удивительной беспросветностью, причем как прошлого, так и будущего.
К началу 70-х все коренным образом изменилось. Великобритания вновь стала процветающей страной, где поощрялось творчество, и каждому открывались широкие возможности. От уныния не осталось и следа. В подобном контексте мой замысел вернуться к жанру катастроф казался чем-то из ряда абстрактных писательских упражнений.
Похоже, так думал не я один. В 1968 году июльский выпуск журнала «Нью Уолдз» вышел с обложкой американского режиссера Стивена Двоскина: черный фон и несколько простых слов: «В чем именно состоит природа катастрофы?» Понятия не имею, что Двоскин хотел этим сказать, но меня вопрос очень зацепил. Я обратился к романам-катастрофам, пытаясь понять, в чем же суть описываемых в них событий. Все подобные произведения посвящены тем или иным внешним факторам, которые приводят к упадку цивилизации, однако, на мой взгляд, главное в любой катастрофе – это то, как она отражается на самих людях.
Раскручивая эту мысль, я пришел к тому, что сосредотачивать внимание надо не на глобальном масштабе бедствий, а на переживаниях рядовой жертвы.
Впрочем, без глобального бедствия тоже не обойтись.
Для Великобритании 1971 год отличался относительной стабильностью, тем не менее общество переживало два весьма значительных потрясения.
Во-первых, это, конечно же, конфликт в Северной Ирландии между католиками и протестантами. Он освещался ежедневно по телевидению и в газетах, и не было британца, который бы про него не знал. С каждой неделей уровень насилия только рос, и казалось, что никакого выхода нет. Сами религиозные распри меня волновали мало; гораздо страшнее был тот разгул хаоса и беспорядка, которым они сопровождались. Многим пришлось покинуть свои дома, улицы перекрывали баррикадами, появлялись военизированные группировки, целые полицейские подразделения вместо того, чтобы поддерживать нейтралитет, становились на ту или иную сторону. В ход шли заминированные автомобили и огнестрельное оружие, случались избиения и массовые стычки. Список можно продолжать.