Я вернулся в машину.
– Поедем ночевать в гостиницу.
Изобель не ответила, молча глядя в темноту за окном.
– Тебе все равно?
– Не знаю.
– Твои предложения?
– Останемся тут.
Дождь по-прежнему заливал в проем на месте лобового стекла. За несколько минут, проведенные снаружи, я успел насквозь промокнуть. Я надеялся, что Изобель разделит пережитую мной тревогу… но одна мысль о том, что ее рука коснется моей, заставила меня внутренне содрогнуться.
– А как же Салли? – спросил я.
– Она спит. Ладно, хочешь в гостиницу – я не против. Денег хватит?
– Хватит.
Я еще раз обдумал варианты. Оставаться здесь или ехать дальше? Я взглянул на часы: только-только перевалило за восемь. Если спать в машине, то в каком состоянии мы будем наутро?
Я завел двигатель и медленно поехал в центр Каффли. В первой гостинице, которую мы нашли, мест не оказалось; во второй – тоже. Нам подсказали адрес еще одной, но по дороге кончился бензин. Я свернул на обочину и заглушил двигатель.
Вот все и решено, подумал я с некоторым облегчением. Мне, честно говоря, и не верилось, что нас примут хоть где-нибудь: в обеих гостиницах меня не покидало ощущение, будто нас оценивают. Наверняка у них были свободные номера, просто нам не хотели их сдавать. Изобель закрыла глаза; на ее лице и одежде блестели капли дождя, которые задувало с улицы.
Какое-то время мы посидели со включенной печкой, пока двигатель совсем не остыл. Изобель сказала, что устала и хочет спать. Поджав ноги, она устроилась поперек сиденья и положила голову мне на колени. Я обнял ее, чтобы согреть, а сам стал искать положение поудобнее.
Через несколько минут Изобель вроде бы забылась сном. Я провел ночь ужасно: мне было холодно, сыро и неудобно. Спина и шея затекли. Жена с дочкой спали или делали вид, что спят. Салли время от времени ворочалась на заднем сиденье. Из нас троих этой ночью выспалась, пожалуй, только она.
Рафик протянул мне найденную им листовку. В ней Королевские сецессионистские ВВС уведомляли мирное население, что за десять минут до каждой бомбежки будут производиться три предупредительных бреющих пролета.
Я ехал по дороге через заповедник Нью-Форест. Вечерело, сгустившиеся сумерки намекали, что я слишком задержался. Признаться, поступок мой был опрометчивым, а учитывая нынешнюю обстановку, и вовсе глупым.
Рядом сидела девушка по имени Патти. Мы с ней провели день в гостинице в Лимингтоне и теперь спешили вернуться в Лондон до девяти. Патти спала, легко касаясь головой моего плеча.
На въезде в Саутгемптон я резко затормозил. Девушка проснулась. Путь нам преграждала самодельная баррикада из двух старых автомобилей и груды строительного мусора. Тогда до меня дошло, почему последние полчаса я не видел ни одной попутной машины. Наверное, местные были в курсе, что дорога перекрыта, и знали, как объехать. Пришлось разворачиваться и делать большой крюк по проселку сначала в Винчестер, а оттуда – на лондонское шоссе. В гостинице нас предупреждали, что проезд через Бейзингстоук и Кемберли также затруднен, а значит, надо было объезжать и их тоже.
Юго-западный въезд в Лондон оказался свободен; зато там стояло множество полицейских, которые останавливали машины для досмотра. Я уже несколько месяцев не выезжал из города и потому не представлял, что свободу передвижения ограничили до такой степени.
Высадив Патти в Баронс-Корт у дома, где она снимала квартиру, я поехал к себе в Саутгейт. В Кингс-Кросс меня остановили и обыскали.
Домой я добрался только в первом часу ночи. Изобель легла спать, не дождавшись меня.
Утром я пошел в первый попавшийся дом, где уговорил хозяина слить мне немного топлива из бака. Я щедро заплатил. Он подсказал, что неподалеку есть заправка, на которой продают бензин, – вчера, по крайней мере, продавали, – и показал, куда ехать.
Я вернулся к машине и сообщил своим, что, если повезет, мы доедем до Бристоля еще засветло.
Я знал, что Изобель не хочет к родителям, однако, на мой взгляд, это был наш единственный выход. Дом уже не вернуть, а Бристоль одновременно и далеко от Лондона, и знаком нам по многочисленным поездкам. В общем, попытаться стоило.
Я перелил бензин из канистры в бак и завел двигатель. По пути на заправку мы слушали новости по радио. Сообщалось, что несколько подразделений полиции Западной Мерсии перешли на сторону африммов – впервые о таком стало известно официально. В общей сложности ушло около четверти сотрудников. Сегодня должна была состояться встреча главных констеблей с командованием африммов и чиновниками из министерства внутренних дел, после которой будет сделано правительственное заявление.
Владелец заправки предложил, по его словам, стандартную расценку: пять фунтов за галлон. Нам хватило, чтобы запасти достаточно бензина до Бристоля – при условии, что поедем напрямик.
Когда я сказал об этом жене и дочке, они обрадовались. Договорились ехать сразу же, как только чего-нибудь поедим.
В городке Поттерс-Бар мы нашли кафешку, где нам подали хороший завтрак и по нормальной цене. Про африммов там не говорили, а по радио передавали только веселую музыку. По просьбе Изобель нам налили полный термос горячего кофе. Умывшись в туалете, мы тронулись в путь.
День выдался прохладным, зато без дождя. Отсутствие лобового стекла создавало неудобства, но ехать не мешало. Радио я решил не включать: стремление Изобель не думать о том, что творится вокруг, передалось и мне. Я в какой-то мере проникся ее пассивностью, хотя и понимал, как важно сейчас следить за развитием событий.
Появился новый повод для беспокойства: непрекращающееся дребезжание в двигателе. В последнее время у меня просто не получалось обслуживать машину должным образом. Остальным я ничего говорить не стал, тихо надеясь дотянуть до Бристоля.
Самое сложное, как мне казалось, – это покинуть пригороды Лондона, минуя баррикады. Поэтому я не стал соваться на северо-западные окраины, а поехал сначала через Уотфорд, где баррикад не было, затем через Рикмансворт, где баррикады были, но проезжающих насквозь пропускали, и, наконец, через Амершем и Хай-Уиком на юг, к Хенли-на-Темзе. Чем дальше от Лондона, тем более мирным и спокойным выглядело все вокруг. Мне даже удалось приобрести еще бензина и наполнить запасные канистры.
Пообедали мы в очередной кафешке на въезде в Рединг, после чего выехали на шоссе, рассчитывая добраться до Бристоля задолго до темноты.
Едва мы покинули пределы Рединга, как дребезжание вдруг усилилось, и двигатель стал терять обороты. На первом же подъеме машина заглохла. Я, как мог, осмотрел зажигание и систему подачи топлива, но они были в порядке. Значит, все-таки не выдержал клапан.
Я уже собирался рассказать обо всем жене и дочке, когда к нам подъехал патрульный автомобиль.
Несколько месяцев я подрабатывал барменом в пабе в Ист-Энде: нужны были деньги. Я тогда готовился к выпускным экзаменам, а от гранта уже ничего не осталось.
Помнится, меня удивило, сколько в Ист-Энде разнообразных общин, почти каждой мыслимой расы и вероисповедания. До того как устроиться в паб, я полагал, что в этой части Лондона живут сплошь англичане, ну или по крайней мере белые. Посетители паба в какой-то степени отражали космополитичность округи, хотя хозяину это явно не нравилось. У барной стойки часто возникали ссоры. Если доходило до драки, бармену надлежало убрать со стойки бутылки и стаканы. Также в мои обязанности входило разнимать дерущихся.
Так я проработал три месяца. Затем хозяин нанял поп-группу выступать по выходным, и все распри вдруг сошли на нет. Публика тоже заметно преобразилась.
Пожилых завсегдатаев с закоснелыми взглядами и вечными поучениями сменила молодежь, перестали появляться представители меньшинств. Не прошло и двух месяцев, как подавляющее большинство посетителей стали составлять люди не старше тридцати.
В моде тогда были наряды цветастые, броские, однако наша публика так практически не одевалась. Молодые люди приходили в основном в костюмах или пиджаках, без галстуков, а девушки – в традиционных платьях. До меня быстро дошло, что таким образом они демонстрируют врожденный консерватизм, который присущ жителям этой части Лондона.
Хозяина паба звали Гарри. В молодости он был профессиональным борцом, на стене за баром висело несколько фотографий: Гарри в атласных халатах и с длинной косичкой. При мне о своей карьере на ринге он ни разу не рассказывал, хотя его супруга как-то упомянула, что этот паб он купил целиком на заработанные с боев деньги, без кредита.
Иногда по выходным после закрытия паба заходили друзья Гарри, в основном его возраста. Они садились у бара и выпивали. Хозяин тогда просил меня задержаться и обслужить их за дополнительную плату. Вслушиваясь в разговоры, я узнал, что их предрассудки и взгляды на расовые и политические вопросы отличаются тем же консерватизмом, которого придерживается, судя по внешнему виду, и остальная публика.
Несколько лет спустя основными сторонниками партии Джона Трегарта станут как раз жители районов, отличающихся большим расовым разнообразием.
После того как увели женщин, мы еще на несколько дней задержались в лагере. Никак не могли решить, что делать дальше. Многие лишились жены или спутницы. Мы понимали: если просто взять и пойти за африммами, ничем хорошим это не кончится. Какой-то общий инстинкт заставлял нас оставаться на месте, где мы потеряли женщин. У меня все валилось из рук, а в голову постоянно лезли тревожные мысли о Салли. Судьба Изобель, признаюсь, волновала куда меньше. Ни о чем дельном я думать не мог; силы целиком уходили на то, чтобы пережить очередной день, полный горя, чувства вины, тревоги и отчаяния. Поэтому, когда начались разговоры о том, что мы сворачиваем лагерь, я испытал нечто вроде облегчения. Прошел слух, будто Рафик решил отвести нас к Августину.