Когда стемнело, я отделился от группы и пошел в дом неподалеку от того, который мы запалили. Хотя пожар утих, дерево продолжало тлеть и светиться. Потухнет, скорее всего, только к утру. Запах дыма напоминал мне об осени.
Я сидел в одиночестве в старом кресле на первом этаже и думал, что буду делать завтра.
Время шло. Откуда-то доносился гул двигателей, но я не обращал внимания. Только когда шум стал мешать мне думать, я вскочил с кресла и выбежал на участок за домом.
Небо было ясное, месяц немного подсвечивал землю. Я сидел в темноте, так что глаза у меня привыкли сразу. Через пару мгновений я понял, откуда идет звук: с юга к деревне приближалась группа вертолетов. Они шли низко и не быстро. Я кинулся на землю, сжимая в руках винтовку. Когда вертолеты пролетали надо мной, я пересчитал их: ровно двенадцать. Они еще сильнее замедлили ход и опустились на поле за деревней. Меня окатывало то вибрацией от двигателей, то порывами ветра от пропеллеров.
Между мной и местом посадки был пригорок, поэтому я больше ничего не видел. Поднявшись на ноги, я подошел к изгороди и выглянул за нее. Двигатели продолжали работать вхолостую, навигационные огни не горели.
Прошло десять минут. Я стоял, размышляя, не вернуться ли к остальным. Однако непонятно было, что здесь делают вертолеты. Не нас ли ищут? Может, они увидели дым от горящего дома или тлеющие угли? Хотя вряд ли: на такие пустяки дюжину дорогих аппаратов не пошлют.
Вдруг неподалеку, заставив меня подскочить, грянула стрельба, а следом два или три взрыва. Я упал на землю, сердце колотилось от страха. По вспышкам я понял, что перестрелка идет по ту сторону лесного массива, тянувшегося вдоль шоссе неподалеку от деревушки. Выстрелы продолжались, им вторили взрывы. В небо взвился белый всполох и распустился алым цветком.
Вертолеты тут же вновь поднялись в воздух и, перестроившись, пошли к лесу. Скоро они скрылись из виду, но по рокоту двигателей было ясно, что они где-то поблизости.
За спиной у меня хлопнула дверь.
– Уитмен, ты?
Я разглядел в темноте чей-то силуэт. Человек подошел ближе, и я узнал Олдертона.
– Да, я. Что происходит?
– Никто не понимает. Рафик послал за тобой. Какого хрена ты тут делаешь?
Я сказал, что ходил искать еду и что через несколько минут вернусь к остальным.
– Лучше иди сейчас. Рафик предлагает сниматься, а то мы слишком близко к дороге. Что-то неладное творится, и он не хочет, чтобы мы подставлялись.
– Может, сначала разберемся, что именно творится?
– Рафик у нас, вообще-то, главный. Раз он сказал – надо слушаться.
– Да ну?
Ни с того ни с сего во мне взыграло бунтарство. Я не хотел слушать ничьих указаний, тем более от Олдертона, которого находил непроходимо тупым и упрямым. За все время в группе мое отношение к нему так и не поменялось.
Вертолеты загудели как-то иначе, и мы вернулись к изгороди, откуда я смотрел на поля и лес за ними.
– Где они? – спросил Олдертон.
– Не вижу.
Снова затрещали выстрелы, следом – пронзительный свист и четыре взрыва, почти накладывающиеся друг на друга. Лес озарился изнутри ослепительной вспышкой, которая затем погасла. Опять стрельба. Один вертолет пророкотал над деревней, второй завис неподалеку. Вдруг он издал оглушительный рев, и несколько ракет, оставляя за собой пламенный след, устремились к деревьям. Мы с Олдертоном рефлекторно пригнулись, но огонь вели не по нам. Через мгновение из леса снова донеслось четыре взрыва – может, больше. Затем опять жуткий свист, и еще четыре взрыва. Очередной вертолет проплыл над нами и занял позицию для обстрела.
– Бой идет в районе шоссе, – сказал Олдертон.
– Кто это?
– Рафик думает, что африммы. А вертолеты по виду советские. Впрочем, я их не различаю.
– Откуда у них авиация?
Воздушный обстрел продолжался. Вертолеты открывали огонь строго друг за другом, как на учениях. Стоило грохоту от одного залпа стихнуть, как следовал другой. И все это сопровождалось автоматной стрельбой на земле.
Вдруг меня осенило:
– Скорее всего, это те партизаны, которых мы встретили вчера. Они устроили засаду на шоссе.
Олдертон промолчал. Чем больше я думал, тем вернее казалась мне моя догадка. Африканцы явно что-то скрывали, все это заметили. Если, как предполагает Рафик, вертолеты и правда советские, а управляют ими африммы, то гражданская война вышла на новый, еще более ужасный уровень.
Неравный бой длился еще несколько минут. Мы с Олдертоном видели только отсветы взрывов и пролетающие над головой вертолеты. Незаметно для себя я начал считать число залпов. После двенадцатого наступило небольшое затишье. Вертолеты улетели перестраиваться. Вдруг один аппарат возник у нас за спинами. Он не стрелял, просто пронесся над лесом, а затем вернулся к своим. Мы снова затаились. Лес полыхал оранжевым пламенем, время от времени что-то в нем взрывалось. Стрельба вроде бы прекратилась.
– Похоже, все, – сказал я.
– Еще один где-то рядом, – отозвался Олдертон.
Я повертел головой.
– Вот он! – сказал Олдертон, указывая вправо.
Черный силуэт был едва различим на фоне ночного неба. Он двигался медленно, почти над самой землей. Навигационные огни не горели. Вертолет шел прямо на нас. У меня от страха заколотилось в груди.
Аппарат пролетел над полем, затем развернулся и, слегка набрав высоту, вновь направился к нам. Оказавшись над догорающими развалинами, он завис.
Мы с Олдертоном вернулись в дом и поднялись на второй этаж. Вертолет по-прежнему висел прямо над выгоревшим остовом. Порывы ветра от пропеллера разбрасывали золу во все стороны. Тлеющие угли вдруг вспыхнули, занялось пламя, и к нам поплыл дым.
В отсвете пожара отчетливо была видна кабина вертолета. Я вскинул винтовку, прицелился и выстрелил.
Олдертон кинулся на меня и выбил оружие из рук.
– Ты чего творишь, кретин?! Они же поймут, что мы здесь!
– Да плевать.
Я смотрел на вертолет. Сначала мне показалось, что я промахнулся. Потом двигатель резко ускорил обороты, и вертолет начал подниматься. Хвостовой пропеллер вращался с перебоями. Вертолет продолжал набирать высоту, но его вело куда-то вбок. Двигатель надсадно визжал. Затем аппарат ухнул в темноту, и через две секунды до нас донесся раскатистый грохот. Земля задрожала, в отдалении полыхнуло ослепительно желтое зарево, обломки вертолета взметнулись в воздух и разлетелись в разные стороны.
– Мудак! Кретин долбаный! – снова взвился Олдертон. – Теперь остальные придут сюда разбираться!
Я не стал отвечать.
После ухода Изобель мы с дочкой пребывали в постоянном страхе и замешательстве. Беда наконец стала осязаемой. Мы лишились последнего, что хоть как-то связывало нас с прежней жизнью.
Работа, деньги, дом, а теперь и семья. Не осталось ничего. Я не хотел, чтобы Салли так воспринимала ситуацию, и делал вид, что еще чуть-чуть, и все образуется.
Исчезновение Изобель, надо признаться, произвело на меня неожиданный эффект. Во-первых, я испытывал неподдельную ревность. Пока мы жили вместе, у Изобель была возможность – да и мотив – завести любовника, но уверен, она ею не воспользовалась. Теперь, однако, я заметил, что часто думаю, где она, что делает и, главное, с кем.
Во-вторых, я скучал по ней, невзирая на ту злость, которую она испытывала ко мне.
Мы оба прекрасно знали, что ждет нас в будущем, хотя и не обсуждали этого напрямую. Да, наверное, мы сумели бы продержаться, пока Салли не вырастет и не начнет жить самостоятельно, но потом точно разошлись бы. Наш брак, по сути, был фикцией.
И вдруг все перевернулось с ног на голову, стало непредсказуемым. То будущее кануло в небытие, а нового попросту не было.
Прошел час. Рафик и остальные прибежали узнать, что случилось. Вертолет упал за пригорком, в поле, поэтому обломков мы не видели. Сначала прогремел оглушительный взрыв, потом был пожар, сопровождавшийся какими-то хлопками. Наконец все прекратилось. Никакого движения, остальные вертолеты тоже не возвращались. Стояла тихая ночь, и, если бы не огонь в лесу, нипочем не подумаешь, что совсем недавно здесь шло настоящее сражение.
Я угодил в неоднозначное положение. С одной стороны, за сбитый вертолет меня, хоть и нехотя, зауважали; с другой стороны, Рафик, а с ним еще несколько человек, прямо заявили, что я совершил большую глупость. Я, в общем, и не спорил. Мы всегда избегали действий, которые какая-нибудь группировка могла истолковать как угрозу. Если бы экипажи других вертолетов увидели, что стрелял я, в нас бы уже летели ракеты. То, что меня не заметили, – чистое везение.
Теперь, когда всплеск адреналина прошел и основная опасность миновала, я мог спокойно обдумать произошедшее.
Наверняка вертолетами управляли либо африммы, либо им сочувствующие, а африканские беженцы, даже если отбросить расовые и националистические предрассудки, – все-таки наш общий враг. И все же мой выстрел был местью за похищение женщин. Никто из моих товарищей, думаю, этого не понимал. Впрочем, оружие было только у меня, и только я мог совершить подобный поступок.
Вообще, вся эта история вызывала во мне неожиданное, пьянящее чувство удовлетворения. Я в жизни почти ни разу не стрелял из винтовки, тем более с намерением причинить кому-нибудь вред, а тут я либо серьезно ранил, либо убил экипаж целого вертолета. В тот момент в моей жизни произошел крутой поворот. Я понял, что готов пойти на все.
Группа тем временем обсуждала, как поступить дальше. Я устал и хотел спать, остальные же спорили: идти обыскивать вертолет или обшарить лес в поисках того, что так привлекло африммов.
– Нет, давайте ляжем спать. А с утра пораньше выдвинемся, – сказал я.
– Тут спать нельзя: слишком опасно, – возразил Рафик. – Обчищаем вертолет и уходим куда подальше.
Коллинз предложил осмотреть лес, кое-кто его поддержал. Если военные посчитали нужным нанести удар, вполне возможно, там есть что-то ценное на продажу. В итоге договорились разделиться, хоть это и шло вразрез с нашими принципами. Я, Рафик и еще двое пойдут к разбившемуся вертолету, а Коллинз с Олдертоном поведут остальных в лес. Кто первый закончит, идет навстречу другой группе.