А на суде над демонстрантами суд — и общество! — столкнулись с совершенно новым и неожиданным явлением: обвиняемые и их защитники выступили в защиту не только конкретного права человека, а в защиту Права самого по себе, Права как существенного достижения человеческой цивилизации, «самого святого, что есть у Бога на земле»[10].
Последнее слово Константина Бабицкого (привожу с незначительными купюрами):
«Граждане судьи! Вам предстоит принять трудное и ответственное решение… Я хочу привлечь ваше внимание к значению Вашего приговора… Возможно, я понесу наказание. Но — прошу верить — гораздо больше меня волнуют другие, более глубокие последствия того или иного вашего решения.
Я уважаю закон и верю в воспитательную роль судебного решения. Поэтому я призываю вас подумать, какую воспитательную роль сыграет обвинительный приговор и какую — приговор оправдательный. Какие нравы хотите вы воспитать в массах: уважение и терпимость к другим взглядам, при условии их законного выражения, или же ненависть и стремление подавить и уничтожить всякого человека, который мыслит иначе?.. Прошу вас выполнить свой долг с мудростью и опираясь на закон. Я уверен, что вы будете исходить только из закона и спокойно жду своей участи.»
«Вы сами сказали, что нас судят не за убеждения, а за публичное выражение своих убеждений и за форму нашего протеста. Я прошу у суда не снисхождения, а сдержанности…» (Из последнего слова Вадима Делоне).
«Всю свою жизнь я хотел быть гражданином, т. е. человеком, который спокойно и гордо выражает свои мысли. Десять минут я был гражданином…» (Из последнего слова Владимира Дремлюги).
Из последнего слова Павла Литвинова:
«Как советский гражданин, я считал, что должен выразить свое несогласие с грубейшей ошибкой нашего правительства, которая взволновала и возмутила меня — с нарушением норм международного права… Прокурор с одобрением, чуть ли не с нежностью говорит о действиях людей, которые нас задерживали, оскорбляли и избивали, о том, что если бы нас не задержали, нас могли бы растерзать. А ведь он юрист! Это-то и страшно.
Вот что меня пугает. Вот против чего я боролся и буду бороться всеми известными мне законными средствами».
Из последнего слова Ларисы Богораз:
«Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать, т. е., присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю, а значит, солгать. Я не считаю свой образ действий единственно правильным, но для меня это было единственно возможным решением… Если бы я этого не сделала, я считала бы себя ответственной за эти действия правительства, точно так же, как на всех взрослых гражданах нашей страны лежит ответственность за все действия нашего правительства, за сталинско-бериевские лагеря, за смертные приговоры…»
Прокурор: Я прошу лишить подсудимую Богораз последнего слова — она не вправе говорить о действиях советского правительства, советского народа…
Богораз: «Может, представить вам конспект моего последнего слова?..
…В своей защитительной речи, защищая свои интересы, я просила суд об оправдательном приговоре. Я и теперь не сомневаюсь, что единственно законным был бы оправдательный приговор. Я знаю закон, но я знаю также и судебную практику, и в своем последнем слове я ничего не прошу у суда.»
Из защитительной речи Д. И. Каминской, адвоката Павла Литвинова:
«Прокурор задал вопрос: „Что имел в виду Литвинов, когда поднял лозунг „За вашу и нашу свободу“? Может быть, он имел в виду свободу устраивать сборища, свободу клеветать?“
Но ведь клевета — это правовое понятие. Оно предполагает сообщение заведомо ложной информации… Этот лозунг не содержит никакой информации, никаких сообщений — ни правильных, ни ложных.
И на предварительном следствии, и в суде Литвинов говорил, что он считал себя обязанным открыто высказать свое отношение к решению о вводе войск в Чехословакию, решению, с которым он был не согласен. И независимо от того, прав он был в этой оценке или ошибался, выражение собственного мнения не может считаться преступлением.
Решая это необычное дело, суд не может отказать людям, судьбу которых он сейчас решает, в признании их безусловной искренности и убежденности. Эта внутренняя убежденность в своей правоте, это желание открыто высказать свое отношение и мнение — исключают возможность осуждения их за сознательную намеренную ложь — т. е., за клевету…
Все материалы дела приводят меня к убеждению в невиновности Литвинова, и я обращаюсь к суду с единственно возможной при таких условиях просьбой — просьбой о его оправдании».
Из защитительной речи Ю. Б. Поздеева, адвоката Константина Бабицкого:
«Бабицкий находился на площади с лозунгом на чешском языке „Да здравствует свободная и независимая Чехословакия“. Лозунг не содержит никакой информации … Представитель обвинения говорил, что войска были введены, чтобы обеспечить свободу и независимость Чехословакии, т. е., именно то, о чем говорится в лозунге. Сомнений не представляет, что Бабицкий вкладывал в эти слова иной смысл. Но уголовная вина может следовать из самого текста, а не из его толкования. Судят ли человека за текст или же за подтекст?
Я полагаю, что по ст. 190–1 Бабицкий подлежит оправданию за отсутствием состава преступления…»
Из защитительной речи С. В. Каллистратовой, адвоката Вадима Делоне:
«Мы, юристы, глубоко уважаем закон и знаем, что нельзя оправдать нарушение закона никакими, даже самыми лучшими побуждениями. Руководствуясь законом и только законом, я обязана, а силу своего профессионального долга, просить суд об оправдании Вадима Делоне, так как ни в законе, ни в материалах дела нет оснований признать уголовно наказуемыми его действия. … Я признаю право прокурора на убеждение, такое же право я признаю и за собой. У нас состязательный процесс. Мы спорим. Прокурор доказывает, что Делоне виновен. Я доказываю, что он не виновен. А вы, товарищи судьи, будете вершить приговор и устанавливать истину… В наших руках целый арсенал средств исправления людей, страдающих политической незрелостью и политической неустойчивостью. Уголовная репрессия в число этих средств не входит.
Если, как утверждает товарищ прокурор, в самом факте выражения несогласия с мероприятиями правительства содержится состав преступления, — то тогда защищать Делоне невозможно. Но пусть прокурор укажет закон, определяющий, что в этом есть состав преступления».
Судья: Вы в своей речи больше касаетесь речи прокурора. Переходите непосредственно к защите.
Каллистратова. Я — адвокат — не обязана представлять доказательства невиновности Делоне, по закону, я здесь для того, чтобы оспаривать и критиковать те доказательства, которые представлял прокурор…
Нужно ли было в порядке ст. 13 бить Делоне, который не сопротивлялся? Мне кажется, что не нужно. И мне хотелось бы, чтобы в речи прокурора прозвучал упрек тем неизвестным, неустановленным лицам, которые делали это.
Надеюсь не на снисхождение, а на справедливость и законность вашего приговора. Прошу Делоне оправдать за отсутствием в его действиях состава преступления.
Из защитительной речи Н. А. Монахова, адвоката Владимира Дремлюги:
«В лозунгах вообще не содержится сообщений о каких-либо фактах, ложных или действительных. В них высказывается субъективное и личное отношение к событию, которое совершилось 21 августа, причем событие это настолько общеизвестно, что бессмысленно ставить вопрос, ложно оно или не ложно… Несогласие с мнением пусть даже самого авторитетного учреждения Советского государства не является предметом уголовного закона… Кого и относительно каких конкретно фактов могли ввести в заблуждение транспаранты, демонстрировавшиеся у Лобного места? Обвинение утверждает, что само требование освободить первого секретаря КПЧ (речь идет о плакате „Свободу Дубчеку!“) содержит в своем подтексте ложное сообщение о лишении его свободы. Ни в тексте, ни в подтексте плаката не содержится указаний на то, к какому государству, а может быть и к отдельным лицам обращено это требование. Для людей, не слушавших зарубежных передач, этот лозунг, очевидно, остался бы просто непонятным. Разгадать смысл подтекста, не прибегая к разъяснениям зарубежного радио, невозможно. Но разве можно строить обвинение на подтексте, к которому добавляются другие привходящие соображения, которым само обвинение не доверяет? Такую конструкцию обвинения я считаю юридически неправильной и необоснованной».
— Да-а-а! Николай Монахов «сделал товарища прокурора В. Е. Дреля, как ребенка», — как сказала бы людоедка Эллочка.
Не гонялся бы ты, ЦК КПСС, за дешевизною!
Из защитительной речи Л. И. Богораз[11]:
Наши лозунги не содержат ничего ни заведомо ложного, как и ничего оскорбительного. Если не оскорбителен сам ввод войск на чужую территорию, то не оскорбителен и лозунг, демонстрирующий мою личную оценку этого события. Не думаю, что критическое отношение к какой-либо акции правительства или КПСС означало бы опорочение советского общественного или государственного строя…
Никакой строй не застрахован от ошибок.
Прокурор напомнил Литвинову о второй части статьи 125 Конституции, утверждая, что свобода демонстраций гарантируется только тогда, когда демонстрация направлена на укрепление социалистического строя. Я же эту статью Конституции понимаю так: свободы гарантируются в целях укрепления социалистического строя и в интересах трудящихся СССР.
Я считаю, что моя вина по ст. ст. 190–1 и 190–3 не доказана и поэтому прошу оправдательного приговора.
Из приговора:
«…Все материалы дела приводят меня к убеждению, что вина человека, которого я защищаю, не доказана и, следовательно, он в силу нашего закона должен быть судом оправдан…»
Обвинение утверждает, что Литвинов и остальные подсудимые явились с …лозунгами 25 августа в 12 часов на Красную площадь.