2. Снаружи «дом» имеет размер 5x6 м. Три маленьких оконца с фасада и одно боковое дают мало дневного света и в избе стоит постоянно полумрак. До меня здесь жили две семьи: родители, ещё не такие старые, и две взрослые дочери. Одна из дочерей была уже замужем и поэтому здесь же жил зять и двое маленьких детей.
«У нас тут одни постели стояли», — рассказывала мне молодая хозяйка.
Мне в этой связи припомнился анекдот времён Хрущёва. Когда он был в Америке в конце 50-х годов и встречался с американским президентом Эйзенхауэром, то попросил того показать, как и в каких жилищных условиях живут американские трудящиеся. Зашли они к одному из американцев в дом и тот стал показывать Хрущёву свое жилище: это вот прихожая, это гостиная, это кухня, это столовая, это мой рабочий кабинет, это библиотека, это спальня жены, это спальня дочери, это сына… Это ванна, это уборная…
Когда Хрущёв обошёл и осмотрел весь дом, Эйзенхауэр спрашивает: «Ну, а у ваших рабочих, г-н Хрущёв, какие жилищные условия?». Хрущёв не стал врать: «У нас всё так же, только без перегородок!»
Купленный мной «дом» был именно таким — «без перегородок». Строили его сразу после войны и не из нового леса, а перевезли из деревни сруб и собрали. Крышу крыли самодельной деревянной дранкой. Сейчас она уже прогнила, и чтоб дом не заливало водой, сверху поверх дранки накрыли рубероидом. Фундамента нет, и «дом» стоит на четырёх кирпичных столбиках по углам.
По бокам вместо фундамента обшивка из гнилых досок, присыпанных опилками. Когда-то такой фундамент спасал жильё от зимней стужи, но сейчас всё это прогнило: зимой снег наметает в подполье, а в щели между досками пола дует холодом. Печь здорово дымит, коптит и потому в доме витает копоть и сажа, хотя тепла даёт эта печь много. Окна тоже все прогнили и их нельзя теперь открывать — рамы рассыпаются и вываливаются стёкла. К тому же полностью сгнили три венца сруба, что увеличивает дыры в подполе и «тягу» оттуда в жильё.
Единственно, чем отличается это жильё от жилья моего далёкого предка-язычника, это тем, что изба не курная, нет волокового окна, а над ней возвышается печная труба, да вот ещё не лучина светит по ночам мне, а всё же «лампочка Ильича». За водой ходи на улицу к ближайшей колонки (когда там вода бывает!), газом, даже привозным, пользоваться не разрешают по противопожарным нормам — плитку можно поставить в единственном месте, но это место вплотную к печке, да и высота жилья тоже не позволяет.
И опять сортир. К нам приехал на недельку отдохнуть из Москвы внук Ларисы. Он на полгода всего-то старше нашего Павла. И когда у этого шестилетнего москвича мы спросили: «Миша, тебе где больше нравится: в Москве или в Карабанове?», он, немного подумав, сказал: «Вообще-то в Карабанове. Вот только уборная в Москве лучше. А это такое место, которое человеку нужно каждый день». Он был у нас зимой и его легко понять.
Здесь в Карабанове «принято» делать сортир не во дворе, а под одной крышей с жилым помещением: в сарае, в холодных сенях. У этого одно преимущество перед дворовым сортиром: не нужно выскакивать на улицу по нужде, а всего лишь пробежать несколько шагов под той же крышей. Но летом этот плюс становится большим минусом: вонь проникает в дом. Особенно когда ветер дует со стороны сортира в дом. К нам, например, в такое время можно пройти через сени лишь зажав нос. У меня ещё хуже обстоит дело с сортиром потому ещё, что у него нет выгребной ямы. Просто сортир стоит чуть выше фундамента-завалинки, и его содержимое растекается под домом и по сараю. Это пропитывает весь дом вонью сортира. Зимой я этого не замечал, зато с наступлением весны и летом насладился этим безмерно…
Я покупал этот полуразвалившийся дом с расчётом, что на его месте и вместо него построю себе то, что хочу. Мне уже перевалило за сорок лет. Моему сыну пошёл седьмой год. Паспортная система, ограничения на право проживать в Москве и другие препятствия, существующие для советских людей — самых свободных на всём белом свете — не дают нам жить вместе. Мы не можем из-за этих ограничений «воссоединиться» в собственном Отечестве. У Ларисы очень старые и почти беспомощные родители. Они уже нуждаются в постоянном уходе. Взять их к себе не может ни Лариса в Москву, потому что живут они в разных концах столицы и закон не позволяет им съехаться и жить вместе, ни я, потому что взять их в Карабаново мне некуда. Да и как они будут у меня жить? Без воды, без газа, без… тьфу, чёрт, опять этот сортир! А ванна или баня? Они уже не в состоянии ходить в такую даль ради того, чтоб помыться. Да и баня городская здесь работает не каждый день, и автобус туда не ходит.
А мне переселиться в Москву к семье грехи не дают: судим и являюсь политически не преданным советской власти.
Вот мы и решили на общем семейном совете съехаться в Карабанове, плюнув на Москву. В один год думал я управиться с основными работами: разобрать старый дом, завезти строительный материал и начать строить с весны новый. Требования у нас не ахти какие: одну комнату метров в 12 нам с Ларисой, такую же её родителям, Пашка на будущий год пойдёт в школу, и ему тоже нужна отдельная комната такого ж размера. Ну, и должна быть одна маленькая комната резервная: приедут гости или потребуется отделить больного, а то и моих родителей тоже придётся через год-другой забрать к себе. Итак, наши нужды определились примерно в 48 м2. жилых, плюс кухня-столовая и, конечно, ванная и тёплый современный сортир с канализацией.
Одним словом, получалось, что мы отстраиваем себе дом такого же размера, как в Тарусе.
Зимой я начал завозить строительный материал.
Дом начинают строить с фундамента. А что требуется для фундамента? Гравий да цемент. Цемента не оказалось в торгующих организациях ни в Карабанове, ни в Александрове. Поехал я в Загорск[17], но и там его не нашлось. Оказывается, завоз цемента только весной, в апреле-мае. Ладно, буду караулить. А пока начну возить гравий: на дом нужно его не одну, с десяток машин. В районе единственный гравийный карьер в селе Брыковы Горы. Поехал туда, а мне говорят: «Частников не обслуживаем! Отпускаем гравий только организациям!».
А присутствовавшие тут же шофера, работающие на вывозке гравия из карьера, смеются надо мной: «Вот чудак! Кто ж тебе для дома даст гравий?». И тут же предлагают: «Да мы тебя завалим этим гравием. Плати по червонцу за машину и всё».
«А документы будут?» — спрашиваю я.
«Какие ещё документы?»
«Ну, квитанция, что гравий не ворованный, а законно выписанный?».
«Не-е…»
Так-то вот. Плати по десять рублей за машину, и тебе в два-три дня навозят. Только мне-то таким образом приобретать что-либо не стоит. Сразу прибегут всякие «органы» и потребуют предъявить эти самые бумажки.
А я намеревался построить дом на всём законном.
Карьер подчинялся Александровскому ДРСУ. Подал я заявление начальнику, а тот то же самое мне в ответ, что и в карьере: частников не обслуживаем!
Я ему под конец спора: ежегодно в центральных газетах публикуют постановления ЦК КПСС и Совета Министров о содействии местных властей индивидуальному строительству, о помощи и транспортом, и стройматериалами… А он мне с безразличием: «У нас такого нет».
Пришлось писать жалобу в областной центр. Писал я уже не в надежде добиться продажи мне гравия, а просто зубоскальства ради. Но вдруг из Владимира мне приходит бумажка-копия: «В виде исключения продать гр-ну Марченко гравий в количестве, необходимом для строительства дома…». Именно в виде исключения. Это единственное и наверняка последнее исключение, которым я воспользовался от советской власти.
Выписал я у того же начальника себе 25 куб. м. гравия и — в карьер. Там, когда я предъявил разрешение на получение гравия, снова все были поражены. Оно и понятно. Ведь никто из частников не выписывает гравий, а просто покупает его у шоферов. Оно и выгодней: куб стоит по государственной цене 6 рублей, то есть маленький самосвал вместе с доставкой будет стоить 25 рублей. А шофера его «толкают» налево по десятке машину. А тут ещё и то, что частнику, даже если он захочет приобрести всё законно, просто отказывают и тем самым само государство поощряет воровство и жульничество.
Но вот я в карьере. Начальник карьера мне: «Пожалуйста, забирайте свои 25 кубов».
Но машин для этого нет. Мне снова предлагают услуги шофера. На это я иду, ибо за левые перевозки у нас пока что не судят и никаких квитанций на это не нужно иметь.
Но шофера отказываются возить мне «мой» гравий. Они предлагают «свой», рейсовый. Вместо того, чтоб везти гравий куда следует, его везут «налево» для продажи. Так что я забрал почти весь свой гравий, не использовав законных накладных.
Слава Богу, с гравием я разделался довольно удачно.
Из всего строительного материала, что требовался мне, я законно смог купить только шифер и кирпич. Но кирпич оказался доступен частнику только потому, что он немыслимо низкого качества. Этот кирпич разваливается в руках, и его приходилось грузить в машину осторожно, как легко бьющуюся посуду. И, всё равно, при погрузке-выгрузке да дорогой от тряски треть, если не половина, кирпича превращалась в битьё.
Особенно плохо пришлось мне с добыванием леса и пиломатериалов. В Александрове и в Карабанове существуют лесничества и леспромхозы. На их складах есть и круглый строевой лес, и всякий пиломатериал. Но ничего нельзя выписать. Единственное, что мне удалось приобрести, это отходы от пиломатериалов — дровяной горбыль. Всё начальство на мои просьбы объяснить мне, почему я ничего не могу купить у них, отвечало мне одно и тоже: частников мы не обслуживаем.
Это общее правило. И неизвестно, чем руководствуется при этом государство. А результат один: процветает взяточничество и воровство. Люди строят, и им строительный материал нужен. И они его достают доступными, но незаконными способами. И при этом, как правило, частнику всё обходится намного дешевле. Это оттого, что «продавец» в таком случае продаёт не своё, а ворованное, и ценой не дорожит. Так что в выигрыше от этого и «продавец», и покупатель. Проигрывает государство и здорово. Я у