ж не говорю о морали и нравственной атмосфере в стране.
Я уже давно убедился, что в нашей стране создан строй, при котором каждого человека делают преступником. Тебе дано много разных «прав», но на деле ты это право можешь осуществить и реализовать, только нарушая уголовный кодекс.
Вот тому самое, как мне кажется, яркое доказательство. Начав завозить материал, я обратился в исполком за разрешением на строительство. Я надеялся, что встречу там и понимание и помощь — хотя бы в приобретении технической документации. Разговор у меня состоялся с главным архитектором Александровского района. Он мне заявил, что мне никто не разрешит строить дом.
— Это почему же? — опешил я.
— Износ вашего дома составляет всего лишь 42 процента, и в нём ещё жить да жить можно!
— А сколько процентов износа нужно, чтоб вы разрешили построить новый дом?
— Не менее 65-ти.
— Это что же, ждать, пока меня вместе с семьёй завалит гнилушками или когда пообмораживаемся все зимой?
— Мы вам можем разрешить сделать капитальный ремонт.
И пошло всё вокруг этого. Ни в какую мне не разрешают построить новый дом. И чего только не было мне наговорено в отделе главного архитектора! Оказывается имеется масса причин и предлогов не давать населению строить дома. — «Закон о частном домовладении» говорит, что всякий человек может строить дом не более 60-ти м2. И нигде в законе этом не говорится о минимуме! — твержу я им.
— Ага! — в ответ мне, — вы построите себе три или четыре комнаты да ещё все отдельные, а потом будете их сдавать квартирантам!
— Ну, и что же в этом плохого, даже если так и будет (хотя у меня и в мыслях этого не было!)? Закон ведь не запрещает сдавать в наём жильё. Плати налог и сдавай.
— С нас спрашивают и контролируют!
Надо же! В местной газете то и дело читаешь объявления: такой-то завод или техникум снимет комнаты в частных домах для своих рабочих или для студентов. А тебя по одному только подозрению, что ты вдруг заимеешь возможность сдать комнату, лишают права иметь жильё.
— Ага! Построите новый дом, а потом захотите его продать!
— А в этом что недозволенного? Ведь закон и это разрешает! Насильно я свой дом никому не навяжу и жить в нём не заставлю.
Какой идиотизм: в стране настоящий кризис с жильём, и власти вместо того, чтоб поощрять людей строить дома, делают всё дозволенное и даже недозволенное, чтоб препятствовать этому. Я объездил весь Союз и нигде, ни в каком его конце не встречал случая, чтоб приезжему человеку государство предложило жильё. Люди мечутся в поисках чего угодно: квартиры, комнаты или просто угла.
— Ладно, — говорю я, смиряясь, — продам я завтра свою развалюху и обращусь в горисполком с просьбой дать мне квартиру. Дадите?
— Нет, квартир у нас нет. Много строим, но всё равно не хватает.
— Так почему ж не даёте самому мне строить для себя?
«Не даёт ответа».
«И постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Мы ещё хотим, чтоб нас понимали иностранцы! Да я вот живу в этой стране пятый десяток, здесь родился, крестился и вырос, а, на вот тебе, она каждый раз выкинет что-нибудь такое, на что и ответа не дашь ни сам себе, ни кто другой не ответит ничего вразумительного. У меня от всего этого сложилось такое впечатление о нашем устройстве: где-то ежедневно заседает и усиленно работает огромная и авторитетная организация, и думает она только об одном, какую бы пакость или несуразицу придумать для населения, как бы и что бы ещё сделать, чтобы жизнь его стала ещё бессмысленней и немыслимей?
И с каждым годом больше убеждаюсь: если мы ещё и живём и дышим, то как раз вопреки желанию власти.
…Прежде, чем приступить к строительству дома, я решил провести к нему водопровод. Водопроводная трасса проходит в двух метрах от моей калитки — ещё ближе, чем в Тарусе. Узнал, что разрешения на водопровод даёт горкомхоз. Обратился туда, и мне велели заказать в проектной конторе в Александрове документацию на водопровод и на проект канализации. Побывал там. Через полтора месяца документация была готова и согласована, как и положено, с санэпидемстанцией. С папкой этих документов заявился я к начальнику горкомхоза. Полтора месяца назад он меня направлял в проектную контору, а теперь, не смутясь и не задумываясь, отказывает мне в разрешении на водопровод и на канализацию.
Устно он мне говорит: «Воды не хватает в городе, и мы никому не разрешаем подсоединяться к городскому водопроводу. Пользуйтесь, как все жители, колонкой!»
— Но ведь от колонки я могу брать воды неограниченное количество! Почему не разрешите в дом провести? Разница только в том и будет, что в облегчении.
— Только в исключительных случаях разрешает исполком провести водопровод в дом. Вот если бы вы были инвалидом войны или ветераном труда, тогда бы вам провели…
— Или был бы я секретарём горкома партии…
Молчит.
Но на заявлении он мне пишет резолюцию: «Отказать из-за отсутствия в горкомхозе чугунных труб».
— А если я достану вам трубы чугунные, то вы мне разрешите?
— У нас не хватает рабочих, чтоб проводить воду в частные дома…
— А если я найду и рабочих?
— Я ж вам сказал, если б вы были инвалид войны…
— Так на кой чёрт вы меня посылали в проектную контору заказывать проект? Зачем я потратил полтора месяца и уплатил 20 рублей?
— А что я могу поделать, раз у нас нет труб?
— А если я достану трубы?
— У нас не хватает рабочих…
Сказка про белого бычка.
Написал я об этом жалобу во Владимир в областной отдел коммунального хозяйства. И меня скоро вызвали на заседание горисполкома…
ОСВОБОЖДЕНИЕ ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫХ
На требования международной общественности освободить узников совести советские официальные лица отвечали: в СССР нет узников совести, нет политических заключенных, те люди, которых вы называете, — это обыкновенные уголовные преступники. Так говорил и Михаил Горбачев в первые месяцы своего правления. Однако, через несколько месяцев после объявления «перестройки», власть все же стала понимать, что нужны реальные действия, свидетельствующие о начале изменения политики государства. И такие действия начались. В сентябре 1986 года из женской политической зоны были освобождены политзаключенные женщины, из следственной тюрьмы Лефортово освободили нескольких человек, на которых уже были заведены «дела», по которым шло следствие (Новодворская и другие).
Но в лагерях и тюрьмах тогда все еще находилось — по данным, опубликованным в «Списке политзаключенных в СССР» Кронида Любарского от 30 октября 1986 года, 745 политзаключенных.
Одним из первых почувствовал дыхание перемен Анатолий Марченко, содержавшийся в это время в Чистопольской тюрьме. 4 августа 1986 г. он объявил бессрочную голодовку. Ее требованием было прекращение издевательств над политзаключенными в СССР и их освобождение.
И тогда Софья Васильевна Калистратова и я отправили в Президиум Верховного Совета СССР заявление с просьбой амнистировать всех политических заключенных.
Мы предложили подписать это заявление Александру Подрабинеку, но он отказался. Он сказал, что готов не просить, а требовать, и не амнистии, а освобождения политзаключенных. Но в дальнейшей истории этого заявления он принял самое деятельное участие.
Мы с Софьей Васильевной решили на этот раз не собирать подписи под нашим заявлением, а отправили его с нашими двумя подписями. Естественно, ответа на это не было. Но мы все-таки хотели привлечь внимание наших сограждан к этой проблеме, побудить их принять участие в ее решении, напомнить об ответственности каждого за состояние дел в государстве. А для этого обратиться к наиболее известным и уважаемым обществом людям. Мы при участии Саши Подрабинека и советуясь со многими своими друзьями составили список таких людей. Всем этим людям мы послали текст нашей просьбы о помиловании, а в сопроводительном письме (было общее сопроводительное письмо) было сказано, что вот мы посылаем вам наш текст, мы не просим подписать его, но просим вас что-нибудь сделать, может быть, вы найдете какой-то другой, свой путь, чтобы добиться амнистии политзаключенных. То, что вы можете, что вы захотите.
К некоторым людям из нашего списка мы обратились индивидуально — например, к некоторым общественным деятелям Украины, Грузии и т. д. И таких индивидуальных обращений собралось тоже немало, всего же в списке оказалось приблизительно 90 адресатов — писателей, ученых, художников и других популярных в обществе людей. В разных справочниках («Справочнике Союза писателей СССР» и т. п.) отыскали их домашние или служебные адреса и, вложив в конверты обращение вместе с нашим заявлением, с помощью друзей разнесли письма по московским адресам опускали их в квартирные почтовые ящики, а некоторым адресатам удалось передать наши послания в собственные руки — через общих знакомых. По почте мы отправляли послания иногородним адресатам.
Через несколько дней в моей квартире раздался звонок. Я открыла дверь и увидела совершенно незнакомого мне человека. Он представился. Это был Юрий Норштейн — известнейший художник-мультипликатор, создатель мультфильмов «Сказка сказок», «Ежик в тумане». Он сказал приблизительно следующее: «Я не знаю, как писать заявления в государственные инстанции, но очень хочу участвовать в освобождении людей, о которых Вы с Калистратовой говорите. Поэтому позвольте мне подписать ваше заявление и отправить его в Президиум Верховного Совета и от своего имени». Конечно, обрадованная таким первым откликом, я сказала: «Конечно, конечно».
Еще через день-два мне по телефону позвонил Олег Волков, один из старейших русских писателей. Разговор он начал очень сердито, даже агрессивно: «В ответ на Ваше обращение я послал Вам большое письмо — на 12 страницах. Такое же письмо отправил и Калистратовой. Вы хоть сообщили бы мне о его получении». — «Дорогой Олег Васильевич! К сожалению, Вашего письма ни я, ни Софья Васильевна не получили. Возможно, почта его не доставила». — «Как же так?! Я сам отнес его на почту!» — он продолжал сердиться. Не помню, кажется, он сказал, что копии он не оставил.