Персефона фыркнула и ткнула его локтем в бок:
— Достаточно взрослая! Это до чего же мне надо было дорасти?
Он поднялся и протянул ей руку:
— Идём, сейчас всё увидишь.
Она усмехнулась, и не думая вставать и следовать за ним.
— То есть, чтобы посетить Звёздный Чертог я была достаточно взрослой уже несколько веков назад?
Персефона смотрела на мужа снизу, сейчас он казался ей настоящей громадиной — такой высокий, — кажется, головой касается неба, но совсем нестрашный.
— Да, — спокойно ответил он, — потому что нет возраста для восторга и счастья. К тому же, в Звёздный Чертог бог должен войти ещё сравнительно юным.
— А до того, что я увижу сегодня, я должна была дорасти?
— Да, чтобы суметь принять.
— Так что же это?
— Увидишь…
— Ты — коварный интриган и варвар. Как можно тащить куда-то женщину, после того, как она занималась любовью? — её, между тем, бесцеремонно подняли с мягкого травяного ложа. При этом Аид загадочно ухмылялся, как и полагается коварному интригану.
— Тащить можно, — сменила Персефона гнев на милость, когда удобно расположилась в руках мужа, — сначала в купальню, где вода теплая и усыпанная лепестками роз, а потом — снова в постель, — продолжила, густо краснея и выдавая тем самым — для чего именно. — Это — единственный вариант.
В чёрных глазах Аида заплясали лукавинки.
— Убедила. Внесу небольшие коррективы в изначальный план.
Коррективы они вносили до тех пор, пока колесница Нюкты не вернулась восвояси — а значит, наступило утро.
И теперь уже Аид был непреклонен, а Персефона — не очень-то возражала. С приходом нового дня проснулось и её любопытство.
Муж велел ей одеться попроще и по-походному. Персефона выбрала серый льняной хитон и бежевый пеплос к нему. Изящные ножки обвили ленты лёгких сандалий. Длинные рыжие волосы она заплела в косу. В этом наряде стала похожа на очень юную и невероятно привлекательную крестьянку. Ну что ж — богиня Весны и есть немного сельская труженица.
Но когда вышла из женской половины — тут же попала в горячие объятия мужа, и услышала шёпот на ушко:
— Тебя хоть снова выпускай в Ниссейскую долину и воруй.
Персефона вопросительно вскинула идеальную тёмно-рыжую бровь:
— Так ты для этого меня позвал? Если у нас ролевые игры, можно было не напускать такой таинственности.
Аид тут же посерьёзнел и крепко взял за руку:
— Не для этого. Идём.
Они шагнули — раз, другой, по-божественному, а потом — разверзлась бездна и поглотила их. Если бы Аид не прижимал её в этот момент к себе, она бы кричала так, что и гекатонхейры в Тартаре услышали бы и испугались, решив, что началось светопреставление.
Твёрдая почва под ногами появилась, как показалось Персефоне, вечность спустя. На самом же деле — через двадцать земных минут. Но юная богиня всё ещё стояла, уткнувшись в грубые тёмные одежды мужа, и не решалась оторваться от него и оглядеться. Аид не торопил: нежно гладил узкую спинку, шептал на ушко что-то успокаивающее про маленькую смелую Весну.
И Персефона всё-таки решилась: обернулась и замерла. Но это был не тот возвышенный восторг, который она испытала, переступив впервые врата Звёздного Чертога. В этот раз ощущения граничили с испугом: перед ней тянулись комнаты, похожие на клетки, в которых метались всякие фантасмагорические твари, и другие комнаты — где над столами мерцали какие-то голубоватые квадраты, а на самих столах покоились странные предметы с выпуклыми, похожими на плоские камни, рядами, по которым разбегались литеры.
— Где мы? — испуганно спросила она.
— В самом центре Аида, по сути, в его нутре. Это — виварий и лаборатории, — пояснил Аид, и голос его при этом звучал как-то сухо и грустно.
— А все эти существа? — она кивнула в сторону клеток.
— Плод божественных попыток быть творцами.
— То есть, они наснили их? — поинтересовалась Персефона, вспомнив определение, услышанное от Тота.
— Что сделали? — переспросил Аид.
— Породили своими снами, — уточнила она.
— Нет, — возразил Аид, — они пытались их создать. Но что-то пошло не так… Вот и появились химеры…
— Не понимаю, — мотнула головой Персефона.
— Тебе и не понять, Весна. Как и любой другой богине-созидательнице. Вам не понять тягу любого бога к творению. Она есть у каждого из нас. Даже у меня. Ты заставляешь травы прорастать, а природу — оживать после зимы. Твоя мать способна вырастить красивейшие цветы и удивительные растения. Прометей смог создать человечков из глины, и они получились даже сносными. Боги делали людей из золота, серебра, меди и даже камня. Но не все мы можем довести творение до совершенства. У некоторых — в результате экспериментов — появлялись вот такие уродцы, — он кивнул на одну из клеток, где бесновалось нечто — безглазый зубастый шар с лапами, снабжёнными острыми когтями. Он лихорадочно и зло грыз клетку.
— Почему же их не уничтожили? — спросила Персефона, чувствуя, как подкатывает омерзение.
— Потому что в противовес красоте и жизни, должно быть нечто уродливое и несущее смерть. А потом — их при должной обработке можно превратить в оружие.
— А это оружие не обратиться против нас? — взволновано спросила Персефона.
Аид не успел ответить, их разговор прервал радостный детский крик:
— Мама! — раскинув руки, к ним по длинному лабораторскому коридору мчался Загрей.
Персефона повернулась к Аиду и возмущенно сказала:
— Ты таскаешь сюда ребёнка?
Муж фыркнул и сложил руки на груди, закрываясь.
— Я собираюсь вырастить из него воина, а не виночерпия или кифареда для олимпийских услад.
Персефона знала, на что намекал муж: не так давно сын взял в руки кифару и попробовал играть. У него выходило просто дивно, сам Аполлон бы позавидовал. Но Аид, увидев сына с музыкальным инструментом в руках, разбил тот вдребезги и сказал, сверкая чёрными глазами: «Ещё раз увижу — пальцы переломаю. Иди лучше тренируйся на мечах». Они с Аидом тогда знатно поссорились.
Вот и сейчас Персефона подбоченилась и заявила:
— Я тоже не хочу ему такой судьбы, — она чувствовала, как закипает, а за спиной — шевелятся чёрные лозы, — поэтому и увезла его с Олимпа! Но он же ещё ребёнок!
— Он не ребёнок! — решительно и зло заявил Аид. — Не позволю сюсюкать с моим сыном!
— Ах, с твоим! Я уже не причём?
— Ты — при всём, Весна. Ты — мать моего сына, и поэтому я жду от тебя разумности.
Лозы взметнулись и ударили бы, но Загрей оказался проворнее: мальчик скользнул между отцом и матерью, расставил руки, зарывая отца, и закричал:
— Мама, не надо! Мне страшно, когда ты такая!
Лозы опали, шипы втянулись, а она сама, как подкошенная, рухнула на пол, заходясь в рыданиях.
Её мужчины кинулись к ней, обнимая и заверяя, что она всё равно — самая лучшая, даже если страшная.
А она поняла: с таким оружием нужно быть очень осторожной, ведь однажды оно может ударить по тем, кто тебе бесконечно дорог. И ты никогда не знаешь, хватит ли у тебя сил в очередной раз остановить его…
— Отпусти! — хрипит Гермес, тщетно пытаясь избавиться от колючей лозы, что оставляет глубокие некрасивые следы на его безупречной шее.
— Обещаешь говорить правду?! — требую я и не узнаю свой голос: низкий, хриплый и при этом — рокочущий, заполняющий собой пространство. Таким в любимых фильмах Макарии озвучивают коварных злодеек.
— Да, клянусь Стиксом, проклятая ведьма! — вопит бог Хитрости и Торговли и сучит ногами. Не красиво и не величественно, но, борясь за глоток воздуха, не до красоты!
Отпускаю Гермеса, убирая лозу, и он ляпается, как блин на сковородку, трёт шею и смотрит на меня зло:
— Ненормальная, как твой муженёк. Недаром смертные говорят про супругов: два сапога — пара. Это вы с Аидом.
Я слушаю его лишь краем уха, потому что смотрю, как шипастые плети у моих ног рассыпаются прахом, а моя кожа вновь становится белой и нежной. Но когда до меня всё-таки доходит смысл сказанного Гермесом, грустно улыбаюсь:
— Только Аида больше нет в моей жизни, а ты недавно соловьём разливался, обещая вселенную к ногам… — напоминаю, и даже жалко чуть-чуть, что такую романтику запорола.
Гермес хмыкает:
— Со вселенной к ногам — определённо поторопился. Беру свои слова назад.
— Непрочной же оказалась твоя любовь, — отхожу к столу, где всё ещё искриться в бокалах шампанское. Осушаю одним махом своё. Это смертным женщинам стоит переживать об употреблении спиртного во время беременности, я — богиня. Да и от лёгкого вина моей девочке ничего плохого не будет.
Гермес поднимается, засовывает руки в карманы и опасливо поглядывает на меня:
— Ты хотела правду — спрашивай.
— Что здесь затевается? — повожу рукой, очерчивая пространство.
— Я уже сказал тебе: созидается новый мир. На других принципах, где во главу угла ставятся юность, любовь и слово. Прекрасный мир, не находишь?
Пожимаю плечами:
— Коммерчески выгодный, прежде всего. Иначе бы ты им не заинтересовался. Любовь, юность и слова всегда можно было успешно продавать, не так ли?
— Не без того, — хмыкает Гермес и тоже опустошает бокал. — Должен же я получать свои бонусы от создания товара.
Смеюсь — с горечью и печально:
— Миры на продажу.
— А что им просто так прозябать. Вон одна ты сколько наснила.
— Кому нужны зубастые чудовища?
— Ты не поверишь, но чудовища даже выше котируются. Так что… — он склоняет голову набок и по-птичьи, будто Тот, рассматривает меня: — И ещё, Кора, мне жаль тебя. Искренне жаль. Правда.