Персефона улыбнулась своим мыслям и провела тонким пальчиком по ладони Аида. Тот мгновенно отозвался на прикосновение, бросив на жену вопросительный взгляд.
Персефона убрала руку, подперла ею щёку и продолжила наблюдать за вновь прибывшей душой.
Эта душа была дерзкой. И совершенно не боялась Подземных Владык, восседавших в зале судейств на своих золотых тронах. Остальные — трепетали, стенали, причитали и выли. Особенно те, кого эринии, с довольным хохотом, утаскивали на Поля Мук.
Эта же, задрав прелестный носик, безапелляционно заявила, глядя на царя и царицу аида:
— Я здесь ненадолго, муж придёт за мной. Потому что наша любовь — сильнее смерти.
Аид поморщился, будто увидел перед собой не юную милую деву, а противную букашку, и наклонился к Персефоне:
— Моя царица, кто эта душа?
Персефона полуобернулась к нему, так чтобы можно было говорить будто бы лично, дыханием взвивая волосы у него на виске (Аид полуприкрыл глаза, наслаждаясь нежданной и очень интимной лаской) и произнесла с лёгкой издевкой:
— Это — Эвридика, мой царь, нимфа, жена аэда Орфея. И, кажется, она собирается нарушить законы нашего мира и вернуться на поверхность…
Об Орфее здесь знали — ведь он приходился внуком Мнемозине, богине памяти, большую часть времени проживавшей в Подземном мире: знаменитого певца произвела на свет одна из дочерей Мнемозины — муза эпической поэзии Каллиопа, а отцом — приходился бог рек Эагр.
Поэтому выслушав жену, Аид хмыкнул:
— Та самая Эвридика…Я представлял себе её куда красивее…
Говоря это, он не сводил глаз с ослепительного личика своей жены, чья красота превосходила даже Афродитину… Конечно, на фоне дивной царицы Подземного мира любая другая женщина казалась простушкой. Тем более — для Аида.
Персефона смутилась от пристального обжигающего взгляда, щёки её тронул нежный, полупрозрачный румянец, отчего она сделалась ещё свежее и краше. Но она всё же покачала головой и попеняла Аиду:
— Царь мой, как ты груб!
— За то честен. В отличие от аэдов.
Аид презрительно скривил свои тонкие губы, показывая, как он относится к «поэтическим преувеличениям».
Эвридика же фыркнула и осмелилась заявить:
— Ты не прав, Владыка. Певцы тоже честны. Просто существуют сравнения, метафоры, эпитеты…
Девчонка играла с огнём. Он и полыхнул в чёрных глазах Аида, заворачиваясь в огненные вихри. Подземный Владыка сжал двузубец так, что тот едва не треснул.
Но и тут Эвридика не дрогнула, продолжала смотреть дерзко и прямо, как всегда смотрит женщина, познавшая настоящую любовь.
Персефоне был знаком этот взгляд, она сама смотрела так же.
Аид тихо бесился. Поэтому голос его стал нежным, словно шёлк. Правда, наглую душу он не удостаивал и полувзгляда.
Да и обращался только к жене:
— Думаю, моя царица, нам следует отправить эту любительницу поэзии на Поля Мук. Пусть научится подбирать эпитеты к слову «боль».
Персефона судорожно вздохнула. Её любимый эпитет был — «невыносимо-сладкая». Его ей удалось прочувствовать на себе накануне ночью. Поэтому сейчас — от того воспоминания — нежные щёки Персефоны вспыхнули, будто утренняя заря. Она плотнее сжала ноги, поскольку низ живота стянуло в узел желанием, и прогнулась в спинке, из-за чего тонкая ткань хитона обтянула скульптурной формы грудь, которая идеально помещалась в ладони Аида.
Муж же, наблюдая эту картину, буквально пожирал взглядом юную Богиню Весны: жена всегда будила в нём неутолимый голод. Ему всегда было мало её. Ведь из четырёх отведенных им месяцев приходилось тратить драгоценные часы на суды, например.
Сейчас Персефона чувствовала его взгляд, как прикосновение, будто он и впрямь раздевал её, осыпая каждый открывшийся участок кожи жадными поцелуями.
Сознание мутилось, и трудно было оценивать ситуацию.
Вон и Эвридика заёрзала, переключая внимание Владык на себя:
— Эмм… — протянула она.
Персефона положила узкую ладошку на руку Аида и сказала, всё-таки собравшись с мыслями:
— Мой царь, отправить эту неразумную душу на Поля Мук мы успеем всегда. Нынче же лучше оставить её в моей свите — очень уж любопытно посмотреть, явится ли за ней её аэд?
Муж самодовольно улыбнулся:
— А ты жестока, — проговорил он почти с восхищением, — пусть будет по-твоему.
Зеленокожие нимфы — личные прислужницы Персефоны — утащили Эвридику с собой. Глупышка оглядывалась и всё кричала: «Благодарю, царица! Благодарю»
Персефоне же было жаль малышку: как велика должна быть любовь, чтобы пойти за возлюбленной в Подземный мир?
Аэды лживы и трусливы — Аид прав.
Суды закончились, и муж поспешил увести её в спальню. Сегодня они искали эпитеты к слову «совершенство». Персефона парила в облаках, утопая в нежности и страсти…
Потом они лежали расслабленные. Аид на боку, подперев голову рукой, любовался ею. В глазах его сейчас сияли звёзды, из которых складывалось её имя. Такой взгляд — теплый, влюблённый, с искорками счастья — могла видеть только она. И то — в такие вот минуты полного удовлетворения.
Персефона чертила узоры тоненьким пальчиком на широкой груди. Ей не хотелось говорить вообще ни о чём, но при этом вопрос так и прыгал на языке. И она всё же спросила:
— Почему ты не любишь аэдов?
— Потому что когда они видят кого-то, вроде тебя, они начинают говорить дурь: «В языке нет слов, чтобы описать такую прелесть!»
Персефона хихикнула — так ловко передразнил Аид сладкоголосых певцов любви.
— А разве ты сам, когда увидел меня впервые, не потерял дар речи?
Аид притянул её к себе, нежно поцеловал и грустно произнёс:
— Сравнила! К тому времени я сто лет безвылазно сидел в своих подземельях. Вокруг — только рожи, морды, пасти, клыки, когти… Поднялся на поверхность — а тут такое чудо. Любой онемеет.
Она устроилась у него на груди и слушала, как — только для неё — взволнованно колотится сердце того, кого полагали бессердечным.
— Я помню, ты танцевала, — его голос звучал сейчас хрипло, — а я смотрел и думал: «Неужели в подлунном мире возможна такая красота».
Персефона приподняла голову и лукаво поинтересовалась:
— Хочешь станцую вновь? Только для тебя.
Он тут же согласился, и глаза его сказали в тот миг её куда больше, чем все восторженные оды поэтов.
А потом — они долго разучивали эпитеты к слову «моя»…
…Орфей всё-таки пришёл.
Живой, поправ существующий порядок, явился в Царство Смерти. И сейчас стоял пред тронами Владык, как недавно стояла его жена. Смотрел дерзко и смел требовать:
— Верните её.
Аид хмыкнул:
— С чего ты взял, что я верну. Никто не возвращается из Подземного мира.
Орфей мотнул чёрными вихрами:
— Твоя царица возвращается.
— Она не умирала…
Разговор принимал опасное русло — Персефона физически чувствовала, как кипит её муж. Ещё немного — и грянет буря. Поэтому она положила ладонь на его руку и осторожно пожала: остановись! не злись! он не стоит!
Аид немного успокоился, но всё же резко произнёс:
— Не смей сравнивать себя с богами!
— Ну так и я — не простой смертный. Моя бабка — богиня, а мать — муза. Жена была нимфой. Могу сравнивать!
Аида давно бесило подобное положение вещей: боги и богини вступали в отношения с существами более низкими, производили на свет вот таких полукровок, которые мнили себя равными.
— У бога есть оружие, и он всегда бьёт наверняка, — гордо произнёс Аид. — Ты так можешь? Сможешь сразить бога?
И крепче сжал двузубец.
— Хочешь проверить? — нагло заявил Орфей и вытащил из-под гиматия кифару.
А Персефона мысленно схватилась за голову: напрасно Аид затеял этот спор! Ой, напрасно!
Орфей тронул струны чуткими тонкими пальцами и запел — голос его звучал красиво, ярко, мощно:
Как же мало счастьем нам дается дней!
Много как — тоскою.
Ты была прекрасна. Ты была моей
Верною женою.
Но тебя не стало…
Песня была так прекрасна и печальна, что Персефона не сдерживала слёз, бежавших по щекам.
Когда затихли последние звуки, что проникли, кажется, до самых сводов огромного зала судейств, ей было страшно взглянуть на Аида. Но она всё-таки осмелилась: муж сидел очень прямо, глаза были закрыты, челюсти плотно стиснуты, костяшки пальцев, сжимавших двузубец, побелели.
Глаза он всё-таки открыл, и Орфея буквально смело яростью бога — впечатался в стену, должно быть, крепко ударившись.
— Забирай свою жену, и убирайтесь! — зло сказал Аид.
Прислужники споро выволокли Эвридику и толкнули её к Орфею. Тот попытался обнять жену, но руки проскальзывали через бесплотную тень.
Представление Персефона досматривала сама — Аид развернулся и ушёл ещё после своего «убирайтесь».
Царица же поспешила к ним.
— Не трать силы, Орфей. Она обретёт плоть, только когда выйдет из Поземного мира на свет.
Орфей кивнул и поднялся.
— И ещё, помни, — взволнованно проговорила она, — ты ни в коем случае не должен оборачиваться, пока вы не покинете пределы аида. Иначе она останется здесь навсегда.
Орфей поблагодарил за подсказки, спрятал кифару и направился к выходу. Беззвучная скользнула за ним Эвридика.
И Персефона сжала кулачки: хоть получилось! хоть бы дошли!
Она отлично помнила, как сама обернулась, первый раз уходя отсюда на поверхность. Видение стоящего на коленях Аида, истерзанного отчаянием и невозможностью, сложно забыть даже через века.