И сегодня её ждало не менее печальное видение — Эвридика, стеная и сетуя, вернулась назад. Припала к ногам царицы, долго рыдала, виня себя: это она окликнула Орфея, а они уже почти пришли к выходу.
Персефона разочаровано вздохнула — их любви не хватило веры друг в друга и пошла к Аиду — упрашивать того отправить Эвридику на асфоделивые поля.
Упросить удалось, но в ту ночь ей пришлось узнать, какие эпитеты имеет слово «злость»… К утру она охрипла, выкрикивая их. Синяки потом долго сходили с её бедер и ягодиц, а лоно — горело огнём… Ведь он брал её, как Владыка, — безжалостно и неистово…
…в день её ухода Аид тогда первый раз процитировал:
Как же мало счастьем нам дается дней!
Много как — тоскою.
Ты была прекрасна. Ты была моей
Верною женою.
Но тебя не стало…
Персефона обняла его, склонила голову на грудь…
— Я буду всегда. Я богиня, я не умру.
Аид набрал пригоршню медного шелка её волос и поднёс их к губам. Потом горько сказал:
— Умереть можно, не прерывая жизни. Например, умереть для Подземного мира, оставшись навсегда наверху.
— О нет, мой Владыка, так я тоже не умру…
И потянулась за поцелуем.
Орфея растерзали менады,[1] и он вновь предстал перед троном Владык.
Правда, в этот раз был куда менее дерзок.
Аид сразу же предложил ему отправиться на асфоделивые поля, где блуждала, тоскуя и плача, Эвридика, но аэд, к его удивлению, попросил отсрочку.
— Может, я могу что-то сделать для тебя, Владыка? — юлил он.
— Хорошо, — согласился Аид (в тот день он прибывал в благостном состоянии), — напиши песнь в честь Владычицы Персефоны.
Орфей вскинул голову, поймал нежную улыбку прекрасной царицы Подземного мира и со вздохом сказал:
— Ты просишь о невозможном, царь. Нет в людском языке слов, чтобы описать столь совершенную красоту.
Аид лишь горько рассмеялся в ответ и отправил поэта на поля асфоделей. Где тот вскоре тоже стал бродить, скорбя и причитая, и совсем разучился писать песни. К тому же — так и не узнал Эвридику в сонме теней, что плавали над теми полями…
Вот таким изменчивым оказался лик той любви, вошедшей в легеды.
Но зато у Персефоны с Аидом появился свой тайный код. Каждый раз, провожая её, он произносил строки из той песни, и когда доходил до слов: «Тебя не стало», Персефона обязательно отвечала:
— Я — богиня, я буду всегда, я буду с тобой.
И действительно возвращалась раз за разом, столетие за столетием…
Только к нему.
_____________________________________
[1] Менады (др. — греч. Μαινάδες «безумствующие», «неистовствующие»[1]) — в древнегреческой мифологии спутницы и почитательницы Диониса.
Да, Гермес прав, Аид никогда не клялся мне в любви. Но и не нужны были его клятвы, заверения, слова, вселенная к ногам…
Зачем? У меня и так была любовь, которой завидовали боги.
Что же сделала не так? Когда оступилась?
За что ты наказываешь меня, Владыка?
Сижу, комкаю лист бумаги и не плачу. Больше не плачу, только чёрное отчаяние воет в душе.
Розы «Амнезия» и стихи нашей любви, наш секретный код…
Ты хотел, чтобы я забыла? Чтобы умерла для тебя по-настоящему, да?
Но не на твоих глазах, чтобы не пришлось превращать в тополь или — чего хуже — оживлять… А то пришлось бы выполнять обещанное: нести в Ниссейскую долину и вновь похищать, ведь слово Владыки — непреложный закон.
Я обещала себе больше не чувствовать боли, больше не сожалеть, радоваться тому, что имею. А не получается.
Он ударил, как бог! Наверняка! Пожелал моей смерти!
Это… так больно… Эриниям не снилось!
Но главное я не понимаю — за что? За любовь? За верность? За сына?
Вздыхаю, мну записку и бросаю её на пол.
Не стало меня для тебя — что ж, значит, так тому и быть.
Значит, хватит раскисать и пора становиться сильной.
Вытираю слёзы, иду ванну. Потом — переодеваюсь в удобные джинсы, водолазку и кроссовки, и беру со стола другой листок — план острова, на котором нас держит Гермес. План раздобыла Сешат — её, как меня — растения, слушаются любые письмена. Вот и этот — сам в руку лёг.
Как мы и предполагали ещё в штабе Аида, остров — искусственного происхождения. По сути, это огромный корабль. А значит, как на любом судне, здесь есть командная рубка. Из неё-то и можно вырубить силовое поле, которое делает остров невидимым даже для технологий богов.
Вот туда-то мне и надо. Запоминаю план, а потом уничтожаю его — вместе с запиской Аида. Хорошо, что в комнате предусмотрительно поставлен шредер: Сешат попросила поставить его ещё вчера, когда работала на компьютере.
Итак, мой выход.
Я несколько тысячелетий прожила с тем, кого люди называли «Невидимый» [1]: таиться, беззвучно скользить, прятаться я умею хорошо. Когда-то Аид сам взялся меня тренировать. Когда я поинтересовалась: «Зачем?», резонно заметил, что в Подземном мире всегда стоит быть начеку, и умение появляться будто из неоткуда — весьма нужное качество. Трудно не согласиться с такими доводами.
И вот теперь — крадусь, как заправский шпион. Я умею двигаться быстро-быстро, ни одной камере не засечь. В конце концов, я — богиня, и меня тренировал лучший разведчик Титаномахии. Тренировки, правда, нередко переходили в жаркие поцелуи и не менее горячий секс в самых … не подходящих для этого местах… Но такой «метод преподавания» давал свои плоды: сейчас мне любой ниндзя может позавидовать.
Скольжу, перекатываюсь, пробегаю за пару секунд огромные комнаты — они тянутся-тянутся бесконечной анфиладой.
Но вот и дверь, за которой моя цель.
Оттуда доносится весёлый смех Афродиты:
— … сказки? Серьёзно?
— Представь себе, — мурлыкающим тоном произносит Гермес.
Набрасываю флёр невидимости и проскальзываю в комнату.
Действительно, рубка управления: множество экранов, кнопок, каких-то схем и неведомых мне приборов.
Эх, Загрея бы сюда. Или хотя бы Макарию. Вот бы им где разгуляться. А я в этом ничегошеньки не смыслю.
Вся надежда на тебя, Дит. Жги! — как говорит молодежь.
И Афродита жжёт: удобно устроилась прямо на пульте, между каким-то рычажками. Тонкое серебристое платье с глубоким декольте и длинным разрезом открывает больше, чем скрывает. Впрочем, даже полностью обнажённая, Афродита будет выглядеть не пошло. Такая совершенная красота не нуждается в одеждах.
Тёмно-золотые волосы тяжелой волной падают на узкую спину, серебряные браслеты позвякивают на тонких запястьях.
Будь я мужчиной — слюнями капала бы: Афродита красива абсолютной, космической красотой. Одевать такую красоту — всё равно, что кутать статую. Поэтому она и предпочитает открытые платья.
Немудрено, что Гермес, который буквально нависает над ней, уперевшись руками по обе стороны её бедёр, прямо-таки искрит от желания.
Вслушиваюсь в их разговор.
— … сказки оказались более действенными. Мифы, знаешь ли, поизносились. Да и общественная мораль несколько изменилась. Хотя… архетипы, безусловно, мифологические остались.
— Какие, например? — она слегка подаётся вперёд, и их лица почти соприкасаются. Идеально красивые лица. Безупречные, какие и должны быть у богов.
— Красавица и Чудовище.
Афродита немного бледнеет. Ещё бы — ведь эта история появилась на свет, благодаря дрязгам в её семье.
— Знаешь, — говорит она, — я совсем ничего не смыслю ни в сказках, ни в мифах, ни в этих… как его… архетипах… метафорах… эпитетах… С этим — к Сешат, милый.
Она невинно хлопает длиннющими ресницами, а сапфирной бездне глаз прыгают бесенята.
— Мы же не за этим сюда пришли, — тянет она чуть обиженным тоном гламурной кисы, — помнишь, ты мне кнопочку обещал показать?
Кладет ладошку ему на плечо, дует прелестные губки, делает милую капризную мордашку.
— Обещал — покажу, — выдыхает он ей на ухо. — Могу прямо сейчас.
Изящная мужская ладонь с тонкими длинными пальцами скользит вверх по стройной женской ножке, выше и выше, замирая на тыльной стороне бедра.
— Показать? — выдыхает он.
— Да, — почти стонет ему в губы она.
Я оглядываюсь: кадуцей рядом, у левой руки Гермеса. Без присмотра! Неразумно так раскидывать божественные артефаты.
И поскольку ребята сильно увлеклись поиском совсем не той кнопки, хватаю атрибут Гермеса (а он тяжёлый, хоть и кажется на вид лёгким) и обрушиваю его на затылок главного вора Олимпа. Тот оседает, утыкаясь лицом в живот Афродиты.
Та легко сталкивает его на пол и зло уставляется на меня (я, к тому времени, успеваю снять флёр):
— Зачем ты влезла?! Мы были так близки!
— Угу, — отзываюсь, — я заметила.
Она спрыгивает с пульта и оглядывает бесконечные ряды кнопок.
— Что теперь делать будем? Как мы её найдём?
Пожимаю плечами — об этом не подумала, но способ, которым мы хотели раздобыть данную информацию, скажем так, дал сбой…
Нет, Дит, безусловно, не дура, но… имеет ряд слабостей. Особенно, в передней части тела.
Но нам на выручку неожиданно приходит Сешат.
— Девочки! У нас получилось! Вы как-то разомкнули контур! Я услышала Тота! — раздаётся у нас в головах. То, что Афродита тоже слышит — вижу по изменившемуся лицу. Мы — боги, нам не нужны специальные средства связи для общения. Но удивляться тому, что конкур оказался замкнут на самого Гермеса, будем потом, сейчас нужно послушать Сешат. Она дело говорит: — Кора, попробуй связаться с кем-нибудь из своих.
Закрываю глаза, мысленно представляю его себе в мельчайших подробностях — чуть сутулый, в растянутом свитере, рожки в волосах — и произношу, вкладывая всю тоскую по нему, нерастраченные любовь и нежность:
— Загрей!
Через несколько мучительно долгих мгновений приходит желанный ответ: