— Мама?
И вскоре — на всех экранах — лицо моего сына. Замечаю круги под глазами, красные белки, всклоченные волосы — наверное, не спит и просиживает за компьютером. Совсем Аид его не бережёт! Увижу — пришибу!
Загрей улыбается, машет Афродите.
Та колдует над Гермесом — капает ему на губы голубым веществом, что спрятано в её изящном кулоне.
— Доламываем защиту, — сообщает Загрей довольным и немного плотоядным тоном, — и будем вас вытаскивать оттуда.
— Нет, — мотаю головой, — только Гебу и Сешат. У нас с Афродитой тут ещё пара дел.
— Мам! — возмущается сын.
— Не спорь, — резко обрываю я. Афродита закатывает глаза: мол, ну и дети пошли. Она шепчет красивое заклинание, и Гермес поднимается вверх: он теперь спит, довольно крепко и блаженно улыбается.
Афродита кладет ему в руки кадуцей и магией вытаскивает из комнаты.
Мы остаёмся вдвоём с Загреем.
Несколько секунд я борюсь с собой, но потом всё-таки спрашиваю:
— Как отец?
Загрей хмыкает:
— Кто ж его разберёт. Замкнулся в своей броне. Это у тебя были ключи от всех его тайников. А для других он вечно в режиме «не-подходи-убьёт». Холодный, злющий… На всех рявкает…
— Знаешь, — говорю, — он отправил мне букет… Буквально через несколько часов после того, как я ушла.
Сын невесело улыбается:
— Думаю, я тогда погорячился. Он же любит тебя.
Судорожно сглатываю — Загрею необязательно знать, как ранят и цепляют меня эти слова.
— А вот я не думаю. В букете была записка — стихи. Строфа из песни Орфея. Аид всегда цитировал её, когда я уходила наверх.
— Интересно… — Загрей реагирует вовсе не так, как я ожидала.
— Интересно? — почти возмущаюсь я.
— Да, — говорит сын. — Было же что-то ещё?
— Сообщение на голосовую почту.
— Сейчас поищу…
— Что? — удивляюсь я.
— Сообщение!
— Но как?
— У нас же твой телефон на прослушке. Через «С.О.Б.»
О предвечный Хаос! Этот негодяй и сына втянул! Видно ли дело — собственную мать прослушивать.
— Вот это?
Он кликает по файлу, на экране бегут рванные волны, а голос — холодно чеканит мой приговор: «Хорошо, что ты ушла… Ты мне надоела…»
Каждое слово — удар ножа. Я хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть.
Загрей подаётся вперёд:
— Мама! Мамочка!
Вдох-выдох, я спокойна, не надо сына нервировать, ему и так не сладко.
— Всё хорошо, дорогой, — вымученно улыбаюсь я. — Что скажешь?
— Скажу… что странное сообщение… оно — явно смонтированное… из разных кусочков. Долго рассказывать: в общем, у меня тут такая программа, она разбирает на составные части, вычленяет тональность и прочее…
— И чтобы это могло значить? — спрашиваю, хотя уже начинаю догадываться сама.
— Шифр, — озвучивает мою догадку сын. — Звенья головоломки. Если ты правильно соберешь, то поймешь, что происходит на самом деле. Это — подсказка тебе.
Хороша подсказка! Ещё парочку таких — и от меня не останется и следа. Но… это же Аид! У него всегда и всё — жестко и бескомпромиссно. Только так и можно в его мире.
Значит, будем разгадывать ребус.
— Мам, — нежно говорит Загрей, — я буду рад ошибиться на его счёт. Потому что если то, что он мелет в этом сообщении правда… то я не знаю… урод он редкий тогда, и не отец мне.
— Я тоже буду рада ошибиться, — печально заявляю я.
— Мамуль, отключаюсь. Защиту взломали, ставим портал, будем вытягивать девочек…
Любимое изображение исчезает.
И тишина вокруг вдруг становится… громкой и осязаемой.
Голос в ней — что камнепад:
— Ну, здравствуй, Весна. Долго же ты шла ко мне.
Оборачиваюсь — высокий тонкокостный старик, одетый в классический белый костюм, стоит в дверях. Руки в карманах, перекатывается с пятки на носок, рассматривает меня, как диковинную зверюшку.
Пожимаю плечами, говорю честно:
— Я вообще не хожу к незнакомцам.
— Тогда давай знакомиться, — он переступает через порог, и комната внезапно становится тесной, меня давит и гнёт гигантской силой. Но я всё-таки ещё могу дерзить:
— Зачем?
— Потому что мне нужно показать тебе все лики любви, пока ты не перестроила этот мир.
Он делает ещё шаг ко мне, и мы оба проваливаемся в черноту…
_______________________________________
[1] Слово «Аид» в дословном переводе означает «невидимый», «незримый».
Сон тринадцатый: Зашифрованные чувства
Она больше не боялась не темноты, не тумана с картинками, не даже безымянности и забвения. Теперь она умела с ними справляться.
Поэтому сейчас её глаза быстро привыкли к непроглядному мраку вокруг — и двигаться стало легче. Так же просто она миновала изменчивый туман. А вот с именем было сложнее. Приходило много и разных, и все были её. Она могла отозваться на любое из них — на Кору, Персефону, «мою Весну», но почему-то чувствовала — это будет неправильно, выведет не туда. И ждала, когда её окликнут тем самым именем, что сейчас более всего нужно.
— Мама!
Темнота исчезла.
Нынче насколько хватало взгляда — разливалась абсолютная белизна. И никакого другого цвета. Даже глазам больно.
И — словно яркое пятно на белом листе — девочка лет пяти. Она тоже одета во всё белое, отчего длинные волосы, буквально укутывающие маленькое тельце, кажутся темнее самой тьмы.
— Мамочка! Ну что же ты так долго!
Теперь она идёт уверенно, приближается к малышке, берёт за руку.
И они идут рядом по бескрайней белизне.
Обе — в ослепительно белом.
— Мамочка, ты уже знаешь моё имя? — девочка вскинула вверх прелестное личико. Одинаково изумрудные глаза и у матери и у дочери дари друг другу любовь и нежность.
— Да, милая, — ответила она, — я назвала тебя Агрианома[1].
Девочка захлопала в ладоши:
— Мамочка! Как мне нравится моё имя! — и снова бросила на маму вопросительный взгляд: — Мам, скажи, а я, когда вырасту, тоже буду такой красивой, как ты?
Она нежно улыбнулась девочке:
— Что ты! Ты будешь куда красивее!
— Мама, а я выйду замуж?
Откуда у ребёнка такие мысли? Сначала же вырасти нужно!
— Конечно, милая, если захочешь.
— А мой муж будет любить меня так же сильно, как папа любит тебя?
Как хорошо, что здесь — не больно, что не перехватывает дыхание, как от удара под дых.
Можно отвечать спокойно и взвешенно:
— Я надеюсь, что гораздо сильнее.
Девочка упрямо мотнула головой:
— Нет, мамочка, сильнее уже нельзя…
Так… нужно срочно отвлекать ребёнка от таких разговоров и переключать на что-то более безобидное.
— Хочешь, я научу тебя плести венки?
Малышка посмотрела на неё удивлённо.
— Хочу… Но… здесь же нет цветов, — девочка повела рукой, — смотри: ни одного самого малюсенького цветочка нет!
И действительно — только белизна на сотни километров вокруг.
Первый цвет, что приходит в этот мир, чёрный. Он в буквальном смысле падает с неба — хотя где небо в это кромешной белизне?
С неба падали огромные чёрные, как волосы Аргианомы, градины — буквы: «л», «у», «г».
Она быстро сложила их в короткое слово «луг». И вокруг — зазеленело, запестрело, зацвело.
Малышка рассмеялась:
— Мама! Мама сколько цветов! Давай скорее плести венки! — и вприпрыжку побежала собирать цветы.
Девочка приносила матери яркие маки, строгие дельфиниумы, весёлые ромашки. А та — сплетала их в изящную композицию. Венок вышел очень красивым. Арианома, водрузив его себе на голову, радостно смеялась и кружилась среди цветов.
Мать откровенно любовалась ею.
Но вот девочка остановилась, огляделась и задумчиво приложила крохотный пальчик к губам. Похлопав зелёными глазёнками, наконец, спросила:
— Мама, а почему здесь так тихо? Нет ничего, кроме наших голосов?
И тут же сверху, теперь уже приминая цветы, упали буквы — «л», «у», «г».
И девочка, взглянув на них, воскликнула:
— Смотри! Можно же наоборот! — и сложила слово «гул».
Пространство тут же наполнилось звуками — жужжанием пчёл, стрёкотом кузнечиков, шорохом пробегающего в траве зверька…
Так — они наполняли свой новый мир красками, звуками, запахами. Много-много слов являлось им. Теперь они уже не падали тяжёлыми градинами, а обнаруживались под кустом, перекатывались галькой в ручье.
Их мир вышел красивым и совершенным.
— Мама! — радостно проговорила Агринома. — А давай пригласим сюда всех-всех! Папу, брата, бабушку, тётей с дядями… То-то нам весело будет жить!
И мать, держа малышку за руку, пообещала так и сделать: ведь последнее слово, которое они собрали, было «Любовь». И переворачивать это слово совсем не хотелось.
_____________________________________
[1] Агрианома (др. — греч. Αγριανομη) — дочь богини Персефоны, супруги Аида в древнегреческой мифологии. Многие отрицают то, что Аид отец Агрианомы, т. к. был бесплоден, что не везде указывается. Поэтому в нашей версии она дочь Аида и Персефоны.
…мы стоим посреди абсолютной белизны. И поскольку на белом невозможно определить, где верх, где низ, невозможно проследить линию горизонта, то кажется, что мы внутри сферы. И трудно сориентироваться. Кажется, одно неловкое движение — и ты сгинешь в белом мареве навсегда. Или — покатишься кубарем, как перекати-поле.
— Что это? — спрашиваю я, оглядываясь.
Старик смотрит на меня немного лукаво:
— Всё, что ты захочешь, Весна.
«Весна» в его устах коробит меня, словно кто-то беззастенчиво коснулся грязными руками самого святого. А бархатные нотки, которые чудятся мне вместе с хрипловатым, чуть усталым голосом, и вовсе неуместны. Раньше они будоражили и согревали. Теперь — мне холодно, я обхватываю себя руками и, надеюсь, бросаю злой взгляд на своего непрошеного визави.