— Ну, здравствуй, Весна моя.
Тёплый, полный любви взгляд, говорит мне, что я всё поняла правильно: иногда нужно просто прочесть послание наоборот, увидеть скрытое между строк.
И тогда — расшифруешь чувства…
__________________________________
[1] Намёк на то, что имя Кора в переводе означает «дева», «девственница».
…если Аид и Тот так переглядывались, Персефона точно знала: добра не жди. Оба бога выглядели не лучшим образом — потрёпанные, невыспавшиеся, в грязных одеждах. И почему-то топтались у входа в Подземный мир, преграждая путь туда законной царице. Поэтому Персефона уперла кулачки в крутые бёдра и протянула:
— И что это значит?
Мужчины вновь обменялись взглядами, замялись, Аид потупился и запустил пятерню в засаленную шевелюру, а Тот как обычно начал уклончиво и издалека:
— Ну тут такое дело…
Персефона тихо закипала. Эти двое юлили и изворачивались, словно нашкодившие юнцы, которых за проказой поймала строгая мать.
Богиня хмурила идеальные тёмно-рыжие брови и топала ножкой.
Аид прокашлялся и перебил друга:
— Давай лучше я, — проговорил он, голос при этом звучал хрипло и осевши, как будто царь Подземного мира… долго пел, вернее, орал дурным голосом… — … в общем, Весна, тут кое-что случилось… Одним словом, в Подземный мир тебе сейчас нельзя.
Персефона склонила голову набок:
— Не объяснишь ли, дражайший супруг, почему?
Она интересовалась вкрадчиво, вроде бы ласково, как делала обычно, когда очень злилась…
— Видишь ли… В общем… Одним словом… Короче, там не прибрано.
— А что же, мой царь, тот, кого зовут Безжалостным и Ужасным, не покараешь своих разленившихся слуг?.. — она бы, может, и дальше продолжала гневную тираду, но тут между Аидом и Тотом просунулась голова в венке из плюща. Голова икнула, присвистнула и расползлась в счастливой улыбке:
— О, а вот и жена домой вернулась…
Потом, прямо под ноги Персефоне выкатилось нечто, которое на поверку оказалось… Дионисом. Этого нового олимпийца считали богом вина и веселья. И он всячески старался оправдать свою репутацию гулёны и распутника…
— Так! — грозно произнесла Персефона. — Не прибрано, значит. А ну-ка с дороги! Хочу посмотреть, во что ты, муженёк, превратил наш мир, стоило жене ненадолго отлучиться.
Аид вновь переглянулся с Тотом, и оба отступили, пропуская Персефону. Шатаясь и оскальзываясь, поднялся и Дионис, тщетно пытавшийся при этом замотаться в кусок в замызганный кусок ткани, служивший, по-видимому, ему всей одеждой…
Вся странная процессия двинулась следом за царицей Подземного мира, которая пылала праведным гневом.
Неладное Персефона почувствовала сразу, как только оказалась на берегу Стикса. Перевозчик Харон сидел на берегу, свесив ноги в ужасную реку, а рядом с ним извивались в неприличном танце зеленокожие подземные нимфы…
— Эвоэ! — кричали они, дёргая старика то за бороду, то за сбитые в колтун волосы. Харон при этом блаженно улыбался.
Персефона поспешила отвести взгляд: такое ещё потом в кошмарах приснится — улыбающийся Харон!
Чем дальше она шла, тем больший размах принимала открывающаяся её взору вакханалия.
Последней каплей стала картина, встретившая её в тронном зале.
На ступенях сидел Танатос, с остановившимся взглядом, у ног его валялись собственный меч и единокровный брат, надо признать, изрядно потрёпанный. Пол был усыпан белыми и чёрными перьями.
Троица неподкупных судей — Минос, Радамант и Эак — обнимались и пытались друг у друга выяснить:
— Ты меня уважаешь?
Полуголый Загрей отплясывал что-то дикое в компании вакханок, поочерёдно притягивая к себе то одну, то другую, чтобы страстно поцеловать.
А Макария, икая и прикладываясь к амфоре, окидывала окрестности тоскливым взглядом и бормотала:
— Оставьте меня… У меня экзистенциональный кризис…
Лишь Геката оставалась здравомыслящей в эпицентре этого безумия — она развела руками, всеми шестью, будто желая показать: вот, мол, что тут творится, когда ты уходишь…
И тогда Персефона взорвалась:
— Немедленно прекратить! — воскликнула она.
И мир испуганно замер.
Остановились танцы, песни, а у некоторых даже прекратилась икота. Царица Подземного мира умела гневаться, это знали все.
— Загрей! В свою комнату! Живо!
Бедняга кивнул, икнул и исчез.
— Макария! Я тебе сейчас такую экзистенциональную трёпку устрою! Ты же девочка!
Богиня Блаженной смерти мгновенно протрезвела и вытянулась в струнку, но сделать это было непросто, потому тёмный хитон так и норовил сползти с плеча.
— Танатос! Ты-то, ты! От тебя я ждала благоразумия!
Убийца тряхнул головой и в следующую минуту воззрился на неё взглядом совершенно трезвым и острым, как отточенный меч.
Сзади раздались аплодисменты: Персефона обернулась — и увидела Аида во всём великолепии Владыки, и Тота, сияющего мудрой красотой. И следа не осталось от недавних забулдыг, которые встречали её у входа в Подземный мир.
— Браво! — сказал Аид, и в глазах его светилось восхищение. Только он умел так смотреть на неё. — Ты — истинная царица, Весна моя.
Персефона поняла, что оказалась в центре глобального розыгрыша, это злило и печалило одновременно.
Она грустно спросила:
— Так может быть, царь мой, ты объяснишь мне, что происходит на самом деле?
— Да, но не здесь, — сказал он и, шагнув к ней, наконец обнял за талию и притянул к себе: — Всё объясню, — и, подхватывая её, охнувшую, на руки, рявкнул: — Быстро привести всё в порядок. Танатос, отвечаешь лично!
Лишь Дионис, удобно устроившись на коленях молодой вакханки и демонстрируя всем своим видом, что ничего не собирается делать, грустно произнёс:
— Ну вот! А как славно всё начиналось. Аид, я же говорил тебе: давай нашлём на неё безумие.
Аид хмыкнул:
— Только безумной Весны мне не хватало, — и унёс свою царицу в комнату над виварием. Ту, где она чуть не метнула шипастые лозы в Загрея.
Тот уже ждал их здесь.
Аид бережно поставил её на пол и сказал почти строго:
— Сядь.
Персефона опустилась на самый краешек стула.
Аид сложил руки на груди и проговорил:
— То, что ты видела, было тактической подготовкой.
— К чему? — возмущение ещё не покинуло её, так же как и обида с разочарованием. — К грандиозной попойке?
— К её возможности, — сказал Аид. — Воин никогда не знает, что его ждёт, и какое оружие пустит в ход враг. Этим оружием вполне может стать вино.
— Не может стать, — вклинился в разговор Тот, — а часто становится. Недаром же говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Напоить противника — прекрасный способ выведать у него всё секреты, усыпить бдительность.
Аид кивнул:
— Каждое слово — правда. И потом — ты слышала Диониса — вино способно сделать безумным даже бога. Этому надо уметь противиться.
Персефона вдруг обмякла: стратеги и тактики не удосужились посвятить в свои игры её!
«Ты уже достаточно взрослая, чтобы принять», — всплыли в голове слова мужа, сказанные перед тем, как она в первый раз оказалась в этой комнате.
Сейчас он тоже посчитал её достаточно взрослой, чтобы понять и принять? Или — наоборот — слишком юной и глупой, чтобы посвятить в свой план? Или… она для него лишь подопытный кролик? Часть стратегии.
Стало вдруг невыносимо холодно и больно.
Тот предупредительно ретировался, а Аид — тут же кинулся к ней, обнял, спрятал лицо в волосах, лихорадочно шепча:
— Я идиот. Мне не следовало так поступать с тобой.
— Не следовало, — грустно произнесла она, ей сейчас не хотелось ни его поцелуев — таких виноватых, особенно — ни его объятий, ни объяснений.
Горький привкус предательства почему-то оседал на губах, когда их касались губы Аида. Приторно-сладко-горький аромат лжи.
Она вдруг поняла, что совершенно не знает его. Не знает, на что он способен. Кто он на самом деле? Она всегда распахивалась для него — до конца, до всех тайников души.
А он?
— Аид, оставь меня сейчас.
Он кивнул, поднялся и сказал:
— Хорошо, но только отнесу в спальню.
Она вскинула на него почти умоляющий взгляд, но Аид поспешил торопливо заверить:
— Нет, Весна моя, в спальню — лишь для того, чтобы ты могла прилечь и отдохнуть. Я не коснусь тебя, не волнуйся.
Она не волновалась: она не хотела, чтобы он касался её даже, когда нёс.
— Я сама… ладно?
Он судорожно сглотнул и кивнул.
Персефона прикрыла глаза, а когда открыла их вновь — то очутилась уже в своей спальне.
Здесь можно было броситься на кровать и разрыдаться.
Наутро, бродя по своему царству, которое снова приобрело привычный вид, Персефона не встречала ни мужа, ни сына. Они, должно быть, чувствовали себя виноватыми и старались не попадаться ей на глаза.
Зато под одним из белых тополей, что росли на берегу Озера Памяти, обнаружился Дионис. Грустный и подозрительно трезвый.
Она присела рядом и злорадно хмыкнула:
— Вино закончилось.
— Нет, — мотнул головой самый странный из олимпийцев, — желание пить.
— Да неужели? И почему же?
— Пора мне, царица. Задержался я здесь. Вот только заберу мать и уйду.
Ах да, Семела. Персефона помнила эту историю страшной мести Геры. Ведь Семела была простой смертной. Как и другие, она не могла видеть истинный лик бога. Но Гера, прознав об очередной интрижке Зевса, явилась к его новой пассии под видом её кормилицы и убедила Семелу, что она должна потребовать от Зевса доказательства его божественности — а именно явится во всём своём божественном величие. И то ли Семела была убедительной, то ли Зевс оказался слишком тщеславен. В общем, явится-то он явился, а вот возлюбленная богоявления не пережила. Рассыпалась в прах у его ног, только и остался лежать на земле несчастный младенец Дионис.