Она не знала, сколько времени пролежала так, замерев, прислушиваясь к каждому шороху. Может, секунды, а может, целую вечность. Наконец, чувствуя, что ещё немного – и страх возьмёт над ней верх, она с силой откинула одеяло и встала. Халат, который она набросила на плечи, был холоден, словно долго лежал под зимним воздухом.
Она подошла к окну, отдёрнула штору.
Ночь за стеклом была такой же, как всегда. Спокойной, размеренной. Свет из окон чужих квартир падал жёлтыми пятнами на асфальт, вдалеке тянулся гулкий звук поезда. Всё выглядело так, как должно было выглядеть. Точно так же, как во все предыдущие ночи.
Но что—то в этом привычном пейзаже больше не казалось безопасным.
Лия вздрогнула, крепче сжав халат на груди. Она понимала: нечто изменилось, нечто сдвинулось в самой ткани реальности. Она могла убедить себя, что это всего лишь игра разума, что голос был порождением усталости, что он не значил ровным счётом ничего. Но в глубине души знала: та последняя черта, о которой её предупреждали, действительно существовала. Она уже стояла на её краю.
Но утро изменило всё.
Солнечные лучи, пробившиеся сквозь занавески, разогнали ночные кошмары, и голос во сне стал казаться бредом, нелепым наваждением. Разве можно всерьёз бояться того, что произошло в сновидении?
А потом она увидела Александра, и тревога исчезла.
Стоило почувствовать его руки – тёплые, уверенные, знакомые. Стоило услышать его голос – низкий, спокойный, пронизывающий её до самых костей, наполняющий её мир смыслом. Стоило встретиться с его взглядом, в котором было что—то такое, без чего теперь она не могла существовать, как страх рассыпался, исчез, словно его никогда не было.
Её уже не волновало, что говорили голоса во сне, потому что все предостережения теряли свою значимость перед настоящим, наполненным живым теплом и близостью. Её мир теперь сужался до одного человека, до его глаз, до его прикосновений, до тихого звука его дыхания рядом. Как могла она заботиться о какой—то черте, если её вселенная теперь вращалась вокруг него, а страхи рассеялись, уступая место чему—то более сильному, более настоящему?
Она пыталась вспомнить, что оставила там, за границей времени, но каждый раз оказывалась перед пустотой. Имён, лиц, событий – ничего из этого больше не имело для неё чётких очертаний. Они исчезли, растворившись в тумане забытых снов. Если что—то нельзя вспомнить, значит ли это, что оно действительно существовало? Разве можно считать потерей то, что уже перестало быть частью её жизни?
Казалось, что ее выбор был сделан задолго до того, как она осознала его неизбежность, и теперь она просто плыла по течению, позволяя этому миру окончательно вобрать её в себя. Но это было не совсем так.
Время остановилось, замерло в одном длительном мгновении, которое растянулось на неопределённый срок, превратившись в бесконечный цикл повторяющихся дней. Лия чувствовала, как Москва восемьдесят пятого года поглощает её, словно этот город был не просто местом, а целым миром, отрезанным от остальной реальности. Он больше не изменится, застыв в своей неподвижности, в своих низких серых облаках, в шуме трамваев, в запахе зимнего воздуха, смешанного с ароматами старых подъездов и мокрого асфальта.
Лия знала, что это не просто её воображение. Она чувствовала всем существом: здесь нет будущего, нет плавного течения времени, которое уносило бы их вперёд, к неизбежным изменениям. Здесь есть только вечное сейчас. Этот город никогда не станет другим. Он будет жить в своём восемьдесят пятом, как пластинка, заевшая на одном и том же такте, бесконечно повторяющая один и тот же мотив.
Вика останется прежней. Всегда молодой, смешливой, с её легкомысленным смехом, с вечными разговорами о фильмах и сплетнями о знакомых. Она будет сидеть на подоконнике общежития, жестикулировать руками, рассказывая, кто влюбился в кого, кто провалил экзамен, кто получил двойку и как это повлияет на его дальнейшую жизнь. Лия слушает её, кивает, иногда даже смеётся, но всё это кажется странным, как будто она смотрит на всё со стороны, как будто эти разговоры уже не имеют к ней никакого отношения.
Александр тоже не изменится. Он всегда будет таким, каким она видит его сейчас – в этом возрасте, в этом состоянии, в этих костюмах, немного небрежно сидящих на плечах, с его тихим голосом, его полуприкрытыми веками, его задумчивыми паузами между словами. Никогда не постареет, никогда не испытает тех изменений, которые неизбежно происходят с людьми, никогда не выйдет за пределы того, что она о нём знает.
Но вот она чувствовала, что что—то происходит. Незаметно, медленно, но необратимо. Лия всё чаще замечала, как воспоминания из её прошлой жизни блекнут, теряют детали, превращаются в расплывчатые образы, подобные снам, которые тают в рассветном свете.
Сначала исчезли мелочи: цвета, запахи, отголоски голосов людей, которых она когда—то знала. Потом пропали лица, сначала неразличимо, а затем окончательно. Она пыталась вспомнить имена, связанные с ними, но, будто столкнувшись с пустотой, осознавала, что эти звуки больше ничего для неё не значат.
С каждым днём казалось, что её сознание медленно засыпает, погружается в сон, из которого уже не проснётся. Ей всё сложнее становилось различать, кто она такая. Всё, что связывало её с прошлым, теперь было размытым, и чем больше она жила в этой Москве, тем слабее становилась её память о том, что было когда—то.
Было ли когда—то? Может, она всегда жила здесь? Эта мысль пугала её больше всего.
Она смотрела на своё отражение в зеркале и пыталась понять, кто перед ней. Иногда казалось, что всё на месте – те же черты, те же глаза, та же улыбка. Но в глубине взгляда было что—то иное, неуловимое, то, что она не могла выразить словами. Как будто её взгляд стал пустым.
Она исчезала. Не сразу, не внезапно, но неизбежно. И когда—нибудь этот процесс завершится.
Ночь выдалась холодной, но не застывшей, не той, что увековечивает момент и задерживает дыхание мира. Она была живой, наполненной тонким движением времени, которое тянуло секунды вперёд, заставляя воздух в комнате вибрировать лёгкими звуками. За окнами ветер качал голые ветви деревьев, заставляя их постукивать о стекло, а вдалеке, в тёмных переулках, звучали удаляющиеся шаги, разбавленные гулкими редкими ударами колёс по рельсам – ночной трамвай уходил в глубину города, унося с собой чей—то неведомый маршрут.
Внутри было тепло, и это тепло напоминало о жизни, которая двигалась вместе с этими звуками, с дыханием, с мерным движением света от уличного фонаря, пробивающегося сквозь тонкие шторы. Время шло, оно не замирало, не давало передышки, оно продолжало своё поступательное движение, и Лия чувствовала, как вместе с ним меняется её собственное существование.
Она лежала на краю постели, ощущая близость Александра, его тихое, почти невесомое дыхание, его спокойное присутствие, которое всегда действовало на неё умиротворяюще. Она не спала, но и не двигалась, вслушиваясь в звуки комнаты, в приглушённое тиканье часов, в легчайшее поскрипывание старого стула, когда он изменил положение, чуть откинувшись назад.
И вдруг в темноте прозвучал его голос.
– Я подумываю уехать в Ленинград.
Лия замерла, не потому что испугалась, а потому что знала – это не было случайной фразой. Она не повернулась, не спросила сразу, что он имеет в виду, а лишь глубоко вдохнула, пытаясь осознать вес этих слов.
– Почему?
Её голос прозвучал ровно, но внутри что—то дрогнуло.
Александр медленно сделал глоток чая, задержал взгляд на окне, за которым жизнь продолжала идти своим чередом.
– Здесь мне нечего ловить, – сказал он спокойно, но в этой спокойности было что—то усталое, что—то накопленное годами ожидания. – Я задыхаюсь. Там у меня есть шанс, возможность работать с лучшими.
Он говорил, будто уже принял решение, будто всё это было неизбежным, но Лия чувствовала: это не просто планы, не просто желание сменить город. Это был крик души, осознание того, что здесь, в Москве, он достиг своего предела. А потом он посмотрел на неё:
– Я не хочу уезжать один.
В его словах не было ни просьбы, ни нажима, ни мольбы. Но в его взгляде было ожидание – живое, напряжённое, большее, чем простой вопрос. Он не просил, но в его молчании было больше смысла, чем в сотнях возможных слов – ждал.
И Лия поняла, что это не просто разговор, не простая возможность, а момент, который решит всё. Если она согласится, то, что было прежде, перестанет существовать. Если она откажется, он всё равно уедет.
Время продолжало двигаться, и вместе с ним двигалась её жизнь. Она чувствовала, как эта ночь вытягивает из неё ответ, вытягивает его не как выбор, а как неизбежность, которая существовала задолго до этого вечера.
Могла ли она оставить этот город, эту жизнь? Или она уже приняла решение, задолго до того, как он произнёс эти слова?
Лия чувствовала, как её тело наполняется тяжестью, будто её сознание разрывалось между двумя мирами, не способное окончательно выбрать один.
Она любила его. Она хотела остаться. В её сердце не было сомнений в этом. Здесь, в этой жизни, было тепло его рук, было дыхание, касающееся её кожи, были разговоры, наполненные смыслом, были дни, которые имели очертания, а не терялись в бесконечном беге времени. Но что—то внутри неё сопротивлялось.
Не страх, не сомнение, не желание вернуться, а именно внутреннее отторжение, как если бы её собственная природа, её сущность, закодированная памятью, протестовала против того, чтобы всё исчезло. Это не было сознательным желанием удержаться за прошлое – она уже не помнила, что было там, в двадцать четвертом году, не могла ясно восстановить события, лица, даты. Но её тело, её разум, её душа знали: граница ещё не пройдена, ещё есть точка, откуда можно отступить.
И в этот момент снова раздался голос.
– Осталась последняя черта, Лия, – раздался голос внутри нее, он был ровным, спокойным, но в этой отстранённости было что—то пугающее. – Сделай шаг – и двадцать четвертый год перестанет существовать.