Лия вскочила, инстинктивно отпрянув назад, но мир не изменился. Комната была на месте, Александр, склонившийся над книгой, не заметил её движения. Всё было реальным, осязаемым, ничто не говорило о том, что она стоит на грани.
Но граница была.
Лия схватилась за голову, стиснула пальцы на висках, надеясь, что боль поможет ей сосредоточиться, поможет удержаться за остатки прошлого. Она пыталась вспомнить что—то важное, что—то, что нельзя забывать, но память ускользала, исчезала, как песок, что сыпется сквозь пальцы.
Всё размывалось.
Ей казалось, что что—то кричит внутри неё, какой—то голос, который был её собственным, но звучал теперь так, словно принадлежал кому—то далёкому, чужому. Её имя… Оно было другим, не тем, которым её звали здесь. Оно было важным, оно значило что—то, но что именно?
Она не могла вспомнить, но знала: если сейчас не остановится, если позволит себе забыть ещё больше, дороги назад уже не будет.
Александр посмотрел на неё, и в его взгляде не было ни давления, ни настойчивости, лишь ожидание: спокойное, почти тёплое. Он не торопил её, не пытался заставить принять решение прямо сейчас, но его присутствие, его уверенность, его желание видеть её рядом говорили больше, чем любые слова.
Он протянул ей билет.
Тонкий прямоугольник картона, ничем не примечательный, но весивший в её руках словно камень. Казалось бы, это всего лишь поездка, всего лишь ещё одна станция в череде многих. Но Лия знала, что это не так.
Если она возьмёт этот билет, если сожмёт его пальцами, этот мир окончательно поглотит её. Она больше не проснётся в своей квартире в две тысячи двадцать четвертом году, не откроет глаза в утреннем свете, не услышит звук сообщений, не прикоснётся к страницам своих книг, не вспомнит лиц тех, кого когда—то любила и кто, возможно, до сих пор ждёт её там, по ту сторону времени.
Она забудет всё.
Книги, которые писала. Людей, с которыми говорила. Саму себя – той, кем была когда—то.
Восемьдесят пятый год навсегда станет её настоящим.
В комнате было тихо. Где—то вдалеке за окном гудел трамвай, растворяясь в шуме города, который жил своей привычной жизнью. Казалось, что ничего не изменится, что улицы останутся такими же, каким она их знала. Вика всегда будет смеяться, размахивая руками, когда что—то рассказывает. Студенты в коридорах института продолжат обсуждать зачёты, планы, книги, как будто время для них не движется дальше этих стен.
Но она чувствовала, что для неё оно продолжало идти. Секунды тянулись, отмеряя момент, в который она делала свой последний выбор.
Лия закрыла глаза, чувствуя, как лёгкость охватывает её тело, как мысли растворяются, сливаются в одно бесконечное ощущение ускользающего сна. Она позволила себе заснуть.
Глава 8
Лия открыла глаза и первое, что почувствовала, – необычную мягкость под собой. Матрас, на котором она лежала, был упругим, но совершенно безупречным, как будто в нём не могло образоваться ни единой складки. Простыни были холодными и шелковистыми, без единого следа чьего—либо прикосновения, словно никто прежде их не касался. Она провела рукой по гладкой ткани и внезапно осознала – это не её постель. Это не её комната.
Пульс участился, в груди поднялось неприятное, давящее ощущение. Лия медленно села и огляделась. Пространство вокруг выглядело безупречным – стерильное, выверенное, будто в нём не допускалось ничего случайного, ни одной личной детали, ни одного следа человеческой жизни.
Белые стены, лишённые каких—либо украшений, образовывали идеальные прямые углы, а их гладкая поверхность отражала мягкий, равномерный свет, словно сама комната была источником этого ровного, чуть приглушённого сияния. Ни окон, ни привычного рассеянного дневного света – только эта искусственная, рассчитанная по строгому алгоритму подсветка, создававшая иллюзию комфорта.
Лия глубоко вдохнула, но даже воздух в помещении казался неестественным – без запахов, без примесей, словно очищенный до лабораторного состояния. Ни следа пыли, ни случайных следов чьего—то присутствия. Всё выглядело так, будто её существование здесь – заранее предписанный факт, не требующий подтверждения или сомнений.
Она потянулась вперёд, коснувшись поверхности прикроватной тумбы. Гладкий, матовый материал под пальцами – не дерево, не пластик, не металл, а нечто, напоминающее отполированный камень, но без характерного холода. Она посмотрела вниз и заметила, что на полу отсутствуют швы, покрытие было цельным, будто вылитым из одного монолита. Даже в этом мелком нюансе сквозила продуманность – ни единого шанса на неровность, хаос, несовершенство. Всё вокруг было точным, словно выверенное строгими инструкциями.
Лия села на край кровати, испытывая странное чувство дезориентации. Она помнила… Помнила, как собирала чемодан. Помнила, как Александр стоял рядом, серьёзный, немного напряжённый. Они собирались уехать. Уехать в Ленинград. Всё складывалось, всё двигалось в одном направлении. И вдруг – эта комната.
Она прижала ладони к вискам, пытаясь выловить в памяти хоть один логичный мостик между этими двумя моментами. Но ничего. Пропасть. Она глубоко вдохнула, пытаясь удержать нарастающий страх в границах разумного, но осознание происходящего подкрадывалось медленно и неумолимо.
Внезапно, с лёгким шелестом, одна из стен ожила. На ней появилось изображение – не резкий, резаный прямоугольник экрана, а мягкий, как будто встроенный в саму поверхность панели. Цифры времени крупными, строгими символами зависли перед глазами: 07:00. Ни секунд, ни лишних деталей – только фиксированное начало нового дня. Затем изображение изменилось.
РАСПИСАНИЕ НА ДЕНЬ
• 07:15 – Подготовка к рабочему дню
• 07:30 – Завтрак
• 08:00 – Участие в утреннем брифинге Союза писателей
• 09:00 – Личное совещание с представителями Главного идеологического управления
• 10:30 – Просмотр подготовленных материалов для тиража
• 12:00 – Обед
• 13:00 – Визит в Институт литературного наследия
• 16:00 – Участие в XXXIX съезде КПСС
• 18:30 – Официальный приём в Кремле
Она моргнула. XXXIX съезд КПСС? Союз писателей? Главного идеологического управления?
Внутренний протест поднялся внутри, пытаясь прорваться сквозь плотную стену окружающей реальности. Это не её жизнь. Это не её расписание.
На секунду комната вновь замерла в безмолвной тишине, но Лия уже не могла её вынести. Она резко поднялась, чувствуя, как паника медленно сжимает горло, но тело действовало, словно запрограммированное. Движение было плавным, контролируемым – так встают не с кровати в неожиданном месте, а следуют привычному утреннему ритуалу.
Возле двери, на абсолютно чистой поверхности стены, висел костюм. Он был строго подогнан под её фигуру – идеальные пропорции, безупречные линии. Тёмно—синий, почти чёрный, он не выглядел формой в привычном смысле – никаких значков, нашивок, но вместе с тем в нём угадывалось что—то знакомое. Воротник, немного удлинённый крой пиджака, простота ткани, лишённая блеска – всё это напоминало элегантно стилизованную вариацию партийной одежды. Лия провела пальцами по гладкой ткани, чувствуя лёгкое напряжение в плечах. Это одежда для неё. Это её форма.
Она сделала шаг назад, ощущая, как всё внутри неё сжимается. Если вначале это было просто недоумение, пусть и тревожное, то теперь тревога медленно перетекала в ужас. Лия знала, что происходит что—то неправильное.
Она попыталась вспомнить вчерашний день. Её шаги по Москве восемьдесят пятого года. Разговоры с Александром. Их решение. Дорога. Звук шагов на лестнице. Всё было так… реально.
Но реальностью был и этот мир.
Она развернулась к стене, где продолжало светиться расписание. И в этот момент заговорил телевизор.
Голос – мощный, уверенный, без единой фальшивой ноты – разрезал стерильное пространство комнаты.
"Советский Союз вступает в новую эру. Впервые за всю историю человечества государственная система достигла состояния полной рациональности. Мы стоим на пороге будущего, где разум выше инстинктов, где порядок выше хаоса, где каждый гражданин занимает своё место в великой системе. Сегодня, на внеочередном XXXIX съезде КПСС, мы подтверждаем – партия ведёт страну к величию, и мы вместе с ней".
Камера взяла общий план съезда. Под строгим красным знаменем, в свете идеальных белых ламп, говорил человек, которого не должно было быть.
На трибуне стоял Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР – Анатолий Борисович Чубайс.
Лия почувствовала, как комната вокруг вдруг стала чуть уже, словно стены сдвинулись, незаметно подступая ближе.
Мир качнулся, дыхание стало частым и неглубоким. Она слышала стук своего сердца, отчётливый, дробный, и на секунду показалось, что всё происходящее – это лишь странная, болезненная иллюзия, вот—вот рассеивающаяся, если сделать усилие, зажмуриться, сосредоточиться.
Но телевизор продолжал говорить.
"Советский Разум – наше общее будущее. Советский Разум – это сила, ведущая нас вперёд. Советский Разум – это та основа, которая делает нас тем, чем мы должны быть: народом одной цели, одной идеи, одной судьбы".
Лия сделала шаг назад, неловко оперлась о край кровати, не в силах отвести глаз от экрана. Шок бил в виски, обволакивал сознание, не оставляя шанса на осмысленный анализ. Она больше не знала, где проснулась.
Лия не могла отвести взгляда от экрана. Там, среди высоких партийных чинов, под освещённой белыми прожекторами трибуной, стоял человек, чьё имя навсегда вписалось в историю. Анатолий Борисович Чубайс, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Он говорил, и каждое его слово было выверенным, чётким, несущим в себе абсолютную уверенность.
– Советская литература – это оружие будущего! – объявил он, его голос звучал твёрдо и в то же время почти ласково. – И среди нас есть те, кто ведёт за собой народ. Она здесь, с нами. Наш главный голос. Лия Соломина.